Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью

Вот я и решила сделать себе запоздалый рождественский подарок — перманентный макияж. Так эвфемистично называется татуировка на лице. Да, вот такая я тщеславная. Без малейших колебаний я решила накачать себе губы и веки краской.

Я зарылась в «Гугл». Мой глаз-бусинка зацепился за сайт «Проснись с макияжем». Его обладательница Лиза была дипломированным специалистом по микропигментации. Да, так это называется. Лиза работала в кабинете пластического хирурга, где женщинам после мастэктомии рисуют ареолы на новой груди, а жертвам автокатастроф — новые брови.

И она имела опыт работы с инвалидами вроде меня.

Я позвонила. Во время разговора Лиза произнесла фразу, которая сразу внушила мне доверие к ней:

— Я отказываюсь делать необычные татуировки или то, что будет выглядеть плохо.

Женщины часто просили ее сделать им татуированные родинки на лице. Но она никогда не соглашалась, так как со временем они выцветают и становятся похожи на пигментные пятна.

Лиза предложила мне сделать татуировку бровей, век и губ. Я согласилась.

— О боже, милая, ты уверена? — спросила Стеф, тоже фанатка косметики. — Это же навсегда. И это больно.

— И еще у меня нет выбора, — добавила я.

Боль никогда не была для меня проблемой. У меня повышенный болевой порог. Беременная и на высоких каблуках — вот это я. Я даже согласилась подвергнуть себя самой болезненной операции, на какую только может решиться женщина: эпиляции воском зоны бикини. После этого шоу ужасов с вырыванием волос я радикально изменила свое представление о том, что такое боль.

— Ну, тогда я пойду с тобой, — сказала Стеф. — Должен же кто-то убедиться, что у нее стерильные инструменты и что она не превратит тебя в клоуна.

На татуировку лица уходит несколько часов. Брови, например, рисуют по волоску под специальным увеличительным стеклом. Губы требуют сотен уколов, и каждый раз кончик иглы внедряет под кожу каплю краски.

Но только вот какой краски? Это и было самое сложное.

Лиза заказала по каталогу цвет, который, как она считала, будет хорошо смотреться на моих губах. Краска была похожа на оранжевый вазелин.

— Вы не увидите так много оранжевого, — сказала Лиза. Вечные чернила, заверила она меня, совершенно иначе смотрятся, когда они под слоем кожи.

— Ни за что! — ответила я. — Никакого оранжевого.

Она попробовала красный. Что ж, красный я люблю, но только в темноте.

Я попросила ее скопировать «изюмную ярость». Ей удалось смешать оттенок сливы, который мне понравился. Для подводки и бровей мы выбрали коричневый.

Лиза выщипала мне брови, потом нарисовала новые, такой формы, какую я хотела видеть.

«Господи! — подумала я в восторге. — Наконец-то у меня будут высокие бровки!» Всю жизнь брови у меня были прямые, как отвертки.

Лиза смазала рабочую поверхность анестезирующим кремом. Включила свой инструмент.

«Зззз… ззз… ззз…» — звенела игла всякий раз, вводя краску.

Первые десять минут я не дышала. Стеф внимательно следила за каждым проходом иглы. Коричневая краска для бровей выглядела лиловой. Стеф спросила, нормально ли это.

— Да, — сказала Лиза. — Не волнуйтесь.

Так она прозызыкала над каждой бровью целый час.

Потом поднесла мне зеркало. Мои новые брови были вспухшими и кровавыми, но в остальном вполне ничего.

Затем настала очередь глаз, которые необходимо было держать открытыми, чтобы она могла сделать подводку.

— Мне бы понадобилась полная анестезия, — сказала Стеф.

Я не могла моргнуть. Я не могла позволить себе даже дрожание века — так близко от глаза была игла. Я лежала как каменная, глубокое спокойствие овладело мной.

Включай свой дзен, Сьюзен.

Мы решили сделать дополнительный проход по внешним уголкам глаз, чтобы это выглядело как супертолстая угловая ресничка. Такой визажистский фокус, придающий величину и открытость глазам.

И наконец губы. Лиза предупреждала, что с ними будет больнее всего, и, не жалея, наложила анестезирующий крем.

Я хотела, чтобы она раскрасила мне губы целиком, а не просто навела контуры. Мне всегда казались смешными губы, с которых съелась вся помада и осталась только подводка.

Лиза зажужжала иглой. Я зажмурилась. Губы — чувствительное место. Иначе почему поцелуи так приятны?

Небольшой изгиб в центре верхней губы называется луком Купидона. Пока Лиза работала, у меня было такое чувство, как будто Купидон молотит меня своим луком по губам. Больше всего в тот момент мне хотелось выскочить из своей чувствительной кожи.

Сделав глубокий вдох, я задумалась о самом лучшем поцелуе, который был у меня в жизни, — первом поцелуе истинной страсти, не слишком крепком, зато произведенном губами подходящего размера, которые накрыли каждый миллиметр моих губ, в то время как мягкий кончик языка ощупывал контур моего рта.

Я все думала и думала о том поцелуе, о той ночи много лет назад.

И тут оказалось, что мои губы готовы.

Я посмотрела в зеркало. Сплошная опухоль и кровоподтеки.

— В ближайшие недели все будет меняться, — повторила Лиза в двадцатый раз. — Истинный цвет проявляется только после того, как отшелушится кожа.

Она дала мне целый информационный бюллетень, в котором были подробно расписаны все «что», «где» и «когда», включая фазы шелушения кожи, когда татуировка будет казаться синей, и когда цвет исчезнет полностью, и когда брови в период заживления будут казаться шире и ярче, чем они есть.

— Не волнуйтесь! Все будет очень красиво! — сказала она.

Мы со Стеф сели в машину и поехали домой. Я бросила взгляд в зеркало заднего вида. Оттуда на меня глядел Граучо Маркс. Мои брови выглядели как большие черные пиявки, присосавшиеся ко лбу.

Больше я в зеркало не смотрела, только надеялась на лучшее. «Что сделано, то сделано, — думала я. — Что толку тревожиться».

В последующие недели мое лицо походило на психоделическую картинку. Затаив дыхание, я, как святой елей, накладывала заживляющую мазь, которую рекомендовала мне Лиза, и ждала, отсчитывая фазы по моему информационному бюллетеню.