Пока не сказано прощай . Год жизни с радостью

— Ну, как я выгляжу? — в двадцатый раз спрашивала я у Джона.

Бедняга.

Я ведь не только выглядела, как Граучо Маркс, я и была Граучо. Как, интересно, должен был отвечать на мои дурацкие вопросы муж, проживший со мной, слава богу, двадцать лет?

— Давай я тебе помажу, может, заживет быстрее, — предлагал он.

Достойный ответ.

Все время, пока усыхало мое тело и менялся мой внешний вид, Джон неизменно находил достойный ответ. Без слова протеста он поддерживал меня, даже когда мое лицо стало неузнаваемым.

А потом все зажило. И я стала выглядеть лучше. Куда лучше, чем совсем без макияжа.

Это снова была я, такая, какой я преподносила себя миру на протяжении двадцати последних лет. Чуть потоньше в щеках. С легким дрожанием мышц. Но все же я.

Ах, макияж, макияж. Ты все еще в моей власти.

Та часть моей внешности, которая не изменится никогда.

Венгрия Февраль

Молодость

Я встретила Джона Вендела в водном центре Лейк-Литал, в пригороде Вест-Палм-Бич. Я тогда только окончила Университет Северной Каролины и работала в команде спасателей. Джон был учителем старших классов, тренером по плаванию, бывшим лучшим пловцом колледжа и приходил на озеро тренироваться.

С замиранием сердца я следила за тем, как он двигается в воде: длинные плавные движения рук несли его роскошное тело вперед, словно торпеду, и вообще он походил на бронзовое изваяние в натуральную — шесть футов один дюйм — величину.

Джон был до того хорош собой, что после двух лет нашего с ним взаимного вышучивания я подговорила подругу позвонить ему и сказать, что его выбрали в качестве модели для фото на календарь спасателей на водах в Палм-Бич — в трусах.

В тот вечер он позвонил мне сам, простачок. Я тогда уже училась в магистратуре, так что наши свидания происходили по телефону.

— Привет, Сьюзен, угадай что? — начал он. — Я буду сниматься для календаря в одних плавках. И мне разрешили выбрать месяц. Я попросил декабрь, потому что в декабре твой день рождения.

— Джон…

— Что?

— Какой сегодня день?

— Вторник.

— Нет, число какое?

— Апрель, первое…

Это был день апрельского дурака. Он рассмеялся.

Так первоапрельская шутка на тему сексуальности заложила традицию, в которую вошла затем и классическая хохма Обри и Марины с шоколадной редиской и липким унитазом. За двадцать три года мы немало носов натянули друг другу, особенно вначале.

Как-то раз я спрятала драгоценный Джонов мотоцикл, чтобы он решил, будто его украли.

— Черт меня побери! — орал он, поддавая ногой мотоциклетный шлем, который летал по всей квартире.

— С днем дурака! — сказала я.

Зато на следующий год он отплатил мне по полной. Мы с ним кувыркались — играли в темноте в скотинку о двух спинках, — как вдруг он застонал: «Бет! О Бет!» Так звали его прежнюю подружку.

Тут уже я заметалась по комнате как сумасшедшая.

Мне всегда нравилась эта черта в Джоне: он умеет смеяться над собой. И надо мной тоже. Он не просто мускулистый, но еще и славный парень: скромный (да, кроме шуток), сообразительный, спокойный и в то же время веселый.

Тем не менее, вспоминая о том, как мы встретились, он всегда говорит о моих шортах:

— На ней была футболка Университета Северной Каролины и такие синенькие шортики. — Тут он обычно делает паузу и трясет головой, вспоминая мой задок.

Джону я доверяю свою жизнь, а теперь и жизни наших детей. За более чем двадцать лет, что мы с ним вместе, он ни разу не принял ни одного поспешного, скоропалительного решения. (Ну, один раз, когда купил подержанный «форд» с пробегом восемьдесят тысяч миль.)

Даже наш брак был решением практическим. В 1992 году Джон получил от фулбрайтовской комиссии выгодное предложение — место учителя в старших классах средней школы Будапешта. Я настояла, чтобы он согласился. Вообще-то, и заявление в Фулбрайтовский фонд тоже заполняла за него я. Джон ужасно любит тянуть резину.

Джон спросил, поеду ли я с ним. Но для этого, по правилам Фулбрайта, мы должны были быть мужем и женой, и тогда кто-то из нас предложил:

— А почему бы нам не пожениться?

Мы не помним, кто из нас сказал это.

А другой ответил:

— О’кей.

В День благодарения мы обмолвились об этом моей маме. В считаные дни она организовала церковное венчание с пастором, музыкой, органистом. Все произошло так стремительно, что люди, наверное, подумали, что я беременна. «Ну и пусть думают!» — решила я.

Все, что от меня требовалось, — купить свадебное платье и покрасоваться в нем в церкви. Что я и сделала. Не переставая улыбаться. Свадьба была немноголюдной: только родные и близкие друзья, в церкви, не принадлежавшей ни к какой конфессии.

Нэнси, разумеется, тоже была там.

Брачную ночь мы провели в местном «Хилтоне». Сели в постели, поглядели друг на друга и спросили:

— Что это мы только что натворили?

Пять месяцев спустя мы уже жили в Будапеште.

Те, кто мало меня знает, считают, что это совсем на меня не похоже. Что я очень собранный человек. И не принимаю поспешных решений.

Узнав меня получше, они говорят: «Это так похоже на Сьюзен». Как только я понимаю, чего хочу, то всегда протягиваю руки и хватаю это. Ничего не жду. Ни о чем не раздумываю. Просто перестаю болтать и начинаю действовать.

Мне нужен был Джон, и я хотела в Будапешт. Мне было двадцать пять.

Я изучала международные отношения и имела магистерский диплом по журналистике — моей любимой, универсально востребованной профессии.

Наступало время странствий и приключений.

Приехав в Будапешт, мы поняли, что не прогадали.

На дворе стоял 1992 год, только что рухнула Берлинская стена. Город радовался. Повсюду возникали новые компании. Сносили старые памятники. Это походило на Дикий Запад. Все было возможно. Юнцы, продавцы, банкроты и мечтатели — все стекались в Будапешт в поисках шанса.