Пока с безмолвной девой
Шрифт:
«Религия?»
«Не религия, а вероучение. Существует разница между культом и…»
«И чем?»
«Верой в Бога».
«Вы верите?»
Она снова взглянула на меня и ничего не ответила. «Но вы бываете в церкви».
Должно быть, она подумала, что я намекаю на моё времяпровождение на ступенях св. Непомука и моё разоблачение. Перевела глаза на оранжевые лепестки огней — фаллические цветы — и проговорила:
«Да, бываю».
Я встал, чтобы подбросить дров, вернулся, подлил ей и себе, за что же мы выпьем, спросил я.
«В самом деле, — улыбнулась Света-Мария, подняв бокал, — за что? Может быть, за вас?..»
Она
«Конечно, — проговорила она, — и у меня есть проблемы…»
Я перевёл на неё вопросительный взгляд.
«Прежде всего, я nullipara».
«Что это значит?»
«Не рожавшая. Мой врач считает, что есть известный риск…»
Значит, она вовсе не думала отказываться. Весь вечер её мысли вертелись вокруг этого предложения! Значит, то, что в «проекте» должны участвовать двое, что в конце концов у меня есть собственная гордость, — ею вовсе не принималось во внимание.
«Света-Мария…»
«Молчите. Это не ваше дело. Я же говорю — мои проблемы. Я ужасная трусиха. Вы знаете, что мне уже за сорок? К тому же доктор говорит, у меня узкий таз…»
«Вы что, обсуждали всё это с вашим врачом?»
«Конечно, а как же. — Она добавила: — Он абсолютно надёжный человек».
Я молчал, она продолжала:
«Может быть, следовало побеседовать со священником. Но я вам уже говорила… Я, может быть, и верю в Бога. Да, конечно, я верую. Только, знаете, наша церковь как-то не внушает мне доверия».
«Ещё бы», — заметил я, невольно отклоняясь от темы.
«Вы, наверное, православный. Православие — очень строгая религия».
«Её не существует, — сказал я. — В России, во всяком случае».
«Вы хотите сказать, большевики… я слышала, что все храмы были разрушены».
«Причём тут большевики».
«Не понимаю».
«Её нет — одна оболочка. Видимость».
«Вы думаете? — сказала она рассеянно. Она пробормотала: — Иногда мне начинает казаться, что вас мне послал Бог…»
Говоря по правде, меня слегка передёрнуло от этих слов.
Не помню, что я ответил. Мы снова вступили на минное поле. Должен оговориться, что чужой язык имеет свои преимущества. Чужой язык освобождает от запретов. Он кажется безопасней. Слова не так обжигают, как на родном языке. На чужом языке можно говорить о вещах, которые на своём родном невозможны, на чужом языке
легче признаться в любви или отвергнуть любовь… одним словом, я не думаю, что мог бы вести разговор с хозяйкой, случись нам беседовать по-русски.Она умолкла, занятая своими мыслями, предоставив мне заполнить паузу незначащей репликой, вместо этого я вышел из-за стола, выбрал свободное место и, взмахнув руками, встал на голову.
«Что вы делаете?»
«Баронесса, — сказал я с пола, — мне так легче собраться с мыслями».
Обыкновенно, изъясняясь на языке аборигенов, я непроизвольно начинаю на нём же и думать или по крайней мере приводить в порядок свои мысли, теперь же я заметил, что думаю по-русски. Полагаю, со мной согласятся, если я скажу, что язык родных осин удивительно хорошо приспособлен к тому, чтобы мыслить на нём, находясь в позе, которую я продемонстрировал моей собеседнице.
«И долго вы так будете стоять?»
«Всего три минуты, дорогая», — сказал я. Мы снова сидели за столом, перед оплывшими свечами. Над чёрными руинами в камине плясало призрачное пламя, это была агония. Баронесса встала и вернулась, сияя улыбкой, неся два высоких бокала и в крахмальной салфетке среброголовую бутыль в оранжевом уборе под цвет её кимоно, с портретом бессмертной вдовы.
«Я считаю, нам нужно отпраздновать нашу свадьбу!»
«Вы ещё не получили согласие жениха», — сказал я холодно.
«Ах да, согласие… — Меня смерили длинным взглядом. — Я считаю, — внятно сказала она, — что мы должны отпраздновать нашу свадьбу».
Я отколупнул станиоль, снял проволочный предохранитель. Медленно, угрожающе вращая куполообразную пробку, сдерживая напор газа, я смотрел в глаза моей сообщнице, это был поединок зрачков; я почувствовал, как дёрнулась моя щека, слабый хлопок, словно отдалённый взрыв, нарушил молчание, лёгкое облачко курилось над горлышком, ледяной напиток полился в бокалы. Стоя мы ждали, когда уляжется кипенье. Мы напоминали дипломатов двух враждующих государств. Медленно, с опаской были вознесены кубки. «Zum Wohl!» — и она назвала меня по имени.
«Zum Wohl» [10].
Я спросил, подняв брови: не подкинуть ли ещё дров в камин? Она покачала головой.
«Между прочим, — холод шампанского почувствовался в её голосе, — отвернуться от дамы, когда она бросает вам цветок, это… по меньшей мере невежливо. Знаешь что… Ведь мы теперь на ты, не правда ли. Я не настолько тупа, чтобы не понимать, что так просто это не делается… Не надо сейчас об этом думать. Предоставь вещам итти своим естественным ходом».
10
На здоровье (нем.).
«Естественным?»
«Конечно. Разве это не естественно, если мужчина и женщина остаются наедине, и… ясно, что дальнейшее неизбежно?»
«Неизбежно?»
«Да».
«Мне кажется, — сказал я, — в нашей ситуации есть что-то комичное».
«Может быть… Отнесись к этому легче. Русские из всего делают проблему. В конце концов, это действительно забавно: представь себе, что у тебя интрижка с дамой из хорошего общества. Нет, нет, — она опустила голову, — я говорю не то. Совсем не то. Лучше помолчим. Представь себе, что…»