Пока смерть не разлучит...
Шрифт:
Спускаясь со скалы, он предавался мрачным мыслям. Эти люди уже ни во что не верят. Что они способны создать, если для них нет ничего святого? Должен же быть в человеке стержень, иначе он согнется в любую сторону. Этот стержень — вера. Он основа морали, его обвивают собой добродетели. И если его нет, его надо вбивать, вколачивать молотком закона.
"Французский народ признает существование Высшего Существа и бессмертие души". Так гласит первая статья декрета, принятого Конвентом месяц назад. В каждый декади теперь будет праздник — Природы, Свободы, Равенства, Истины, Любви к отечеству, Ненависти к тиранам… Они заменят воскресенья, как нынешний праздник заменил собой Троицу. Добродетельных
Скрипя рычагами, Жорж Кутон выехал в своем кресле к ораторской трибуне. В вантозе у него отнялись ноги, пришлось нанимать человека, который приносил его в Конвент на закорках. По счастью, на мебельном складе обнаружилось механическое кресло графини д’Артуа, брошенное ею в Версале: рычаги в подлокотниках приводили в движения два колеса по бокам, а маленькое колесико сзади обеспечивало устойчивость. Кресло преподнесли Кутону, вернув ему свободу передвижения, пусть и ограниченную лестницами.
Робеспьер исполнял двухнедельную должность председателя Конвента, не имевшего права выступать с речами, поэтому новый декрет, составленный Комитетом общественного спасения, представлял Кутон.
— Враги отечества должны понести наказание в срок, нужный для того, чтобы распознать их; речь не столько о наказании, сколько об уничтожении, — читал он, отчеканивая каждое слово. — Нельзя ограничиваться несколькими актами устрашения, мы должны истребить неумолимых пособников тирании или погибнуть вместе с Республикой.
Комитет общественного спасения и Комитет общественной безопасности должны усилить контроль над Революционным трибуналом, который сможет выносить только один из двух приговоров: казнить или оправдать, без допроса обвиняемых и вызова свидетелей, зато специальные комиссии займутся сортировкой арестованных — осужденные должны действительно запятнать себя контрреволюционными действиями, а не просто показаться на улице в шляпе с белой кокардой. Враги народа — те, кто внушает ему уныние, развращает нравы, искажает чистоту революционных принципов! Чтобы не затягивать отправление правосудия, Ревтрибунал разделится на секции по трое судей и девятеро присяжных.
Кутон читал и читал, статей было двадцать две. Когда он закончил, была уже половина четвертого; кто-то предложил утвердить только состав судей и присяжных, а остальное обсудить завтра утром, на свежую голову, но Робеспьер перешел со своего места на трибуну и добился постатейного обсуждения прямо сейчас, не откладывая в долгий ящик. Декрет обсуждали шесть часов и приняли с одной-единственной поправкой: мелких спекулянтов, нажившихся на распродаже национализированного имущества, судить обычным судом, не передавая их дела в Ревтрибунал.
30
Капитан жандармов Гиссаге молча показал Адриенне постановление о ее переводе в Париж, в тюрьму Лафорс. Сокамерницы запричитали, Адриенне пришлось их успокаивать: это просто переезд в другой город, ее же не вызывают в Революционный трибунал. Даже дали сутки на сборы! Она написала записку домой, поднялась этажом выше к кюре из Шаваньяка, чтобы исповедаться, но сломленный бедами старик выслушал ее крайне невнимательно, тогда Адриенна забралась на чердак, где держали монахинь из Бриуда, и помолилась вместе с ними.
Гиссаге вызвался сопровождать ее в почтовом экипаже: он не позволит, чтобы жену Лафайета гнали по этапу. Адриенна посмотрела на него увлажнившимися глазами. Зачем он так рискует ради нее? Его брат-адвокат теперь тоже узник, ей бы не хотелось стать невольной виновницей новых несчастий… Капитан отвел ее в уголовную тюрьму: там ей предоставят одиночную камеру и разрешат свидание с детьми. Нет, правда, он слишком рискует!
…Послезавтра
Троица. Жорж и Виргиния стоят на коленях рядом с матерью и молятся Всевышнему об избавлении от страданий всех невинно осужденных. Лишь на заступничество Провидения и остается уповать — что ждет ее бедных детей?.. Замок Шаваньяк продали вместе с мебелью, тетушка сумела выкупить только кровать и самые нужные вещи, портрет покойного брата (отца Жильбера) ей не отдали. Бывшие господа живут в поселке на деньги, которые собирают для них крестьяне; тетушку и Анастасию в любой момент могут отправить в тюрьму, а Жоржа с Виргинией — в приют… Анастасия выпросила у матери позволение поехать за ней в Париж вместе с Фрестелем и уже ушла пешком в Пюи: ей нужно разрешение властей, чтобы покинуть пределы департамента. Полдень. Пора. За Адриенной явился конвой. Она в последний раз сжимает руки сына и дочери:— Если меня… если я не вернусь, пожалуйста, постарайтесь пробраться к вашему отцу! Любым способом! И позаботьтесь о тетушке.
…Фрестель сразу увидел Анастасию — она что-то гневно отвечала окружившим ее солдатам. Он поскорее спрыгнул с седла и поспешил к ней: пусть видят, что она не одна. Обнял за плечи и, не обращая внимания на сальные шуточки, отвел от крыльца — туда, где оставил лошадь. Гнев Анастасии прорвался слезами; глотая их, она стала рассказывать, как этот негодяй даже не поднял на нее глаз — строит из себя важную птицу! Всё писал что-то за столом; сказал, что ему нет дела до арестованной, которую переводят в Париж, мамино письмо читать не стал, нагрубил, отказался выдать паспорт! Феликс закусил губу, разрываясь между противоречивыми чувствами: с одной стороны, ему хотелось пойти и отхлестать по щекам эту зарвавшуюся скотину, ничтожество, упивающееся нежданной властью, но с другой стороны — сейчас они зависят от его капризов, на кону свобода и жизнь… Призвав на помощь всё свое хладнокровие, он в свою очередь вошел к депутату Гийардену.
— Уезжаете, чтобы стать защитником людей, которые этого не заслуживают? — спросил тот, рассматривая паспорт Фрестеля.
Феликс подождал, пока он поставит свою подпись.
— Я бы желал иметь для этого способности, — ответил он, забрав бумагу, и добавил уже в дверях: — Уверен, что даже в этом зале мне кто-нибудь да позавидует.
Он подсадил Анастасию в седло, подержав колено, и отдал ей поводья.
— А как же вы?
— Я поеду дилижансом и нагоню вашу матушку. Вы доберетесь?.. Всё будет хорошо.
…В Фонтенбло почтовую карету обступили люди с недобрыми лицами — кто-то распустил слух, что в Париж везут жену изменника.
— Послушайте, — заговорил Гиссаге, который прежде несколько часов сосредоточенно молчал. — Мы можем взять лошадей до Ножана…
— Нет-нет-нет, даже не соблазняйте меня, — быстро оборвала его Адриенна. — Если вы поможете мне бежать, ваш брат поплатится за это жизнью.
Фрестель нагнал их в Мелёне. Пока он ходил к Гаверниру Моррису, Адриенна писала длинное письмо к Анастасии: пусть дочь не отравляет свою душу ядом гнева и уныния и простит тем, кто не позволил им быть вместе, — всё к лучшему, возможно, эти люди совершили благое дело, думая, что поступают наоборот.
Вести от Морриса одновременно ободрили и встревожили ее. Лафайета перевели из Магдебурга в Нейсе; генерал Фицпатрик выступил с речью в палате общин, призвав премьер-министра Питта использовать его влияние на Австрию, чтобы добиться освобождения героя Нового Света. Ах, милый Ричард! Как приятно, что на свете еще есть честные люди. Но похоже, что Жильбера не оставят в Силезии: в соседней Польше разразилось восстание, возглавленное Тадеушем Костюшко — другим ветераном войны за Независимость США; возможно, Лафайета переведут в Ольмюц, поближе к Вене.