Покаяние «Иуды»

– Не знаю, что там у вас, но в отношении меня милиция творит полный беспредел. Меня, приехавшего в Белоруссию собирать материал о защитниках Брестской крепости, запихнули в этот гадюшник, – парировал Эди, а затем, как бы распаляясь, добавил: – Я им этого так не оставлю, буду жаловаться во все инстанции, если надо – дойду до Горбачева. Сволочи, хотят мою жизнь исковеркать, но я не позволю.

– Молодой человек, я вам не рекомендую горячиться. Такие вещи надо делать обдуманно. Иначе можно себе еще хуже сделать, ведь надо полагать, вам что-то вменяют, поскольку упекли сюда, – в очередной раз не дал ему договорить Бизенко.

– Да что толку об этом сейчас говорить, – выпалил Эди, отметив про себя его привычку прерывать собеседника, которую при необходимости можно будет использовать для оказания на него воздействия. Завтра потребую у следователя дать встречу с адвокатом и здешними друзьями, которые ему расскажут, что я не бандит с большой дороги.

– Мне кажется, что это верный ход, но только не горячитесь, кстати, давайте знакомиться, а то за разговором забыли друг другу представиться. С этими словами он протянул руку и назвал себя по имени и фамилии.

Эди также представился и, сославшись на позднее время и необходимость восстановить потраченные за прошедший трудный день силы, предложил отдохнуть, а при потребности в дальнейшем продолжить этот интересный диалог. И на самом деле, сказано было много, что следовало обдумать и наметить дальнейшую тактику ведения разговора.

– Вы правы, утро вечера мудренее, но, возвращаясь к моей инициативе о поочередном дежурстве, если не возражаете, я буду бодрствовать первым, – отметил Бизенко, изобразив на лице широкую улыбку.

– Хорошо, тогда я попробую уснуть, – согласился Эди и лег, скрестив руки на груди.

– А я посижу, – полушепотом произнес Бизенко, пристроив у себя на коленях упругую подушку и слегка навалившись на нее согнутыми в локтях руками, – так легче будет бодрствовать, а то можно ненароком и уснуть, хотя о чем я говорю, разве это возможно в этих условиях.

Эди, никак не отреагировал на эти слова, наблюдая за своим соседом из-под прикрытых век. Ему важно было увидеть, почувствовать, как поведет себя Бизенко, оставшись один на один со своими тяжкими мыслями. О том, что он возбужден и напряженно думает – сомнений не было. Его глубокие вдохи и выдохи, периодические поглядывания в дальний угол, откуда доносились приглушенные голоса продолжающих чифирить блатных, были ярким тому свидетельством.

– Надо же, не успел головой коснуться подушки, сразу засопел, – так же тихо промолвил Бизенко, поглядывая на Эди. – Скорее всего, десантная подготовка дает о себе знать, – утвердительно добавил он, в очередной раз бросив тревожный взгляд в дальний угол.

«Мыслительному процессу «Иуды» значительно большей помехой, чем я думал, являются блатные, иначе он не стал бы так часто оборачиваться в их сторону, отрываясь от своих непростых дум, – решил Эди, продолжая наблюдать за ним, – он их боится. И потому можно рассчитывать на его активный дрейф в мою сторону в надежде обеспечить себе физическую защиту. Первый шаг в этом направлении он сделал сам… Выходит, мы верно рассчитали перспективу, теперь следует продолжать линию на дальнейшее сближение, чтобы стать для него единственным каналом связи с внешним миром, а после можно будет решать задачи иного уровня, но это дела завтрашнего дня. Сегодня нельзя спешить, выдержка и неторопливая работа принесут ожидаемый результат», – заключил Эди, прислушиваясь к биению пульса жизни камеры, покой которой нарушали приглушенный разговор в блатном углу, чей-то кашель и переливы басистого храпа на верхних койках, а иногда визгливый крик Слюнявого, требующего тишины, после чего сразу прекращался и храп, и кашель, чтобы потом через некоторое время вновь повториться.

«Странно устроена жизнь, – подумал Эди, – люди живут на кем-то умело построенных социальных этажах, часто не ведая о том, что происходит у нижних или верхних соседей. Не окажись здесь, никогда не стал бы над этим задумываться. А ведь кому-то это надо, и кто-то заложил эту формулу бытия в основу нашей жизни. Надо же, как все просто, особенно применительно к этажу, житель которого ворует на всех других этажах, чтобы выжить или потому, что он не хочет просто иначе зарабатывать. За это кто-то его ловит, кто-то судит во имя торжества справедливости, кто-то стережет, чтобы не убежал и исправлялся. В целом-то немалая когорта людей, которые, по сути, ничего материального не создают, занята важным делом. Несомненно, важным делом, спору нет. Таких, как Марван, и ему подобных людей нужно подальше держать от общества. Но вот беда, криминальная обстановка не улучшается: молодые ребята, а их немалое число, избирают путь марванов. Выходит, не все в порядке в самой нашей жизни. Не принесла ясность в бытие и умонастроения людей и горбачевская перестройка, наоборот стало больше неразберихи. И надо полагать, все это имеет место оттого, что сами устроители этой перестройки до конца не отдают себе отчет в том, что делают. Живут не так, как говорят, или говорят не так, как сами живут, что в свою очередь отталкивает человека от них самих и их голых призывов к честной жизни во благо всех в новых перестроечных условиях. Поэтому многие люди, особенно молодые, теряют моральные и нравственные ориентиры и становятся на скользкий путь. «Иуду», конечно, к таким сложно отнести, по всему, он осознанно избрал свою дорогу, которая привела его в стан врагов. Его просто так не удержать в силках, за ним стоит сила, которую необходимо одолеть. В сравнении с ним в зэках, при всей их разнузданности, можно отыскать хоть какие-нибудь патриотические начала и взывать к ним…»

Много о чем еще передумал Эди за эту ночь, листая страницы истории страны, былого из своего детства и юности. Отчего-то вспомнилось, как он, еще совсем мальчишка, ходил по завьюженной казахстанской дороге к своему больному товарищу Лёше Мотылеву, чтобы вручить ему пионерский галстук. В тот день Мотылев не смог прийти в школу, так как простудился, и не был на построении школьников, где вступающим в пионеры повязывали красные галстуки. Зная о том, что Мотылев очень ждал этого дня и расстроится, не получив желанную награду, Эди по договоренности с председателем совета отряда отправился на МТС [20] , что стояла от школы в трех километрах. В начале пути все шло хорошо: небольшая поземка и боковой ветерок не мешали мальчику идти к виднеющимся домам станции. Но ветер неожиданно стал дуть сильнее, резче бить в лицо, слепя глаза и засыпая накатанную дорогу снежной пылью, отчего идти становилось все труднее и труднее. Так проявляла свой нрав восточно-казахстанская зима, порой неожиданно обрушивающаяся на жителей степи непроглядными снежными вьюгами и недельными буранами, заполняющими собой все пространство между небом и землей. Но Эди шел вперед, преодолевая напор стихии, и вскоре добрался до дома Мотылева, который искренне обрадовался возможности в тот же день, как и его товарищи, повязать на своей шее красный галстук. Для этого он даже специально надел школьную форму. И куда только девалась его простуда?!

20

МТС – Моторно-тракторная станция.

Домой Эди проводил отец Лёши по имени Вейс, моторист МТС. Ранее, как рассказывал Лёша, он работал инженером на каком-то машиностроительном заводе. Он даже не стал слушать Эди, который намеревался сам возвращаться в село. Твердо сказал, что одного не отпустит, так как это очень опасно, мол, можно сойти с дороги на наст и уйти в степь, которая скоро утонет в этом набирающем силы белом безмолвии. Всю дорогу шли молча, да и пытаться говорить было бесполезно – шум ветра был такой, что и своего крика можно было не услышать.

Приведя Эди к дому, Вейс одобрительно похлопал его по плечу и хотел было уйти. Со стороны моториста, известного в селе некоторой замкнутостью, это похлопывание было проявлением большой признательности. Поощренный таким вниманием, Эди кивком головы поблагодарил его и пригласил в дом. Когда они вошли в сени, там встретились с родителями Эди, которые, обеспокоенные отсутствием сына, собрались идти в школу.

После взаимных приветствий Вейс рассказал им о причине своего прихода и поблагодарил их за сына, заключив это словами, которые запомнились Эди на всю жизнь. Он сказал: «Знаете, я сегодня понял, что дети значительно чище, честнее и мужественнее нас, взрослых, – они совершают хорошие поступки, не задумываясь над их сложностями, потому что они просто заряжены на это. Взрослым остается научиться помогать им реализовывать себя. Тогда они вырастут достойными людьми, которые многое смогут сделать и для себя, и для страны. Сегодняшний поступок вашего Эди и его забота о моем сыне, поддержка в стремлении быть пионером, заставили меня в это поверить и внести некоторые изменения в мое отношение к тому, что происходит со мной и вокруг меня. Думаю, и мой сын сделает свои выводы из происшедшего, я надеюсь на это…»

«И на самом деле, мы, дети той поры и родившиеся несколько позже, жили, веря в идеалы и в свое призвание творить добро, не пытаясь ошибки властей по отношению к себе использовать для формирования в своих душах основ ее неприятия, а то и борьбы с ней, ибо знали, что часто зло от имени как государства, так и народа творили конкретные люди, которых история поименно назвала и прокляла, – размышлял Эди. – Думается, что Лёша и ему подобные дети не стали ни зэками, ни иудами, потому что рядом с ними были взрослые, знающие настоящую цену этой многосложной жизни. В это хочется верить и надеяться».

Между тем Бизенко весь остаток ночи так и просидел, упершись локтями в подушку, отчего-то не захотев будить Эди, который пролежал до утра в одной и той же позе, лишь на короткие мгновения впадая в чуткий сон. Лишь с приходом рассвета, увидев, что Эди открыл глаза, он слегка кивнул ему и распластался на койке.

Глава V

Скоро камера ожила перебранками у умывальника и параши – это приводили себя в порядок обычные зэки. Блатные же продолжали пребывать в своем углу, видимо, намаявшись от ночного бдения. Только Слюнявый сидел за столом, глазами шаря по койкам, и отпуская нецензурные словечки в адрес очередников у параши.