Покаяние «Иуды»

– Я и не боюсь, ведь я не виноват, это могут подтвердить мои здешние приятели, – горячась, изрек Эди.

– А этот, ну, следователь, хоть знает о ваших приятелях?

– Конечно, я сегодня попросил его сообщить им, что я здесь, ведь они уже наверняка разыскивают меня.

– Это хорошо, – задумчиво промолвил Бизенко. – Будем надеяться, что милиция признает свою ошибку и выпустит вас на свободу.

– Я абсолютно в этом уверен, хотя иногда в голову приходит всякая чепуха, связанная с репрессиями прошлых лет. Ведь в сорок четвертом весь мой народ в течение нескольких дней был изгнан с родных мест на вымирание в казахстанские степи. Но, слава богу, времена уже не те, да и горбачевская перестройка дает серьезные надежды на то, что подобное не повторится.

Бизенко заинтересованно слушал Эди, уставившись в его лицо бесстрастным взглядом, отчего создавалось впечатление, что в этот момент он усиленно думает о чем-то своем. Это выдавали его нахмуренные брови и еле заметная игра желваков.

– В те годы досталось не только вашему народу – русские и украинцы не меньше пострадали, – с грустью в голосе заметил Бизенко.

– Знаю, рядом с нами жили семьи русских и украинских изгнанников, да и люди иных национальностей.

– Тяжелое это было время, вспоминать даже не хочется.

– Тут хочешь, не хочешь, начнешь вспоминать, когда тебя ни за что, ни про что… – вновь начал нервничать Эди.

– А где вы там жили? – неожиданно оживился Бизенко.

– Под Семипалатинском.

– Известный город, а я в Акмолинске, так что мы с вами в некотором роде земляки.

– А вы-то за что туда загремели? – спросил Эди, изобразив на лице недоумение.

– Не я, а мои родители, еще до войны, – процедил сквозь зубы «Иуда» и как-то весь напрягся при этом, что могло означать лишь одно – в нем живет ненависть к своим притеснителям, действовавшим от имени сталинской власти.

– Понятно, хотя, честно говоря, ничего непонятно, ведь мой народ обвинили во всех смертных грехах, даже в сотрудничестве с немцами, хотя немцев там и не было. Наверно, нашлись подобные причины и против ваших родителей.

– Нашлись, просто огульно обвинили в связях с ленинградскими троцкистами. В результате – отобрали квартиру и сослали в этот самый Акмолинск.

– А я подумал, что вы белорус.

– Нет, я из ленинградцев, то есть питерцев, нынче живу в Москве.

– Почему из питерцев, а не ленинградцев, сейчас же вроде все жители Ленинграда так себя называют?

– Далеко не все.

– А почему?

– Эди, это щепетильный вопрос. Можно сказать даже политический. Поэтому о нем лучше в другой раз, – пояснил Бизенко, глубоко вздохнув.

– В другой, так в другой. Хотя и интересно бы узнать, почему проживающие в одном городе люди ассоциируют себя с разными его названиями.

– Эди, не обижайтесь, просто воспоминания о родительских страданиях и их ностальгии о периоде жизни в северной столице навевают на меня хандру, отчего ужасно страдаю, а в данном случае не хотелось бы впадать в такое состояние, – в извинительном тоне произнес Бизенко. Затем, сделав некоторую паузу, как бы ожидая возможной со стороны собеседника реакции на свои слова, спросил:

– Вы раньше публиковались?

Эди не стал реагировать на его извинение, отметив для себя, что Бизенко и так немало сказал о своих политических привязанностях, акцентировав внимание на северной столице. И потому, понимающе кивнув головой, ответил:

– Да, в различных альманахах, в основном по вопросам истории республики. По результатам поездки в Белоруссию планирую, точнее сказать, планировал, подготовить статью или брошюру. Теперь вряд ли из этой затеи что-нибудь дельное получится. Остается только написать о милицейском беспределе.

– Это чревато новыми проблемами, вы же знаете, что наша милиция никогда не ошибается и потому вам мой совет, не говорите даже о том, что будете жаловаться.

– Нет, буду благодарность выражать за то, что она сорвала мою работу, а самого на нары бросила, – с ухмылкой промолвил Эди.

– Скажите, следователь не задавал вам вопросов по вчерашней драке с блатными? – как бы между прочим спросил Бизенко, облокачиваясь на сложенную вдвое подушку.

– Нет. Хотя в один момент стал угрожать новыми статьями, намекая на драку, когда на его вопрос, куда драгоценности и деньги припрятал, я спросил, а сколько их было.

– Меня досконально допросили.

– Это, наверно, из-за вашего заявления, кстати, про меня не спрашивали? – с напряжением в голосе спросил Эди.

– Спрашивали, но я сказал, что вы вмешались, чтобы остановить насилие, и более ничего, – скороговоркой ответил Бизенко.

– Я прилягу, устал после общения с этим чудаком следователем, – сказал Эди и вновь лег, бросив беглый взгляд на свои ручные часы. Ему, и на самом, деле нужно было привести в порядок мысли и отдохнуть.

– Все правильно, лучше постараться уснуть, во сне силы быстро восстанавливаются, а я просвещусь, – доброжелательно произнес Бизенко, беря с тумбочки книгу. – Спасибо, что дали почитать, я много интересного в ней для себя нахожу.

– Мабуни Кенва – великий мастер, и его наставления позволяют понять каратэ не только как средство нападения и защиты, но и как философию духа настоящего воина, – заметил Эди и закрыл глаза, давая тем самым понять собеседнику, что его клонит ко сну.

Бизенко заметил это и открыл книгу.

Эти короткие фразы уже в который раз напомнили Эди знаменитое изречение Мабуни, что истинная сущность воинского искусства – это поддержание равновесия, а конечная цель – гармония. И он вновь задумался над смыслом этого знаменитого изречения, к пониманию которого шел через упорный труд физического самосовершенствования, укрепления духа, расширения и углубления знаний о жизни. Переживаемые им события последних дней рельефно проявили в его сознании некоторые существующие в обществе противоречия и недостатки, обострили восприятие правды, лжи и насилия, позволили еще с одной стороны взглянуть на изреченную Мабуни истину. Вот и сейчас, лежа на арестантской койке в донельзя душной камере, воздух которой был насыщен злобой и ненавистью, он понял, что великий мастер, говоря о поддержании равновесия, имел в виду умение бойца обуздать бурлящие в нем протуберанцы внутренней стихии, не давая им прорваться наружу все уничтожающим пламенем, могучей волей сделать их управляемыми. И это есть путь к гармонии, к гармонии сосуществования со всем сущим как часть природы, ее мыслящая часть.

«Скорее всего, в этом и заключается смысл изречения Мабуни», – думал Эди, медленно уносясь в страну тревожного сна.

Проснулся Эди от легкого прикосновения к своей руке. Мгновенно открыв глаза, он увидел, что это был Бизенко.

– Извините, что разбудил, меня к следователю затребовали, – произнес он, поднимаясь с койки. – Подумал, что будет лучше, если разбужу.

– Но вы же недавно…

– Увы, мы люди подневольные, – не дал договорить ему Бизенко и направился к выходу, прихватив с тумбочки листы бумаги.

«На этот раз вряд ли ему удастся отбрехаться: фотографии должны его потрясти и заставить предпринимать конкретные шаги. Интересно, что же он станет делать, узнав о своем провале, – думал Эди, удивленно разглядывая циферблат часов, и, наконец, поняв, что более двух часов прошло с тех пор, как он лег, мысленно воскликнул: – А по ощущению, только успел глаза сомкнуть…»

Однако ход его мыслей прервал неожиданно появившийся около койки Слюнявый, который шепотом произнес:

– Спортсмен, с тобой хочет говорить мой кореш [34] , ну, ты знаешь.

34

Кореш – друг.