Покер на костях

– Что еще?

– Шляпа. Куда я ее положил? Ах, да, – Горяинов вернулся в комнату, взял со стола шляпу. Замешкался на секунду и подобрал с пола упавший билет. Положил его во внутренний карман.

– Быстрее, – снова окликнул его человек с пистолетом.

– Я уже иду.

Горяинов запер дверь и как мог быстро спустился по лестнице вниз. У подъезда увидел машину.

– Садитесь, – легко подтолкнул его к машине человек. Пистолет он спрятал.

– Да, спасибо, – сказал Дмитрий Андреевич и сел в машину.

24 октября 1999 года, воскресенье, 14-50 по Киеву, Город.

Паша здорово изменился со времени нашей последней встречи. Он как-то… обгорел, что ли. Как пишут в романах, лицо его было опалено страстями. Резче стали черты, жестче складки у рта. Неизменным осталось рукопожатие. И внимательный взгляд.

– Привет, – сказал я, чтобы как-то преодолеть минутную неловкость, возникшую после рукопожатия.

– Привет, – Паша поднял воротник куртки и поежился. – Холодно, однако.

– Холодно. Но это я знал еще дома, – я не стал развивать мысль о том, что ради этой информации вовсе не стоило встречаться.

Ковальчук кивнул. Мы довольно нелепо топтались возле пластиковой призмы выхода из метро. Даже не отошли в сторону, чтобы не мешать движению людей.

– Пирожки! – громко провозгласила торговка, и остальные, как по команде, начали выкрикивать однообразные перечни угощений.

– Мне некогда, – напомнил я.

– Тебе куда?

– На Лермонтовскую.

– Тебе было удобнее сойти с троллейбуса на Маяковского, – констатировал Ковальчук.

– Ты просил приехать.

– Давай пройдемся, если ты не возражаешь.

– Давай.

Мы прошли немного по Сумской, потом свернули через проходной двор к улице Петровского. Молча. Пару раз меня подмывало остановиться и задать резкий вопрос, но в последнюю секунду я останавливался. В конце концов, можно немного подождать. Паша, на моей памяти, ни разу еще не делал ничего, не имея на это веских причин.

– Я сегодня встретился с Михаилом, – неожиданно сказал Ковальчук.

С Михаилом. Ковальчук встретился с Михаилом. Теперь мне об этом зачем-то сообщается. И тоже не случайно. Не делает паша ничего случайно. Во всяком случае, я в такое не верю. Больше не верю. Имею причину.

– Как он себя чувствует? Здоров? – немного ироничности не помешает. Особенно в тот момент, когда поджилки начинают трястись. Не от страха. Страха не было. Было ожидание неизбежного.

– О тебе вспомнили, – сказал Ковальчук.

– Вспомнили? – переспросил я.

– Вспомнили. Это дословно то, что тебе просил передать Михаил.

– Кто же обо мне вспомнил? И по какому поводу? – меня спасала только врожденная тупость.

Раз настроившись на иронию в голосе и поведении, я продолжал тянуть эту лямку и дальше, понимая, что… А, собственно, ничего не понимая.

– Почти на самом верху. По какому поводу Михаил мне не сказал.

Мы остановились возле недавно открытого памятника Ярославу Мудрому.

– И что мне делать по этому поводу?

– Не знаю.

– Ты зачем-то мне это сказал.

– Я тебе это сказал только затем, что меня об этом просил Михаил.

– А от себя добавить ничего не хочешь?

– Не знаю, – Паша посмотрел мне в глаза, – честно, не знаю.

– Это все, что ты мне хотел сказать?

– Почти.

– Почти? – я приподнял брови. Дурацкая привычка, если вдуматься, но ничего уже изменить в своей мимике я не могу.

– С интересом прочитал твой роман, – ровным голосом произнес Ковальчук, глядя куда-то мимо меня.

– И?

– Там у тебя все как-то незакончено…

– Почему же? – я снова удивленно приподнял брови.

– Некоторые линии не завершены. По твоему получилось, что та наднациональная разборка закончилась и все.

– Для меня – закончилась! – резко, может быть, слишком резко, сказал я.

– Закончилась.

– Я сказал, для меня все это закончилось. Я больше не собираюсь окунаться в это дерьмо, которое вы почему-то называете защитой национальных интересов. Больше вы меня не подцепите. Я ненавижу эти ваши игры, ненавижу вашу систему. Ненавижу ваши методы…

– Ненавидишь наши цели… – очень ровным голосом подсказал Ковальчук.

– Ненавижу ваши… Что?

– Будь логичным. Ты должен ненавидеть и наши цели тоже. Ведь именно они оправдывают в наших глазах наши методы. Мы ведь не просто хлебаем дерьмо. Мы хлебаем дерьмо из идейных соображений. У нас самые высокие побудительные мотивы.

– Что тебе от меня нужно?

– В общем, ничего.

– Тогда я пойду, если ты не возражаешь. Твои высокие идеи не запрещают мне сейчас пойти по своим низменным и безыдейным делам?

– Не запрещают. Они не входят с ними в противоречие.

– Тогда я пойду, – чуть поколебавшись, я протянул руку.

Паша оценил паузу, я это понял по его взгляду. Но руку мою он все-таки пожал.

– Звони, если что, – сказал я.

– Обязательно. И еще…

– Что?

– Тебе не приходило в голову поинтересоваться, почему никто из тех, кого ты назвал в своем романе, не был ни снят с должности, ни уволен? Даже я. А ты ведь достаточно ясно дал понять, что я, сотрудник украинской милиции, являюсь чуть ли не боевиком российской спецслужбы, и, уж во всяком случае, работаю в контакте с какой-то украинской.

Я заставил себя улыбнуться. Надеюсь легко улыбнуться. И надеюсь – иронично.

– Это меня не интересует.

– Звони, если что, – еще раз повторил Ковальчук и, не торопясь, перешел через трамвайные пути.

Я стоял и смотрел ему вдогонку. Ковальчук остановился возле девяносто девятых «жигулей», вынул из кармана ключ, открыл дверцу и сел за руль. Машина плавно тронулась с места и свернула направо, к Пушкинской, мимо «Ключевого слова».

Мы совершенно свободные и независимые люди. Мы идем куда хотим. Мы совершенно свободны в своих поступках. Настолько свободны, что кто-то может совершенно спокойно предугадать наш маршрут.