Покинутый
Шрифт:
Брэддок не спеша убрал ногу с моей кровати.
— Как рыцарь Ордена, ты можешь наслаждаться моим гостеприимством и, конечно, ты вправе проводить собственное расследование. Я надеюсь, что в свою очередь я также могу рассчитывать на твою помощь в наших начинаниях.
— Это в каких же? — спросил я.
— Французы осадили крепость Берген-оп-Зом. Там внутри наши союзники: голландцы, австрийцы, ганноверцы, гессенцы и, конечно, британцы. Французы уже приготовили траншеи и роют теперь вторую линию. Скоро они начнут бомбардировку крепости. Они постараются занять ее до дождей. Они считают, что это откроет им ворота в Нидерланды, и наши союзники понимают, что крепость надо удержать во что бы то ни стало. У нас каждый
ЧАСТЬ III
1753 год.
Шесть лет спустя.
Глава 16
7 июня 1753 года
— У меня к тебе дело, — сказал Реджинальд.
Я кивнул, надеясь на что-нибудь стоящее. Мы не виделись уже давно, и мне казалось, что его просьба о встрече была не просто предлогом посплетничать да повспоминать, хотя мы и сидели теперь у Уайта за ужином с элем, и услужливая и — что не ускользнуло от моего внимания — полногрудая служанка старалась напоить нас посильнее.
Слева от нас какие-то джентльмены — печально известные «игроки Уайта» — шумели за игрой в кости, но, в общем-то, в зале было пусто.
Я не видел его с того самого дня, когда мы были в Шварцвальде, и с тех пор много чего случилось. Присоединившись в Голландии к Брэддоку, я в рядах Колдстрим участвовал в осаде Берген-оп-Зома, а потом служил до следующего года, до заключения договора Экс-ла-Шапель, положившего конец этой войне. Потом я еще побывал с ними в нескольких миротворческих кампаниях, и все это отдалило меня от Реджинальда, от которого приходили только письма — то из Лондона, то из замка во Франции. Понимая, что мои письма могут просматриваться перед отправкой, я не писал ничего конкретного, хотя в глубине души я с нетерпением ждал того дня, когда наконец сяду рядом с Реджинальдом и обговорю все мои подозрения.
Но воротясь в Лондон и поселившись, как и прежде, на площади Королевы Анны, я не застал его там. Мне объяснили так: он уединился со своими книжками — он и Джон Харрисон, еще один рыцарь Ордена и такой же одержимый всякими храмами, древними хранилищами и призрачными существами из прошлого, как и сам Реджинальд.
— Мы были здесь в день, когда мне исполнилось восемь лет, помнишь? — сказал я, чтобы хоть как-то отсрочить минуту, когда я узнаю, кого мне предстоит убить. — Помнишь, что произошло потом снаружи, когда разгоряченный ревнитель справедливости собирался прибегнуть к упрощенной форме правосудия там, на улице?
Он кивнул.
— Люди меняются, Хэйтем.
— Да, особенно ты. Все еще занимаешься поисками своей первой цивилизации, — сказал я.
— Я теперь уже совсем близко, — сказал он, как будто мысль об этом сбрасывала утомительные путы, накинутые на него.
— Может, ты уже расшифровал дневник Ведомира?
Он нахмурился.
— Нет, не удалось, и должен признаться, продолжать я не собирался. Точнее сказать, «пока» не собирался, потому что нашелся специалист, из итальянского отделения ассассинов — женщина, представляешь? Она у нас, во французском замке, но говорит, что для помощи в расшифровке ей нужен сын, а сына все эти годы найти не удавалось.
Лично я сомневаюсь в ее словах и думаю, что она сама прекрасно может расшифровать весь дневник, если захочет. Я думаю, она просто хочет, чтобы мы нашли ее сына. Но она согласилась работать над расшифровкой, если мы найдем, и мы наконец нашли.
— Где?
— Там, откуда ты его скоро
заберешь: на Корсике.Выходит, я ошибся. Это не убийство. Я должен присмотреть за ребенком.
— Что такое? — спросил он, увидев, как у меня изменилось выражение лица. — Думаешь, это для тебя унизительно? Вовсе нет, Хэйтем. Это самое важное из всех заданий, что я тебе поручал.
— Нет, Реджинальд, — вздохнул я, — не важное; просто оно тебе таким кажется.
— Ого! В самом деле?
— Может быть, из-за своей увлеченности этим ты пренебрегал другими делами.
Может быть, ты кое-что выпустил из-под контроля…
Озадаченный, он спросил:
— О чем ты?
— Эдвард Брэддок.
Он выглядел удивленным.
— Понятно. Ну, хорошо, что ты там хотел мне о нем сказать? Ты ведь что-то утаил?
Я потребовал еще эля, и наша служанка принесла кружки, с улыбкой поставила их на стол и удалилась, покачивая бедрами.
— Что тебе в последние годы рассказывал Брэддок о своих поездках? — спросил я Реджинальда.
— Я о нем мало что слышал, а видел его еще меньше, — сказал он. — За последние шесть лет мы, насколько я помню, повидались только однажды, и общение с ним все более принимает эпизодический характер. Он не одобряет мой интерес к Тем, Кто Пришел Раньше и, в отличие от тебя, не скрывает своего отношения. Похоже, мы сильно расходимся в том, как распространять учение тамплиеров. В итоге получается, что я мало вижусь с ним; фактически, если бы я наводил о нем справки, то, осмелюсь заметить, мне пришлось бы расспрашивать того, кто участвовал с ним в походах, — взгляд Реджинальда сделался язвительным. — Как ты думаешь, где бы мне найти такого человека?
— С твоей стороны глупо обращаться ко мне, — расхохотался я. — Ты прекрасно знаешь, что когда речь заходит о Брэддоке, я становлюсь не слишком-то беспристрастным. Я давно невзлюбил его, а теперь неприязнь только усилилась, но поскольку независимых наблюдений у нас не имеется, поделюсь своим: он стал тираном.
— Каким тираном?
— Главным образом, жестоким. К солдатам, которые из-за него мучаются, да и к посторонним тоже. Я видел это своими собственными глазами еще в Голландской Республике.
— Как Эдвард относится к своим солдатам, это его дело, — пожал Реджинальд плечами. — Солдатам нужна дисциплина, Хэйтем, и ты это знаешь.
Я помотал головой.
— Был один случай, Реджинальд, в последний день осады.
Реджинальд откинулся назад и приготовился слушать:
— Продолжай…
И я продолжал.
— Мы отступали. Голландские солдаты грозили нам кулаками и проклинали короля Георга, который не прислал подкрепления в крепость. Почему не прибыло подкрепление, я не знаю. Но даже если бы и прибыло, помогло бы нам это? Опять же, не знаю. Я не уверен, что кто-нибудь из нас, находившихся в пятиугольнике крепостных стен, понимал, как противостоять натиску французов — безупречному и жестокому; беспощадному и в то же время непрерывному.
Брэддок не ошибся: французы вырыли ряды траншей и приступили к бомбардировке города, продвигаясь все ближе к крепости, и в сентябре они добрались до стен, подвели под их основание мины и взорвали.
Мы предпринимали вылазки, чтобы прорвать окружение, и все без толку, а восемнадцатого сентября французы проломали стены — в четыре часа утра, если мне не изменяет память. Они застигли Союзные войска буквально спящими, и мы были смяты раньше, чем успели что-то сообразить. Французы начали вырезать военных. Мы, конечно, понимали, что в конце концов они перестанут слушать командиров, и резня перекинется на мирных жителей городка, и так оно и вышло. У Эдварда был в гавани кораблик, на всякий случай, и он давно уже решил, что если французы ворвутся в крепость, на этом кораблике можно будет вывезти своих людей. И теперь было самое время.