Поколение сильных
Шрифт:
Этот день Анна Алексеевна вспоминает так: «Утром, когда мы собрались в поле, к нам прибежал учитель истории Степан Дмитриевич Степаненков. Он был для нас большим авторитетом и к его мнению мы всегда прислушивались.
Как только он увидел нас, то сразу закричал: «Немцы уже близко! Я получил приказ из райкома сжечь весь хлеб, чтобы он не достался врагу!» – Женщины выслушали его и отвечают: «Хорошо, мы сделаем это, но вы уйдёте, а с чем тогда останемся мы?»
Степан Дмитриевич задумался, а потом приказал взломать замки амбаров и разобрать оставшееся зерно. Мы тут же принялись за дело, так что к приходу врага там и мышам ничего не осталось!»
Зерно прятали в спешке: некоторые набивали им матрасы, мешки, кто-то рыл тайники – авось фашисты не заметят. Правление строго следило,
В хлопотах и тревогах пролетел остаток дня. Около десяти часов вечера, Аня отправилась обратно, домой. Уже и до деревенского оврага, что находился сразу за околицей, было рукой подать, как вдруг неожиданно появились они. Немцы…
Их было много. Первой «шествовала» мотопехота, следом за ней ползла крытая грузовая техника, а довершала этот позорный маскарад процессия лошадей-тяжеловозов, запряжённых в доверху загруженные телеги. Вскоре вся эта разношёрстная компания «торжественно» вошла в деревню и, не изменяя главной своей задачи грабить всё, что попадётся на её пути, сразу отправилась по домам.
Анна тут же побежала к своим, чтобы предупредить их о случившемся, но в доме уже были гости.
Оккупанты вошли как хозяева. Первым делом они растащили стог с сеном – пошёл на корм лошадям, а уж потом потребовали себе жрать. Мама отправилась в сени, собрала всё, что там нашла, и вдруг открыла дверь, вышла на улицу и исчезла в вечерней мгле. Не дождавшись хозяйки, один из фрицев сильно разозлился, выругался, поставил посреди комнаты табурет, уселся на него и принялся бормотать что-то на своём.
Дети залезли на печку и притихли – авось не тронут! Внимания на них никто не обратил, но, не дождавшись хозяйки, фрицы сами выгребли всё, что нашли в доме съестного. Во время обыска на пороге появилось ещё несколько их подельников. Осмотрев дом и посовещавшись, они решили остаться в избе на ночлег.
Наутро заявилась следующая группа. На этот раз пришли финны – эти оказались злее немцев. Обшарив вторично дом, они забрали всё, что не успели выгрести немцы и вышли во двор. Заметив в сарайчике поросёнка, не говоря ни слова, закололи его (немцы не успели сделать это накануне), положили на повозку и отправились с добычей по своим делам.
Молодые девушки и мальчишки-подростки старались не попадаться на глаза «хозяевам» и, по возможности, держались от них подальше. Брату Анны было около 14 лет, и почти весь период оккупации ему пришлось прятаться.
Школу, где совсем недавно училась Анна, превратили в штаб СС.
«Ещё летом, – продолжает Анна Алексеевна, – с июля – по август, у нас работали тыловики из соседних городов. Они рыли за деревней противотанковый ров. Этот ров не пригодился, а к осени он заполнился водой. На третий день после прихода оккупантов в Верхний Студенец слышим, со стороны рва раздаётся страшный душераздирающий вопль. Мы насторожились, попытались выяснить, что там случилось, но так ничего и не поняли. Потом очевидцы нам рассказали, что вдоль опушки леса шла еврейская семья: одна пожилая женщина и две молодых (скорее – мать и дочь), а с ними мальчик. И надо было такому случиться, что именно в этот момент по той же дороге ехали на мотоцикле фрицы. Женщин схватили и изнасиловали здесь же, потом поставили на край рва и расстреляли. Мальчика бросили в ров живым, там он и утонул».
Тотчас после оккупации села, в деревне был организован полицейский участок и назначен староста.
Старостой стал бывший солдат царской армии по фамилии Иванцов (однофамилец). Участник Первой мировой войны, он в своё время провёл в германском плену три года, где немного освоил немецкий язык. Полученные знания теперь пригодились и, получив должность старосты, он выполнял ещё функции переводчика. Через него новые власти передавали селянам свои распоряжения. Но, как утверждает Анна Алексеевна, Иванцов пошёл на эту должность по принуждению и не был замечен в каких-либо зверствах и притеснениях жителей деревни.
В полицию из местных пошёл мало кто, да и выбирать то было не из кого.
Отряд полицаев прибыл сразу, вместе с оккупантами. Как только они появились, то сразу взяли под охрану участок железной дороги, и теперь выйти за пределы деревни можно было только с их разрешения. С жителями вели себя грубо, а если те делали что не так, как им хотелось, в адрес провинившихся сразу летели отборные оскорбления и угрозы.«Как то раз пошли мы с женщинами в лес, – рассказала наша героиня один случай, – решили насобирать немного малины. Для выхода из деревни надо было миновать полицейский пост. Здесь нас, как овец, пересчитали по головам и нехотя пропустили, приказав возвращаться той же дорогой. Но когда мы пустились в обратный путь, то решили срезать небольшой крюк и пошли окольной тропой. Увидев, что кто-то приближается к ним с другой стороны, полицаи, громко матерясь, устроили пальбу, но, к счастью, нам повезло, и пули никого даже не задели. Увидев нашу компанию, они нас снова обматерили, но обратно пропустили, только пообещали всех нас перестрелять, если будем своевольничать».
Основанием для расстрела могла послужить любая оплошность. Однажды, в соседней деревне Грибовке, кто-то из немцев, немного говорящий по-русски, вёл разговор со старостой и задал вопрос: не партизан ли он? На это староста ответил: «Да какой я партизан! У нас в деревне все такие!» Может, он хотел этим показать, что он такой же как и все, но немец понял по-своему. В тот же день, все оставшиеся в живых мужчины Грибовки были расстреляны.
Наиболее жестоко относились к местным СС-овцы. За невыполнение любого приказа – расстрел. Если они потребовали какую вещь или, например, решили увести корову, а ты воспротивился – расстрел.
«В конце января 1942 года, – вспоминает Анна Алексеевна, – СС-овцы узнали, что в соседней деревне Ямное, находящейся в двенадцати километрах от нас, несколько жителей сотрудничают с партизанами. Позже мы получили известие, что всех мужчин этой деревни, а в основном там были старики, загнали в один из сараев и заживо сожгли».
К зиме 1941 года «непобедимая германская военная машина» дала обратный ход, получив свой первый пинок под Москвой. А ещё через какое то время линия фронта вновь приблизилась к Верхнему Студенцу.
«Наш дом был единственным в деревне двухкомнатным жилым строением, – продолжает Анна Алексеевна свою историю. – Одну из комнат, где располагалась спальня, заняли немецкий лейтенант и его денщик. Как мы потом узнали, офицер был родом из Австрии. Австрийцы не так грубо как немцы относились к местному населению, и уж куда более лучше чем финны обращались с людьми.
Однажды произошёл такой случай: была у нас через дорогу баня на три семьи. Топили её по очереди, а потом так же и мылись. В тот день очередь исполнять обязанности истопника досталась маме, и она постаралась на славу! Натопила баньку как следует и уже собиралась позвать нас, как вдруг к ней подходит староста, а с ним – солдат. Староста принялся гнать маму, так как баньку для мытья облюбовал офицер. Моей маме и в мирное время мало кто мог перечить, а тут какие-то фрицы!
«Мне никто ничего не говорил, – ответила она неосторожно, – я баню топила для себя!»
Солдат ударил маму, но она стояла на своём. Тогда её забрали в комендатуру, а вскоре мы узнали, что ей грозит расстрел. Мы втроём расплакались: «Пропала мамка!», как вдруг на порог дома выходит наш постоялец, австриец. Русского языка он не понимал, но по нашим зарёванным лицам догадался, в чём дело. Немедленно он отправился в комендатуру, и очень скоро маму отпустили.
Как-то раз произошёл даже забавный случай: были у нас в подполе небольшие запасы картошки. К весне она проросла, и мама решила её перебрать. Оборвала ростки и оставила подпол открытым, чтобы проветрить его как следует. В это время в дом вошёл денщик. Что-то он поискал в комнатах, сделал неосторожный шаг, оступился, да и провалился под пол. На его дикие вопли прибежал австриец, а мы все в страхе забились в угол – теперь нам точно крышка! Австриец посмотрел на получившуюся картину, догадался, что здесь произошло и неожиданно начал хохотать. Вдоволь насмеявшись, он прогнал денщика, а нас обижать не позволил».