Поколение судьбы

Перевод

«Конец облакам и мне…»Собрался я в полет кровавых крыльев,зашелестевших в огненный разгул из туч.Их гений бронзовый петух, а вот он луч,как радость истины нас гонит с пылью.Затем вас гонит крик воды под корни —и миг, подброшенный в крутящемся верху;глаза и возглас голубиной дворниза тенью твердою, их шаг – полет к греху.Подрагивает глаз в напевном хохотепод бровью гиблою, и бусы в дрожи,застывшие на шее, с шеей черепа.И ангел истины пьет ласку важно.Объятия вернуть и плакать неспеша,пронзает тонкое стекло ресница,падение от времени, несет душа —одна в кольце на птице и на птице.Да, перевод из игрока и солнца —«вот синее, вот бронзовые колпаки,их лапы хваткие…» Да, да! – толпы руки'.От мутных крыльев, красных, смятых – вой сна.1983.

Третий солдат

Пройдя над горизонтом в чувственные грезыс измученной и черной розой на губах,мы вознесемся под беспечный гул морозаи, намертво уставшие с свинцом в глазах.Отколыхнулись на ветрах все створки бреда,идет к уставшей вечности сам-смерть петух,наперстников, соратников зовет победы.Ведет толпу к крестовым снам другой пастух.Вольем в глазницы чувственное масло – страх,вверху ни лиц, ни птиц, ни времени безумств,и насовсем последних, огненных в глазах —зовет к толпе в крестовый гроб сухой пастух.1983.

* * *

И ты, который умирал налево,и ты, который умирал направо,ведь вы, наверно, умирали вместе.Зачем же ты ушёл направо,зачем же ты пришёл налево?1984.

Война

(поэма)

«И прошуне забывать…»1.Деревья остолбенели,заплакали верхушки детям подобно,вихрь несёт кровавую карусель,ржут металлические, пустотелые кони.Я свалился в рвоте,меня отравили досужие вымыслы,я хочу жить свободно и гордо,мне затыкают глотку змеей победы,мне тычут в грудь коромыслом войны.Я хочу пчелой возиться на поле нектарном,я хочу верить в себя всегдаи всегда в тех, кто рядом.А рядом – Земля.Буду быком с рогами до солнца.Буду бычать и реветь о любви, как о шлюхе —ей оказать внимание и дать новые платья,и она начинает тянуть нить заговораи продавать себя богатейшим странам и народам.Я буду кричать о войне, как ребёнок с кожей,обугленный фосфорной бомбой,я буду молчать о войне, как мужчина,на глазах которого любимая отдается другому.Я выйду на улицы,я уничтожу день и ночь,я выйду голый на голые улицы —от тоски по завтра безликие.Какая мама?! Какая жена?! Я буду один!Я буду нерожденный. Ничей. Никто!!!Я хочу исчезнуть, не появляясь.Я хочу умереть неживым!Я зеваю подобно волку в клетке.Ты – век! сытый, шумный, как корова,которая не умеет разродиться,и подхожу я и взрезаю живот коровы.Кто выходит из коровы?Света мне!не вижу теленка.Прочь! Это – смерть!Но вдруг я шепчу в забытьи чёрные мысли:«Жестокость – это инфекция, и она летит по ветру!»Я не гожусь в душефага.Я – не дурак.Я – умный, я – хороший.А как иначе?! Я – не убийца, я – не злодей, я – не льстец.Равняйся на меня человечество.Я – лучший, и я знаю, что нужно делать сегодня и завтра.Мой волчий нос за версту чует запах радости.Следуй за мной моё человечество.Я – поэт. Я – гражданин мира. Ура мне!(Человечество рукоплещет.)Тихо все, замрите и слушайте.Первым делом уйдем в подсознаниеи вытащим на поверхность комплексы,а затолкнем в освободившееся пространство: достоинство,свободомыслие,веру в себя,любовь.Теперь у нас новый фундамент.Принимаемся – с высунутыми от усердия языками – за социальноеположение.Назовем его «Я».«Я» – это общество, власть, индивид.Сначала мы понаделаем аппаратов и роботов для кибервека.И киберэпоха освободит человека от физической обязательностиработы.Всё! Нет нужды зарабатывать на хлеб жене и детям.Изобилие!Преодолевая стыд в горле,отбрасывая деликатность, говорю:милое моё человечество, вы – стадо!Ваши повадки устарели, и завяли ваши привычки.Долой дом и семью, долой обеспеченность и слабость!Я знаю, что делать, чтобы не было войны:надо быть человеком и не лгать себе и всем.Давай, человечество!Вперед к биологическому человечеству!2.Я пишу ночью словаиз себя откуда-то.В сердце пустыня из песка,руки – два горизонта,ноги – всполохи огня,волосы – кратеры не умерших вулканов,рот – граница света и тьмы,голова – как горшок с землей.Я пишу о войне, которую вылепила моя любимая женщина,она мне не жена,но больше,она мне – дань еврейства,которое защищаю из любви к их женщине,но которое осуждаю за их старость и холодность души,хотя, может быть их отщепенческая грусть и намеренноеодиночество —есть отсутствие воображения.Я на кухне сижу за синим столом, под синими стенами.Я никого не славлю, ибо я объективен,как сама объективность,если она еще жива на планете.Я никому не подражаю,я сам – неподражаем.Мне четверть века,я – зоркий, как сокол,рвущий в клетке мышь.Я сам себе строю клетку.Я – поэт.И поэтически заключаю себя за сеткой слов.Дети и взрослые идут, не плачут,а смеются моей жестокости,которая разорвала мышь —они ужасаются моей жестокости,которая бросает меня грудью на клетку,они смеются моей неловкости,когда я от обиды и горя падаю на землю.Я – сокол и Сизиф, я – Прометей и Гермес, я – чудище,я – христианин человечества.Я вижу участок земли:по грудь в снегу идёт Борис Пастернак,идёт за человеком след в след —они беседуют о вечности человечества,потом Пастернак садится на человека.на круп спины,превращенной в круп кентавра,и пишет на бумаге слова,сам страдая от неизбежности метаморфоз жизни,которая как рак.Давай, Борис Пастернак,живи, не умирай, я поддержу тебя своим бессмертием.Говорят, была муза – как баба.Я нахожу эту бабу всюду,даже в разговоре двух рабочих:«Эти коммунисты, сейчас как попы!»Кто сказал? Что! Убить говоруна!Но он рабочий, как тогда?Но как он смел о коммунистах,к которым глаз мертвых взывал:«Коммунисты, вперёд!»Зачем же рабочий разочарован в коммунисте?!Хватит врать фактами и словами.Обернитесь вправо:в Москве на улице Горького фашистский слёт,жгут портрет Ленина,и трое в автобусе «Орёл-Тула» насилуют на глазахразочарованных пассажиров женщину.Обернитесь влево —я задыхаюсь,в лёгких трупный газ —пьяные рабочие выходят из дома.О! Они солидарны, как трупы.Прочь алкоголь из семей и страны,иначе опять засопит от совести Россия,и судорога скует сердце России.Кто тогда скажет вам то,что я говорю,пока горло еще как-то хрипит.Надо перестать лгать и думать о выгоде,вперёд без вранья в сердцах,вперёд без лицемерия в устах.Коммунисты и люди,спасите моего отца.Он – коммунист, но он алкоголик, и он одинок,он растерян и разочарован.Хватит бреда.Коммунизм, приготовьтесь к этому.Но для этого надо,чтобы человечество стало биологическим,а экономика кибернетической.3.Моя мама смеялась до слёзв восьмидесятом,когда коммунизм со страниц историивыпорхнул пташкойи улетел в новую клетку слов.Будет! Довольно!Мы – люди, мы любим страну,мы не хотим,чтобы опять и опятьза радостный смех и пытливостьнам бросали гордо:«Враг народа!»Я – сам народ!Я – не враг себе.Довольно абстрактных слов о счастье всемирном,я хочу человеческой, не военной жизни.Я не хочу, как родители, быть обманутым словами шрифта.Шрифт переплавлю в стихи.Слушай, страна, своего поэта,он не хочет быть замороженнымна своей тёплой земле.Откажемся,от чего нужно отказаться.Ленин советовал ошибатьсяи советовал вам ошибаться не раз.Я не хочу, чтобы война,я не хочу, чтобы терзаться и мучиться,я не хочу,как овца,быть под безжалостным и тупым дуче.Я не хочу жестокости и юродивого вождя,ибо всякий вождь – юродивый и маньяк.Я – офицер, я умею командовать и кричать,но я не хочу быть грузчикоми в земляные складыскладывать кровавые и чёрные человеческие мышцы,или совсем ничего,или воображать и подсчитывать тени,заполонившие огрызок Земли.Сам я не верю в войну.Я утверждаю,что все армии и оружие —это анахронизм,это – комплексы половой сущности индивидов,это – старость и брюзжание,это – желание мертвецов утащить за собой живых,это – обман человечества эпохой христианства,это – инерция весенних самцови парализованных шумных стариков.Мне не надо войны,я не – животное, я не – самец,я не могу из-за самки драться,я ищу себе не самку, а женщину,а, если не нахожу, то и не дерусь за чужую.Вранье,что не может быть двух строев на Земле;просто имеются сволочи,которые так считают и говорят об этом всем новорожденным.Но поздно,мои младшие братья.Хорошие люди – они не унижены,и через семь лет они станут взрослыми.Ещё семь лет —и мы разберемся в ситуации на Земле.Пока давайте жить задом наперёд,как раки в норе.Я вижу необозримое поле Земли,которая хрупка, как девственность.Надо острожнее расщеплять ядро и души.Расщепление ядра – тени и тени.Расщепление души – мрак и мрак.Я говорю,я смеюсь лицам и собакамв лицо:«Война – не средство!»Жалость к себе сжимает моё сердце.Мама говорит:«Сын, ты должен воевать! Кто защитит меня!?»Я пою великую музу,сердце пою —оно скособочилось и окривелоот слов «война».Сердце – мой нерв,в котором я,как кошка на электрическом стуле,извиваюсь.Но мёртвой хваткой меня схватили руки цивилизации.Я иду по жирным тротуарам,иду под толстыми окнамив сластолюбивые переулкииз чревоугодливых семей,убегаю от корыстолюбия,которое разливается по городу зловонной жидкость.Я убегаю на последний остров света —в женское сердце,и с ужасом обнаруживаю у женщины ум,который корыстолюбиво меня изучает.«А теперь уходи! У меня сосели и муж, и работа, и корыстолюбие!»Я понимаю женщину,но судить себя готов за то,что просмотрел корыстолюбие в людях.И люди больны теперь дважды – войной и корыстолюбием!4.Ах, детство,слепое, как радость!Сегоднявсё человеческое и истинасозревают поздно.Я решил стать поэтом в двадцать,я – поэт через пять лет —срок не большой и не малый.Надо говорить о любви,о любви мужчины и женщины,о любви семейной,о любви родителей к детям.Но как давно! – и это странно —родители любят детей, как собственность.Чувство собственности не различает.Свою дочь или сына можно избить.Вот и бьюткулаком и ладонями, ремнем и ногами,в зубы и живот, в кость и плоть.«Папа, зачем ты коммунист?»«Чтобы хорошо жить!»«Так ты – негодяй, папа!»Раз в зубы!«Папа, а зачем тебе дарят подарки?»«Чтобы хорошо жить.»«Так ты – животное, папа!»Два, в печень.«Папа, зачем ты меня бьёшь?»«Чтобы быть уважаемым папой и главой семейства!»«Ты – глупый, папа!»Раз, два, три – в зубы. Губы в кровь!О, тринадцатилетняя дочь!И дочь собирает кровь с лицаи мажет папе папину плоть.Теперь любовь очевидна.Лицо дочери и морда папы одинаковы —красные, кровные.Салют! Папа!Дочь похожа на тебя!Вот семейный мыловаренный заводик!не гнушаясь ничем,папа перерабатывает на мыло душии красоту жены,которая уже была красивой,и красоту дочери,которая еще будет красивой.Конечно, если я не вытащу дочь из подкогтистой лапы папы-петуха,не вытащу её бешенные волосы, её полные груди, её женский зад,если я не вытащу…А петуху оставлю болезнь маниакальной важности,пусть более сам для себя,петух,желающий стать страусом,но не знающий,что страус любит прятать голову между ног.О! Моё человечество!Поприветствуемтретью болезнь человечества —мечту о страусиной важности.5.Мне четверть века,и я хочу говорить великие слова,и быть великим.Я хочу сказать всё, что хочу.Я буду неправ,направьте меня,те из вас, кто лучше чувствует правду.Я – дитя,взращённое словом семи партийных съездов,я – середина истории,я – член государства,я знаю наш стройкровью и кожей, потом и мозгом, и душой.Я – нарождение строя.Скажите, если я ошибаюсь!Есть мнение:наши отцы и многие мыне доросли до социализма,нам социализм,как вилка, которую мы прежде не видели.Но дороги назад нет,далеко зашли,давайте вместе что-нибудь исправим.Не верю, что всё скверно и скучно.Я работал инженером на заводе,мои рабочие в перерыве пили,я возмутился,рабочие мне пригрозили.Что это? Мне скучно и тяжело!Я – писатель и поэт,я – нищий в еде и одежде,я терплю.Мне говорят, что я украл деньги у государства,я – мурло и паразит.Выдумка, что люди – как я.Я – единственны.Но человека нельзя запрограммировать,разве что удушить лестью, оболванить —но и тогда я буду чувствовать,пока жив.Я не хотел быть плохим инженером,и когда мне говорят, что я украл деньги у государства,и крал их на потяжении пяти лет учёбы в ВУЗе,тогда я начинаю думать,что меня купили за стипендию,и думаю, что стипендия – это плохо,или плохо, что я понял себя поздно.И я думаю:странная рабская повинность —быть между государственным и человеческим.Я говорю всем:люди,читайте меня и говорите мне,кто я.Я пишу о гордости и чести, об уме и страсти,и спрашиваю себя каждой строкой:Кто я?Кто я?Кто я!Я —хам для судьбы.Меня невыносимо много.Я люблю людей всякой клеткойсвоего огромного, нечеловеческого организма,который день и ночь думает и гадаетне о коммунизме будущего,а о человеке настоящего,который мне ближе любви к женщине.Я – живое всего мира,я люблю всех людей,я не выбираю,как медведь берлогу,я ищу волосы женскиеи нахожу в них завитки гиацинта,я скорблю над оскорбленным человеком,и вспоминаю законы франков,по которым надо платитьза всякое сказанное без правды слово.Что же все плохие?Или все устали и забыли о жадности жить,запамятовали хилые,что жизнь даётся жадным,им подчиняетсятелом и ухом.Покорные стали,как кости и пепел,покорные, слепые, глухие,не замечают подвоха, подлости, лести, брани,оскорбленные не понимают,что их оскорбили.Я за них оскорбляюсьи кидаю свою тяжелую лапу с перстнем Девы(родившей меня в сентябре)в лицо обидчика и человечества.Я возлагаю на себя обязанности грифа и санитара,я переставляю миры и эпохи, как кубики.«Геть, геть!» – Я кричу быкам.Бичом золотым я сбиваю звезды в стадои гоню их на кладбище в завтра.Я говорю перем вами,Земля:«Нам старо завтра,нам годится в суженные то,что настанет после завтра!»Мы притащим за длинные ушикосматое тело с короткими ногами,безрукое и с животом —всунем ему в чрево «меня» и «завтра»;соки и воды, и кровьперемешают «меня» и «завтра»,родится гигант – новый человек,в глазах которого боли и страхистанут звучать, словно, воздух,как дыхание,как поцелуй,как танец,как красота металлической музыкальной гармонии.как колодец человечества,из которого я не хочу вычерпать воду человечности до дна,но не хочу и наполнять колодец —пусть колодец живёт по своим законам,пусть всё останется, как есть.Зверя приведет мой друг.А сегодня я иду к другу.Он разговаривает со мнойи выясняется,что он думает о себе, мечтает о себе!Я бросаю друга, думающего о себе,выхожу на вкусные и приятные улицы,двигаюсь в ритме обрубков, огрызков и сучьев.«Кто ты?» —Я притрагиваюсь к шаровидному обрубку. —«Я – женщина!»«Но, где твои стройные ноги до облаков?Где ты, которая выше облаков?Где ты, покорившая мои руки и глаза?»«Я – социальная женщина!»Ты – фабрика по переработке пищи,в тебе размещено несколько фабрик:родильная,половая,тщеславия,варварства.Рядом еще какие-то – обликом люди,они едва передвигают ноги,глаза одеревенели, и слиплись веки,они – огрызки,они сами себя сжевали —одна жалкая память по ночам возбуждает их души и ум.Это – плоские люди.Эй, плоские, ради вас я изменил себе,я заговорил глупостями.О глупостях говорю глупостями.Я размещаю в толпе мощные лупы глаз:«О, где ты женщина,которая выходила народность поэтов?»Где ты, женщина,которая не дает мне умереть,и, если бы не ты, вымерла бы народность поэтов.Желаю выразить космический символ мира,который женщина зачала и родила,желаю разбудить в вас,люди,страх боли и страх смерти,посадить судьей себя и Человека,обращаться с вами жестоко,научить вас управлять страхом боли и страхом смерти.Научу, отпущу – идите по Земле.Дьявола превращу в белого котёнка с чёрным хвостом,болезни помещу в гробницуи выбью на плите:«Здесь похоронены самые страшные,четвёртая и пятая болезни человечества —страх боли и страх смерти!»И станет славно жить и любить!1982, 1987.

* * *

Прошел я путь теней, там впереди передо мной путь в ад.Любовь не выдохнешь, её не проживешь, она – вся вечна,и вечен чистый дом и твой чудесный огнецветный взгляд.Нельзя нам пережить себя, ведь жизнь тогда небесконечна.1985.

Былое

Про кожу я уже сказал, она была, как небо голубой,звезда во лбу, румянец на щеке и руки тонкие, худые.Я не хочу забыть о городе, а помню только поцелуй.Шли люди будто тени, а тени падали назад пустые.И я оставил влажный след своей губы на девичьей щеке,был вечер в октябре, ты обняла меня легко и безвозвратно.Хочу забыть о встрече той и помню трепет кожи на виске,над городом была луна, быть может город позовет обратно.Я не приду назад, не буду жить и улицами там ходить,но там Ока течет, над нею мост и люди там давно чужие;там Бунин нас любил, теперь всех будет бледный идиот любить,чужой прохожий, улицы и площади, шаги и те другие.Всё началось там в глупом ноябре, а в октябре закончилось,и я уехал к чёрту на восток, мне так хотелось жить у моря.Мне там на женщин не везло, иль им мое лицо не нравилось.Подковкой высекал в булыжной мостовой разбитые аккорды.Я обманул себя, я захотел прикосновенья робких рук,мне никогда не хочется отстаивать освоенное время,хочу понять, зачем мне нужен был её обворожительный испуг,к чему тот глупый час, к чему та глупая и скучная затея?1986.

Рождение

АнеУ девочки из бронзы белая свирель в руках,дорога кроткая легла под ноги зимней девыи пролегла по лепесткам прозрачным снега в снах —глаза навыкате блеснули в чёрной пасти чрева.Мы хоровод водили между серых стен беды,зима качала лунные весы над эшафотом,я бросил лебедь белую за чёрные хребты,поймал жену, подкинутую вверх Аэрофлотом.По комнате обрюзгшей от тревоги и тоски,я в ночь сошел с тяжелым светлым лбом и ясным взором,под шкурой шерстяного пледа пальцем тер виски,лиловый тон ковра казался мне моим позором.Все стены затканы сплошною паутиной слез,тугие крылья за спиной захлопали как веки —их тень, проросшая в крови букетом дивных роз,напомнила нам улицу, фонарь и дом с аптекой.И в танце легком трепетнула кисея зимы,гремели тонкой чешуей ночной Амур и сопки,больной рукой я тронул косточки пустой спины —грудь отворила створки, сердце застучало робко.1986.

Осень

ЛенеВ осенний дом вошли, окутанные страстью,когда же плакать стало невозможно,ты бросила свой взгляд —тревожная струна попала под смычок,в последний раз поднялся занавес над сценой,коричневая птица поднялась над крышейи улетела в небо, шелестя,качались крыша и луна,ты встала на носок, поцеловала землю,земля вздохнула, не проснулась,ты опустила руки на стекло.Мы спали стоя, а грешили утром,в минуты бодрости слепой я не искал себя,я слушал патефон самозабвенно,пластинки прыгали, пищали,я поднимался на второй этажскрипучей лестницей крутой;там открывал я окна в мир,и он заглядывал ко мне,а ты спала внизу,не плакала, а улыбалась.Я прыгнул, оттолкнувшись от широких досок пола,хотел взлететь, не получилось,а ты спала и видела во сне меня и мир,в котором я взлетал и падал много раз.Вдруг ветер колыхнул на занавеске розовую птицу,пластинка кончилась, поехала игла,крутился ветер в комнате,я сел в соломенное кресло и уснул,и вижу я во сне,как к дому подошло начало века,оно заглядывало в окна,оно крутилось словно ветер,но время было беспощадно,и вновь оно ушло в себя;я дальше вижу сон,как по тропинкам парка в Белой Церквииду под колоннаду выговорить имя.Я позабыл тебя, я умер наверху.И в парке наверху от колоннады остаются вопли.Я встал из кресла, подошел к окну,я жил на берегу реки,и отраженья рук я видел на воде,я затворил окнои стало вдруг смешно до слез,я оглянулся —комната чужая и грязь на полках и в углу,и книги старые, и рваные журналы,и жизнь прошла, и нет возврата к ней;я с жалостью взглянулна мебель страшную, на розовую птицу;я вниз сошел и улыбался гневно,я дверь открыл и вышел на крыльцо —в ту ночь мне всё казалось по другому,и я окреп душой,а ты спала и видела меня,как я стоял на покосившемся крыльце,и ранняя прохлада осени нас окружала.1986.

Посвящение

ТанеЯ долго смотрел на сороку —она показалась мне красивой,я взял её за крылья и подбросил в небо,сорока полетела,топорща свои черные и белые перья;собака оглянулась, посмотрела недоуменно —она голодна,а я развлекаюсь с сорокой.Амур уродливый и грязныйпытался справиться с торосистыми льдами;публика на каменной площадкесмотрела вниз под ноги.Амур, не видя публики, шел на восток,шла публика пить кофе.Официантка, похожая на миллион официанток,писала на узенькой полоске бумаги,пальцы напоминали сороконожку.Грудь хороша и лицо не хуже.И на восток Амур беззвучно шел,ни сил, ни времени не оставалось,подняться и залить кафе от крыши до подвала.В кафе оскорбляли официантку,похожую, как и все посетители на человека.Невельской задрожал,и эполеты в бронзе задрожали,рука схватилась за эфес,не мог стерпеть старик —у памятника первопроходцаммужчины грязно думали о бабе.Еще раз в бронзе задрожал старик,но время чести не покорно,и мужики, забыв о чести,пили кофе и смотрели вдаль.В багряно-розовом закатеАмур, судьбе покорный, остывал,и Невельской стыл в бронзе.И имя Комарова я искал на сопках Комсомольска,и не найдя там имени,уснул на нижней полке под зеленым одеялом,и шапка красная скатилась со страницы.Мы пили пиво, остывая от забот вчерашних,и чёрный хлеб лежал, напоминая о былом;скрестили руки мы на переходе,и понял я,кто был тогда по настоящему красив.Я вновь открыл глаза,сомкнулись, наконец, в душе разорванные дни.Я буду жить с женой на собственной кровати.Я в этот день был бос,и ты была в салатовой рубашке,над серыми глазами крепкие ресницы.И в толще серо-голубых морозов,роняя краски, по ступенькам мы к Амуру шли,дорога начиналась от Амура,одежды голубые почернели,и публика чужая над Амуром потешалась.И вместе с ними долго я смотрел,и жалко стало мне природу,трагедии своей не одолевшей.1986.

Начало

Большой Хехцир в окно вползает черным куполом зари,туманный лес на сопках в мареве теряется и тонет,и плещется за окнами зима и плавает в крови,и землю эту вылизали ледяные псы на совесть.Он огрызается и загнанный спасается под лед,и Сахалин питается амуровой венозной кровью,мне пятерню подал пожать плешивый Сихотэ-Алинь,и тянется моя душа к огня тяжелому надгробью.1986.

Поэма времени

Когда жена, прибитая ножом через хребет к столу,ломала языком передние резцы и тонко пела,команда белых могикан с размытыми чертами телакровавыми руками разрывая чрево, вышли к горлу,и дернули меня за плечики, танцуя на полу,и рот мой расширяется до уровня тугой валторны.Я пальцем трогаю стекло и тёплым кажется висок —в квартире на углу, за дверью, где стоит пустой ребенок,и черной жаждой стынет голос, плоский, как Амур картонный.Отличная мишень – ночной эфир изломанного мозга;и кукла тихая с лицом подростка пела в свой рожок,хотелось бы её понять, теперь нам всем довольно поздно.Вся ласковая радость теплого уставшего лица,как бы кипенье струй дождя на глади мутного эфира;путь воли начинается с лица голодного сатира.Придется испытать влияние холодных, голых женщин.Они придут гурьбой смотреть на бледный, мертвый лик отца,их ждет тревожный, черный мускул – вечная надежда грешниц.Когда нет больше сил пройти назад от сердца до двери,когда от горькой крови, кажется в тумане ярком солнце,когда пишу могучие стихи отлитые из бронзы,я вспоминаю, что у вечности есть два немых лица,глаза которых ни мертвы, ни живы, плавают в крови,а вместо рта сидит улыбчивая, рыжая лиса.По лаковой от сна восхода нежней шейке, из окнашагнув, я взгромоздился на дубовый пень небес востока,в дверь постучали, отворив, пожал я каменную руку,опаздывая лечь, я умер на ходу, глаза сгорели.Глаза отца и материнский взгляд, и женская спинаиз плоти чрева выйдут в плоти мыслимого с детства древа.И на страницах, обагренных кровью, брызжущей из рук,наполни буквы содержанием безрадостной измены;нагая женщина лежит, мослы разбиты, мысли тленны,в груди засеребрилось сердце, мухи гноем мозга сыты,запели птахи, тяжело вздохнув, в земле огонь потух,потомок мой найдет, забытые от смерти, смерти даты.На мёртвых спинах зреют щитовидной железы плоды,я потерял в ночной глуши незыблемую веру сердца,но руки удержали счастья лик червоный без поддержки.Хотя на луг души моей пришли три лошади печали,а на дорогах время оставляет жирные следы —хочу увидеть сон, в котором будет жизнь моя в начале.Тяжелый ветер дул с беспечной жаждой силы дня,под панцирем откроем клетку черно-белой колыбели.Пророс цветок червивый зла на каменной любви постели,я на руках своих увидел тень последнего венчанья,и мнёт в руках девичье сердце умная жена.И в символе конца найдём извечный символ завещанья.В объятьях легкими губами пью жаркий привкус забытья.Невестой прокатилась вьюга над Приморьем и хребтами,молчит жена, подброшенная дующими здесь ветрами,в аллеях над Амуром вижу тонкий, синий след мороза,я мщенья жду, как излеченья собственного небытья,и губы мрачные покрыты коркой спекшейся угрозы.Летит углом слог страшный, подлый слог страдальческих ночей,вживляясь в кровь, встаёт багряно-красная картина рая,пугающая речь и глаз сухих огромные рыданья.На белом теле призрачные тени рук стремятся к сердцу.И человек мне кажется прообразом чужих вещей.Рождается в снегах проклятье бешенной, безбрежной веры.В труде и с розой на груди, с надменной горечью в мозгу,в трагедии семьи увижу я безвременья могилу.Хочу я испытать чудовищных крестов стальную силу.Упавших не спасут, они еще не вставшим в назиданье.И в темя времени по рукоять тоски клинок вгоню,пошевелю я в образах безликий оттиск мирозданья.Я за Уралом упаду стрелой великого дождя,я превращаю чай в слюду, ищу перо живой жар-птицы,живу средь желтой мебели, на праздник сыплю снег в глазницы;пораню солью слез я страждущую кожу человекаи оглянусь в траву, хочу найти тугую тень огня —мне в след злословие цыган, бесследное поверье века.Река вопьется в руку, я найду в руке следы копья.Мне хватит сил убить чужого времени собаку вздора.В коробке времени храню сухое яблоко раздора.Потрогать хочется зубами тело голубого неба.Нельзя увидеть нежность белого лица в ночи, нельзя,поймать бы мне во сне израненную солнцем страшно лебедь.Рыдая, верю, что наденешь ты корону божества,твой первый крик от берега пролива отлетает в бездну;все люди умерли, остались только мы с тобой, да звезды.Пройдут века в чудовищных просторах мертвых мира.Так, словно стукнув косточкою, время умерло листвой,затем возник тяжелый дом, обитель двух страдавших сирот.1986,1987.

Убийство царской семьи

Татьяна Николаевна мертва;убили тех, которые убиты были за столом.Сошедшие с лица,они вдруг провалились между глаз в глаза,и кромка скатерти, подвернутая грубо,казалась всем границей между сном и счастьем.Когда всех опрокинули назад,они лежали тихо и молчали вместе.Вошли солдаты, встали по углам,тревожной струйкой слезы потекли из глаз,и слюни жадные скопились у солдат под языком.Ведь им всего лишь обещали девку,а перед ними на полу немытомлежали три девицы и жена царя.Солдаты стали вслух решать, с какой начать?И вот, когда они уже кончали,матрос с «Авроры» смехом изнемог:«Давайте, братцы, вставим им в отверстие наганы!Зачнут от пули или не зачнут?!»Царь мыслил страшными глазами,и он себя вообразил ущельем,куда скатились вмиг все их надежды и мечты.Солдаты вставили наганы,немного поводили взад-вперед.Для смехазатем расперли рот царицы тесакоми слили всю свою мочу туда.Вдруг вспыхнули глаза царя огнеми вмиг растаяли как свечи.«Мой листопад!» —Так в парке говорят, гуляя старики.«Мой лунный сон!» —Хотелось мне сказать.И плакать горько-горько одному,и чувства подступили к горлу вместо слез,и память мерзкую хотел я задушить.Все лица памяти упали на костер,и жребий нас не пощадил.Весной лежит на улицах зола,река обходит рядом берега,мы в тачках возим глину и песок,и падает глаза в глаза лицо.И лебеди летели из Сибири на восток,а ветер колебался, как сосок,и ноги белые мы привязали к потолку,и после яму закидали на яру.«Раз-два-три-четыре-пять!»Больше некого искать.Белели ноги к потолку,и пули рыскали в паху;жена небесная мертва —Татьяна Николаевна она.1987.

Образ помощи

Ты с детства кажешься свечой, оплывшей на ладони,ты – белый лист, упавший на траву земную тихо.Я взял немую голову твою лицом чужим к земле,стояла сырость за окном, ее я слышал ухом.Мы телом пахли, пеплом и валялись мы в вагоне,а горизонт под нами тяжелел, как бабье брюхо,и тень скакала впереди себя в кладбищенском седле.Ко мне пришли две женщины, задутые, как свечи,они не плакали, глодая собственные руки,они несут на площадь жечь собаку рыжую во сне;их груди оторвут, напоят высохшие строки,сопят от совести, исходят семенем и речью,летая над огнем, щека к щеке танцуют шлюхи —меж ними лик творца, углом бича их нежит в тишине.Ты – плеск шагов в холодных, обезумевших просторах,ты – смерть лица в застывшей точке лунного полета,и в центре плоского лица живая голова твоя,в ней старые глаза, как страшные глаза салюта.День, хочешь проживем мы в обезьяньих разговорах,и горло нам подарит баба в каменном салопев чужом и шумном дне, где обнимая, кинем мы тебя?Летая на коне свинцовой осенью тревожной,взойди на пляж к воде невинно-голубой и нежной,окажешься вчера в пространстве светлом и едва живом,вода плеснет к твоей ноге еще сухой, бумажной,свой заклинальный шар протянет раненый острожник,пойдешь, присядь у кромки водяной тоски безбрежной,и уходя, оставь следы в дожде, мешая плач с дождем.Дай тело голое и расскажи себя губами,я послан к вам на перекрестии путей измены.Итог желаний и страстей итог – визит за облака.Нам счастья не дано, но нам и не дано подмены.Тебе меня попрать придется бедными ногами,слезою падала звезда, ты встала на колени,ты – керамическая птица, ты разбилась в небесах.1987.