Поколение «все и сразу»

– В институте я писал рассказы на скучных парах. Не люблю этот жанр, а все же, могу прислать парочку.

– С нетерпением жду! Уже! А… – Восторг вдруг сменяется на непонимание. – Почему не любишь рассказы?

– Такие короткие… Времени слишком мало, чтобы привыкнуть к героям, поэтому рассказы меня не цепляют. Даже если какой-то автор встраивает драму в рассказ, то… Ну и что? Герои не стали для меня близкими людьми, которых я хорошо знал… Поэтому и не люблю рассказы. А сам я их захватывающе писать не умею. Впрочем, не буду отрицать, что есть профессионалы такого рода литературы.

– Но рассказы не всегда создаются, чтобы потрясти человека. Очень часто они являются… Скажем так, чем-то вроде картин.

– Беллетристика какая-то. Но почему бы и ей не быть? Хотя мне непременно требуется смысл во всем. Особенно в творчестве. Хотя бы кажущийся…

– Слишком опасно придавать всему смысл…

– Почему это?

Карина пожимает плечами. Не знаю, схоже ли наше мышление или нет, но сам я считал, что поиск смысла сводит с ума, выжигает мозги, порождает суицидные желания…

– Что мы все о рассказах и рассказах… Кстати, – вдруг вспоминаю я после короткого молчания. – Ты дочитала “Триумфальную арку”?

Вдруг испуганно в отрицании замотав головой, Карина боязливо залепетала:

– Нет, там, – сразу же начинает она, чтобы я не задавал лишних вопросов, – там… Я отложила. Не могу читать. Эти операции…

– Жаль. Очень жаль.

А лично мне всегда было интересно читать эти хирургические приемы, и я всегда хотел видеть больше… Но как же то объяснишь человеку, до потери сознания боящемуся крови?

Находясь рядом с ней, меня ежесекундно тянет как можно скорее отыскать ту доступную нишу, которая обогатит по щелчку пальца, чтобы затем поделиться богатством с ней, чтобы жили мы, не зная бедности и несчастий… Жизнь выкручивается так, что я ощущаю себя кружащимся в танце, лавируя между Кариной и собственным стремлениями, скользя вдоль проекции времени… Я хочу быть постоянно с ней, забывая обо всех тяжестях жизни, а одновременно с тем хочу завоевывать сердце мира творчеством, которое требует полного сосредоточия…

6

Работа в ветеринарии с самого начала не приносила как такого удовольствия. Забавно, что ненависть к работе возникает после полудня, когда утром в груди моей еще колышется, как зрелая пшеница от ветренных порывов, огромное скопление сил, а вместе с ними и желаний… За несколько часов амбиции полностью иссякают, просто уходят в небытие, как вода из треснутого кувшина. Но я все равно ищу среди клиник свое призвание, подбадривая себя, что спустя сколько-то лет однажды добьюсь за счет этой профессии нужного жизненного благополучия. За спиной как-никак пять лет университета, несколько лет практики, мне уже давно кажется, что еще чуть-чуть и наконец в моем сознании приживется замечательный врач, и тогда никаких усталостей более… Только работа, работа ответственная и умственная, заслуживающая похвалы и уважения. Я стремлюсь стать врачом, потому как это ближайшее стабильное будущее с достойными ежемесячными вознаграждениями, потому как это путь к хорошему уровню жизни. Я буквально запихиваю в голову книги, над которыми, как только раскрываю, засыпаю… И все равно голову грозовой тучей предательски затемняет одно единственное сомнение: действительно ли это то занятие, которому хочется безотказно посвятить себя до конца дней? После суточных смен я невероятно зол, настолько зол, что готов бросаться с кулаками без всякой причины на каждого прохожего. И с недавних пор, когда злость начала приобретать обороты, я начал бояться однажды не сдержаться и сделать больно близкому…

С Кариной выстраиваются отношения уже чуть более двух месяцев, и каждый раз в преддверии ночи я намеренно оттягиваю сон, чтобы побольше подумать о ней. Мысли те веселят и умиляют, зарождают некую энергию, какой хватит, чтобы развесить на небесном просторе еще несколько новых небесных светил или выстроить собственную империю… Я постоянно визуализирую признание в симпатии ей и этот волнительный момент ожидания… Над этим шагом я думаю, засыпая, и на работе, и, отрываясь от писательской работы, более месяца, улавливая дрожь неуверенности и незначительного страха. И сегодняшний вечер должен быть очаровательным воплощением моей фантазии…

Мы доезжаем на метро до Владимирской. Начало ноября нагоняет свойственную осени темень. Вспыхивают желтые фонари. Холодает. Изюминку осенней поры я нахожу не в падающих желтых листьях, а в том, что так много людей носит пальто… Осень, как ни крути, самое интеллигентное время года.

– Идем, тут совсем недалеко.

Я беру Карину под руку и веду ее в сторону ресторана, это мой первый самостоятельное посещение ресторана, и я, не наученный еще жизнью, до волнения боюсь ошибиться даже в самом мелочном… Темно-красный берет тускло смотрится на фоне ее черного пальто и красного шарфа с темными квадратами. Волнение сбивает дыхание. Недостает сил завести пускай даже самую банальную беседу.

– Опять платья высматриваешь?

По большей части, я только прячусь от неловкости в витринах, однако платья – наша щепетильная тема: я не раз подначивал Карину померить то или иное, отчего она отказывалась постоянно… Нравятся мне девушки в платьях, и самому хочется наряжать свою в самые изысканные ткани, чтобы очарованным ни на секунду не отрываться от нее… За время нашего знакомства я подметил, что блестки вызывают у Карины особенно восторженный писк, а те платья, что вот только-только пытались заманить нас в глубь магазина, отличались преобладанием матовых цветов, может, поэтому она и не придала им ни капли значения?

– Красивые какие…

– Зайдем, подружка? – Шутливо лепечет она, легонько толкая локтем меня в бок. Меня смешит всякий раз, когда она, хлопая ресницами, мило улыбается.

– Как-нибудь в другой раз. Сейчас спешим, помнишь?

Времени еще уйма – в ресторан мы придем, прикидываю я, намного раньше запланированного.

– Настолько спешим, что готов даже упустить из внимания витрину?

– Именно настолько.

– Ведь нам не обязательно так быстро идти, – вдруг возражает она, не сбавляя темп.

– Необязательно, но от витрин с платьями, видимо, лучше поскорее и подальше убраться.

– Это еще почему?

Как на зло не подбираются остроумные слова. Я лишь улыбаюсь в ответ. В обыденном движении часовые стрелки подступают к шести вечера, и нахмуренное небо поторапливает улицы наряжаться в темный наряд со вкраплениями красных и белых автомобильных фар, желтых фонарей и окон. Когда мы сворачиваем за угол с Владимирского проспекта, два дома спустя показывается бардовый тканевый навес над рестораном, над которым тепло-желтым горит название. К тяжелой с виду деревянной двери ведут высокие ступеньки.

Я пропускаю Карину вперед. Перед нами открывается два узких коридора в разные залы. Мы топчемся на месте в затемненном коридоре, не зная, куда шмыгнуть далее. Тишина: не слышно не говора, ни звона столовых приборов и посуды, отчего неопытного меня еще больше охватывает волнение от непонимания происходящего. Не можем же мы вечно торчать рядом с дверями… А потом откуда-то слева застучали о паркет туфли. К нам на встречу выходит высокий официант лет тридцати восьми. Я подскакиваю к нему сразу же, как к единственному своему спасению.