Покорение Крыма
Шрифт:
— Но тогда они при желании смогут покуситься на Крым!
— А вот от этого полуостров избавит наша флотилия, которая, крейсируя вдоль побережья, не позволит турецким судам приблизиться к гаваням.
Екатерина стала листать протоколы конференций. Но по движениям её руки, неподвижному, задумчивому взгляду Панин понял, что она их не читает — листает механически, а сама о чём-то сосредоточенно размышляет. Молчание затянулось настолько, что Никита Иванович, также погрузившийся в свои мысли, даже вздрогнул от внезапно раздавшегося возгласа императрицы:
— Резоны в вашем, граф, предложении
— Мне мнится, что Порта важнейшим для себя делом представляет татарскую независимость, нежели наше свободное мореплавание, — сказал Панин. — Зато сторонние державы больше находят зависти против нас в последнем.
Екатерина сама знала, что европейские дворы с опасением и недовольством воспринимают попытки России выйти в Чёрное море. Но она не собиралась отказываться от своего стремления иметь на море военный и торговый флоты.
— Я на Чёрном море твёрдо стою! — воскликнула она, хлопнув ладонью по бумагам. — Мы не можем отдать его назад... И не отдадим!
Она посмотрела на Панина пронизывающим взглядом и сказала приглушённо, вкладывая в каждое слово необыкновенно выразительную весомость:
— Если при мирном трактовании не будут одержаны независимость татар, кораблеплавание на Чёрном море и крепости в заливе, то за верное слово можно сказать, что со всеми победами над турками мы не выиграли ни гроша. И я первая скажу, что таковой мир будет постыднейшим для России... Это моё последнее слово. Я сама напишу об этом в Совет...
Большинство членов Совета первоначально склонялось к мнению Панина: во имя утверждения российской ноги в Крыму идти на все возможные уступки туркам. Но после зачтения записки императрицы, которую она действительно прислала в Совет, никто не решился выступить против.
Обрескову в Бухарест послали рескрипт о крымских артикулах, в котором предписывалось уступить Турции «все города и крепости на Кубани, исключая из того один остров Таман, который нужен к беспосредственному сообщению крымских татар с ногайскими ордами». Но если Порта заупрямится, то как крайнюю меру разрешалось сделать последнюю уступку: «ещё и на самом Таманском острове отдать в диспозицию и владение Порты в углу оного к Чёрному морю достаточное место к построению крепости и снабжению оной нужными угодьями».
Относительно мореплавания в Чёрном море в рескрипте чётко излагалось мнение Екатерины:
«Мы о свободе мореплавания никакого исключения дозволить не можем».
Никита Иванович Панин приложил к рескрипту своё частное письмо Обрескову, где посетовал:
«Ничем преодолеть по сию пору мне было невозможно надменных воображений о устроении впредь великих морских сил на Чёрном море».
Озабоченный скорейшим окончанием войны, Панин оказался менее прозорливым, чем Екатерина. Пройдёт всего десяток лет, и на карте Российской империи появится новый город — Севастополь, ставший оплотом Черноморского военного флота.
Декабрь 1772 г. — март 1773 г.
Пока в Петербурге рассуждали об уступках Порте, в Бухаресте обстановка резко изменилась.
В последние дни декабря к Абдул-Резаку один за другим примчались два нарочных из Константинополя, доставившие новые указания великого везира Муссун-заде. И на очередной — шестнадцатой — конференции турецкий посол вдруг отложил обсуждение шести очередных статей договора, предложенных Обресковым, снова вернулся к вопросу о крепостях и мореплавании и в решительной форме потребовал оставить Керчь и Еникале за Портой во имя упрочения её безопасности от татар.
— Сие предложение смешно, ибо нелепо подумать, что татары могут совершить нападение на Порту, — возразил Обресков.
— Тогда исключите из ваших требований мореплавание, — быстро сказал Абдул-Резак, — и мы в других делах удобнее сможем согласиться.
Алексей Михайлович раскусил умысел рейс-эфенди.
— Надо быть в великой крайности державе, чтобы согласиться принять от другой такие законы. Только на реках позволительно делать подобные запрещения. А море по естеству своему есть для всех свободное.
— Чёрное Море нам принадлежит! — с жаром воскликнул Абдул-Резак.
— Одни его берега, — хладнокровно поправил Обресков.
— Сего достаточно, чтобы считать его своим! Мы можем не препятствовать российским судам плавать по морю, но если запретим им входить в наши гавани, то мореплавание упадёт само собой. Поэтому я предлагаю вместо упадка — оставление крепостей татарам.
— По-первому, они уже отдали крепости нам, о чём я представлял соответствующий трактат. А по-другому, даже если пойти на это, то сия уступка не усилит их — они крепостями защищаться не умеют. А между тем вольность их явится мнимой, так как Крым окажется открытым для нападений соседней державы. Россия же, не имея на Чёрном море флота, не сможет ни отвратить неприятеля, ни помочь татарам.
— О какой соседней державе вы говорите?
— Их с Крымом несколько граничит, — ушёл от ответа Обресков.
— Откажитесь от мореплавания, и мы отдадим вам крепости.
— Они по договору с татарами и так нашими являются, — повторил Обресков. — И оставим их в покое.
— Тогда откажитесь от них, и мы согласимся на ваше мореплавание.
Алексей Михайлович неприязненно посмотрел на рейс-эфенди:
— Наша дружеская негоциация становится похожей на купеческий торг. Но Россия своими приобретениями не торгует!
— Это татарские земли, а не ваши!
— Да, татарские. Но крепости в них уступлены нам.
— Уступлены под принуждением!
— Вольно подписанный договор не может быть принудительным!
— О какой воле вы говорите, когда Щербин-паша с пушками у Бахчисарая стоял!
Обресков, дрожа всем лицом, проклокотал из груди:
— Я не намерен далее обсуждать этот вздор!
И, не прощаясь, покинул конференц-зал.
Вернувшись в свою резиденцию, он сорвал с головы пышный парик, в бешенстве бросил его в угол, долго и зло ругался, а затем, охнув, схватился за грудь и с побагровевшим лицом рухнул в кресло.