Покорение Крыма

— Место действительно удобное, — согласился князь Голицын.

Грушецкий одобрительно покивал головой.

— Вам бы, господа, только воевать, — буркнул без упрёка Долгоруков. — Ну где там кони?

Денщики, держа лошадей под уздцы, подбежали к генералам, помогли взобраться в сёдла, отскочили в стороны. Долгоруков махнул рукой — мурза и татары стали осторожно спускаться с горы. За ними вытянулись остальные.

У дворца Долгорукова встретили чиновники, провели к залу, у дверей которого ожидал Сагиб-Гирей. В зал все вошли по утверждённому церемониалу, расселись. Сгорбленные слуги молниеносно и бесшумно подали кофе, шербет, конфеты, трубки.

Сагиб-Гирей долго и многословно изливал похвалы её величеству за доставленную вольность, заверял в соблюдении дружбы и союза.

Василий Михайлович не стал упрекать его в поползновенности к Порте, но заметил значительно:

— В бытность мою в здешней земле заморских злодеев, покушавшихся на татарскую вольность, водилось изрядно. Однако победоносным оружием её величества все они были разбиты и изгнаны прочь... Но вот я снова здесь и вижу, что благостный покой кем-то нарушен, а подданные хана в тревоге обитают... Успокойте их!.. Россия оборонит народную вольность!.. Я уничтожу всякого, кто осмелится похитить вашу независимость возвращением в прежнее порабощение Порте!

Веселицкий, присоединившийся к свите у дворца, отдал должное командующему за столь заботливое предупреждение. По заискивающему тону хана, опять начавшего уверять в своей верности подписанному трактату, было видно — он тоже понял, что имел в виду Долгоруков.

Проявляя подобострастное гостеприимство, хан в конце встречи предложил Василию Михайловичу осмотреть город, но тот отказался и, отобедав у Веселицкого, приказал выступать в путь.

Ночевал отряд у речки Бельбек. А утром казачий разъезд, осмотрев уползающую в горы дорогу, доложил, что обозы далее пройти не смогут.

— Какая там дорога? —сетовал пышноусый хорунжий, привыкший к простору степей и чувствовавший себя в горах неуютно и скованно. — Это ж тропа: две лошади с трудом пройдут... И горы крутые больно — кареты не удержим.

Поразмыслив, Долгоруков отправил обоз и оба конных полка по обходной дороге к деревушке Бельбек, у которой стоял отряд подполковника Бока, а сам с генералами и небольшой охраной верхом на лошадях переправился через реку и стал подниматься в гору.

Хорунжий не обманул: дорога действительно была ужасная. Поросшая по обочинам редкими кустами шиповника, игриво светившегося розовыми звёздочками распустившихся цветов, она то круто лезла вверх, то столь же круто опускалась; в некоторых местах шла почти по краю обрыва, захватывая дух людей страхом падения в пропасть и восторгом мощной природной красоты, открывавшейся вокруг. Долгоруков даже подумал, что такие горы, такие виды приучают татар к смелости и гордости.

Сдерживая коня, Василий Михайлович старался ехать подальше от обрыва, покрикивал на офицеров, бравировавших своей храбростью перед генералами и норовивших пустить лошадей едва ли не по самой кромке.

— Мне покойники без надобности, — басовито покрикивал он, грозя кулаком. — Ну как конь оскользнётся?.. Отпевать некому... Умереть от пули — честь, а подохнуть в пропасти — дурь!..

Спустя четыре часа отряд благополучно достиг деташемента генерал-майора Кохиуса. Тот, как и ранее Прозоровский, встретил командующего со всеми почестями: гремели литавры, гулко, с многократным эхом бахали салютующие пушки, выстроенный у невысоких, сложенных из камней укреплений Брянский пехотный полк звучно кричал здравицы. Правда, обед был не такой обильный, как у Прозоровского, но тоже с пушечными залпами.

Выстрелы услышали в Балаклаве, расположенной ниже, в двух вёрстах от лагеря Кохиуса. Через час в горы поднялись с рапортами капитан 1-го ранга Сухотин и капитан 3-го ранга Консберген, корабли которых стояли в бухте.

Разгорячённый вином и торжествами Долгоруков принял рапорты, расцеловал бравых офицеров, потопивших месяц назад несколько турецких судов. Суровые, просоленные ветрами капитаны не привыкли к такому обхождению — смутились. А Берг, подметивший их растерянность, улыбчиво пошутил:

— Топить турок, поди, легче, а?

Все засмеялись.

— Пусть топят! — крикнул Долгоруков. — Дно морское широкое!.. — Он обхватил пальцами серебряный стаканчик, вскинул руку вверх. — Ранее сие море звалось Русским. Теперь оно Чёрное. Но нашими трудами стало и останется вечно русским морем... За российский Черноморский флот! За российское оружие! За её величество! Виват!

Опрокидывая шаткие походные стульчики, все разом вскочили с мест, нестройно, но громко прокричали здравицу и осушили бокалы.

После обеда Долгоруков спустился вниз, в Балаклаву, чтобы осмотреть гавань и стоявшие в ней корабли. Свои подвиги Василий Михайлович вершил в сухопутных баталиях, в морском деле ничего не смыслил, но даже он сообразил, насколько удобна для флота раскинувшаяся перед ним бухта. Окружённая с трёх сторон высокими обрывистыми горами, она длинным, многовёрстным языком уходила в глубь полуострова; узкий пролив, отделяющий бухту от моря, надёжно защищался двумя батареями, поставленными на противоположных берегах. Долгоруков даже подумал досадливо, что не только Керчь и Еникале следовало выторговывать у татар, а и эту бухту.

Стоявший рядом с ним Сухотин, указывая рукой на корабли, давал краткие пояснения, называя тип корабля, число пушек, состав команды. Флотилия была небольшая, но грозная: два 32-пушечных фрегата — Консбергена и самого Сухотина, — четыре 12-пушечных «новоизобретённых» корабля и палубный бот с 20 пушками.

— В нашей силе закрыть побережье от Козлова до Керчи, — горделиво тряхнув головой, закончил пояснения Сухотин.

— Иного не дано! — коротко ответил Долгоруков. — Коль пустим десант на берег — выбивать придётся с кровью.

По настоятельной просьбе капитанов Василий Михайлович посетил оба фрегата, похвалил команды за отвагу и вечером, провожаемый пушечным салютом, вернулся в лагерь Кохиуса.

На рассвете отряд командующего направился к Бельбеку, к подполковнику Боку, где его поджидали гусары и донцы с обозом, а на следующий день весь отряд вошёл в Кезлев.

Некогда шумный и многолюдный город опустел ещё больше: татары, замордованные грабежами русских солдат, как-то незаметно и тихо покинули свои дома; из жителей остались только христиане — греки и армяне.

Долгоруков задерживаться в Кезлеве не стал — устроил короткий смотр гарнизону, переночевал и утром выехал к Перекопу.

Рассеянно поглядывая на безжизненную, душную степь, бугрившуюся круглыми шапками редких скифских курганов, Василий Михайлович погрузился в неторопливые думы.

Эта непродолжительная поездка, носившая главным образом демонстративно-устрашающий характер, оказалась достаточно полезной. Беседы с калгой и ханом, с генералами и офицерами Крымского корпуса, с резидентом Веселицким, подробно обрисовавшим скрытое от глаз, но ощутимое по мелким внешним деталям, а ещё больше по донесениям конфидентов соперничество внутри татарского общества, — всё это убеждало, что за Крым предстоит ещё долгая и трудная борьба. Генерал припомнил образное, но очень точное сравнение, брошенное в разговоре Веселицким.