Покорение высоты

— А вас не хотели отпускать в институт тоже затем, чтобы вы кого-то там работать научили? — вступила вдруг в разговор девушка.

— Это к делу не относится. Меня они удерживали не от хорошей жизни.

— Ну, не знаю, не знаю. Кончим этот спор. Главное, что мы нужны, нужна наша работа. И смею вас заверить, нужда в ней просто отчаянная. Геологи Кузбасса нашли в открытых карьерах длиннопламенные легкоспекающиеся угли, а в трехстах километрах от Новокузнецка в местечке Таштагол обнаружили мощные залежи руды с шестидесятипроцентным содержанием железа. Металлургическую базу Кузнецкого бассейна решено теперь форсировать в пожарном порядке. И в этой связи от нас с вами, — профессор оглядел своих юных помощников, — многого ждут. Предстоит ни много ни мало свести воедино мировой опыт, накопленный по железобетону, и обогатить этот опыт нашими методами оптимальных расчетов. Мы дадим сводный, или, как теперь стали говорить, коллективный, труд, соберем под одну обложку все, что нужно знать строительному инженеру о железобетоне, — это будет как бы энциклопедия, краткая энциклопедия перспективного строительства.

Ангельские глаза девушки, которую профессор называл Антониной Николаевной, преданно смотрели на профессора Молотилова. Никитин же не торопился восторгаться планами Николая Ивановича, зная, насколько успели они продвинуться на этом пути за прошлый год. Он взвешивал эту «космогоническую» идею профессора, и она казалась ему неосуществимой. С высоты своего нового десятницкого опыта он скептически поглядывал на Молотилова и не намеревался скрывать своих сомнений. Николай рассказал, какого труда стоило ему довести до ума практических инженеров самые привлекательные, по его мнению, ясные, как божий день, способы упростить расчеты с помощью сводных таблиц, которые они составляли целую зиму. Молотилов перебил его:

— Ты усомнился в точности расчетов?

— Нет.

— А в полезности таблиц?

— Тоже нет. Но я же хочу сказать совсем о другом…

— Ты знаешь, Николай, из-за чего гибли выдающиеся открытия, не чета тому, что мы пытаемся сделать?.. Большая часть открытий не досталась людям потому, что достойная мысль посетила дурную голову. Исследователь обязан быть умным пропагандистом своих идей. Ты никогда не задумывался над тем, почему университеты с самых темных веков и до наших дней остаются прибежищем для ученых-отшельников, для которых высшее счастье — забраться в глухую нору. Университет всегда возвращал мудреца миру простолюдина. Они волей или неволей постигали искусство быть понятными… История знает немало примеров, когда самые нелепые идеи находили себе целые толпы сторонников. Так неужели мы не сумеем убедить своих коллег-строителей в том, в чем глубоко убеждены сами. Именно теперь, а не через год или два такая энциклопедия по железобетону должна появиться на столе практического инженера. Если за нашими расчетами мы будем видеть лишь голые цифры, то мы с вами не только не исследователи, но даже и не инженеры. За нашими расчетами стоит новая технологическая культура стройки. Ее мы с вами и должны нести — это наш пожизненный крест. Поэтому, друзья мои, новая культура инженерного мышления должна стать нравственной основой вашего существования, подчинить себе не только ваш разум, но и образ вашей жизни. Иначе вы не сможете привить эту культуру другим…

Разговор затянулся за полночь. Никитин спорил с позиций сегодняшней стройки, которая переполнила его своими впечатлениями, а Молотилов говорил о какой-то идеальной стройке, которой нет в природе и неизвестно когда будет. Профессорская стройка не только впитывала в себя достижения прогрессивной технической мысли, которых добивалась наука, стройка сама развивала культуру научного поиска и подстегивала науку. Все это казалось Никитину сплошной фантазией, которую отказывался принимать практический разум.

Николай Иванович спохватился первым, прервав ночной спор:

— Добрые люди вставать собираются, а мы с вами еще и не ложились. По домам, по домам! Я надеюсь, Николай, что ты не откажешься проводить Антонину Николаевну до дому…

Молотилов вышел вместе с ними на крыльцо. Сибирская ночь накрыла город черным рядном, ноги слепо щупали мостовую, пока не привыкли глаза к темноте. Едва захлопнулась дверь, Николай почувствовал себя словно в каменном мешке. Девушка на ощупь взяла его под руку, и он приободрился. Они тихо шли в густой ночи и молчали.

— Зачем вы весь вечер ему перечили? — неожиданно спросила девушка, дергая его за рукав.

Николай остановился и попытался высвободить руку. «Надо было ей раскрывать рот, молчала бы лучше», — подумал он, пытаясь разобрать, что выражает ее лицо.

— Нет, вы не вырывайтесь. Не думала я, что вы такой… Николай Иванович к вам всей душой, а вы задаетесь.

— Ничего я не задаюсь, — буркнул Никитин, — просто я знаю, почем фунт лиха, вот и все.

— А вы знаете, что Николай Иванович хочет вас назначить бригадиром исследовательской группы, это вы знаете? А как нам работать с человеком, который не верит в наше дело?

— «Мы»… «наше дело»… Какое еще дело? И кто это «мы»? Ну, допустим, вы, а кто еще?

— Никольский, Полянский, Ружанский — вам мало? Добавьте меня: Пирожкова Антонина — Нина, как меня называют ребята — собственной персоной… Что же вы молчите?

Никитин пожал плечами. Из имен, перечисленных Ниной Пирожковой, неизвестных Никитину не было. Со всеми он встречался в молотиловском доме, но даже короткого знакомства ни с кем из них не свел. Все они казались ему старше, чем он, и умнее, поэтому выбор профессора показался ему ошибкой. Профессор же руководствовался далеко идущими планами: использовать знакомство Никитина с архитектурой для того, чтобы впоследствии этому талантливому юноше удалось внести эстетическое начало в сооружения из железобетонных деталей.

— А мы работу не разворачивали, все вас медали. «Вот Никитин приедет! Никитин приедет!»… И приехал. Здрасте!

На следующий день после лекций Николай не торопился в профессорский дом. Он начал подумывать, а не вернуться ли ему в артель на пристань: там ему никем не надо руководить и нет людей, которые норовят взвалить на спину больше, чем можно унести. Пока он раздумывал, к нему подошла вчерашняя синеглазка в сопровождении трех здоровых молодцов. Это были проверенные временем, испытанные работой люди, которых Молотилов отобрал из студенческой массы по одному лишь ему известному критерию.

Все они были студентами строительного факультета, но никто из них не занимался на архитектурном отделении. «Зачем над строителями, которые рассчитывают и конструируют железобетонные балки, ставить архитектора?»— недоумевал Никитин, вглядываясь в обветренные на стройках мужественные лица. Они стояли от него на почтительном расстоянии, ожидая, пока Нина Пирожкова представит их Николаю. Встречаясь на общих лекциях в институте, они с Никитиным даже не здоровались, а теперь ласкали его взглядами, как дорогого друга, с которым давно ждали счастливой встречи, усиленно жали по очереди ему руку, мускулами компенсируя чувства. Девушку они называли то Ниной, то Тоней, и обходились с ней запросто. Николай чувствовал, что у них между собой давно установились доверительные, теплые отношения, что они легко и с удовольствием общаются друг с другом, но простота их отношений была ему непонятна и чужда. Из их маленькой группы выделялся густыми усами и командирской гимнастеркой Семен Ружанский. Его скорее можно было принять за преподавателя, чем за студента. Не только внешняя солидность, но и опыт строительного мастера делали его более подходящим для роли бригадира исследовательской группы, чем Никитин. Тем не менее выбор Молотилова был для него, как и для его друзей, больше, чем приказ, потому что не все приказы выполняются так естественно, с какой-то даже радостью и надеждой, что они сами обязательно убедятся в мудрости профессорского выбора. Никитин никогда никем не руководил, кроме самого себя; он не любил предводительствовать, предпочитая работать в одиночку. Но с этим никому из них и в голову бы не пришло посчитаться.

Тем временем Нина Пирожкова в окружении четырех мужчин направилась к профессорскому дому, и Николай почувствовал, что у него нет никакого желания выходить из этой компании, которая обещала стать надежной защитой от одиночества, от тоски, от самого себя.

В долгую пригожую осень 1928 года судьба сразу одарила Николая Никитина дружбой и любовью, всем тем, чем богата юность. До той поры дорогое человеческой памяти время отрочества не было у него выделено присущими этому времени событиями: отрочество и юность были как бы репетицией взрослой жизни. Из богатого мечтами и фантазиями детства он вступил в мир взрослых обязанностей, и этот мир окружил его, взял в кольцо, стал привычным. Жить, руководствуясь своими желаниями, тем более чувствами, казалось ему чуть предосудительным. Он не позволял себе растворяться в своих чувствах, давать им власть над собой, но временами это было выше его сил, и тогда он спешил уединиться, чтобы никто не смог догадаться о причинах его волнений.

Вскоре оказалось, что напрасно он тревожился по поводу того, как он станет исполнять роль бригадира в студенческой исследовательской группе. Все образовалось здесь само собой: Нина Пирожкова переводила немецкую железобетонную науку на доступный для них язык, а остальные студенты-молотиловцы старались в меру своих сил помочь Николаю Никитину в расчетах конструкций. Каждому из них Николай давал рассчитать конструкцию заданной конфигурации и заданных размеров. Расчет предполагал выяснение: как поведет себя конструкция под воздействием собственного веса, когда встанет на опоры, и что будет происходить с ней под воздействием различных нагрузок? Они не стеснялись быть для Никитина подсобными счетоводами-расчетчиками, а, напротив, вроде бы даже гордились, что он доверял им.