Покоренная поцелуем

— Мне сказали, что он уже не человек, одна кожа и кости, ну а что касается пыток, то как назвать это иначе, миледи, если вы отдали приказ бросить его в холодный курятник почти без одежды? Кроме того, я слышал, что сэр Гилберт колол его мечом, когда он, беспомощный и невооруженный, лежал у его ног.

— Это был всего булавочный укол. — Воспоминание о проявленной Гилбертом жестокости глубоко ранило ее сердце, но она чувствовала своей обязанностью в данный момент заступиться за своего сторонника-норманна.

— Да, что касается ваших слов о том, что он представляет собой серьезную угрозу для вас. Насколько я понимаю, Гилберт бросился на Ротгара, чтобы тот не мог вскочить на ноги и разоружить всех норманнских рыцарей, присутствовавших в эту минуту в зале.

— Чтобы разоружить нас всех, сэр священник, ему не нужно даже шевельнуть и пальцем, — мягко возразила она. — Все эти долгие месяцы память о нем была сильнейшим возбудителем для всех его крестьян. Теперь, когда он вернулся, боюсь, они отшатнутся от нас еще больше, чем могут навлечь на себя гнев Вильгельма, а это может привести к гораздо большим смертям и к более серьезным разрушениям, таким, что даже трудно себе представить.

— Значит, вы решили его казнить?! В тоне, с которым он произнес эти слова, чувствовалась обреченность, готовность принять все, как есть, а это указывало на то, что он и не ожидал другого ответа, несмотря на свое дерзкое появление перед домом господина Лэндуолда. Основываясь на личном опыте, Мария делила всех священников на две породы: избалованных, маменькиных сынков богатых отцов, у которых не было необходимости ни перед кем заискивать, и неприметных, скромных, угодливых, стремящихся торговать благословениями, отпускать за деньги грехи или даже обещать спасение за приличную сумму. Мария была поражена тем, что этот уже немолодой священник нашел в себе достаточно мужества, чтобы сесть на своего древнего мула и отправиться защищать свое безнадежное дело перед норманнскими завоевателями. Это не похоже на других священников. Она почувствовала вдруг глубокое уважение к отцу Бруно, которое подталкивало ее ему исповедоваться. В студеном воздухе послышался вопль Хью.

— Пытают, — сказал отец Бруно. Он бросил на Марию злобный, самодовольный взгляд, и ее порыв откровенно поговорить с ним погас, увял, словно роза, тронутая морозцем.

— Можете говорить все, что вам угодно, — сказала она ледяным тоном, — но Ротгар не умирает, он не голодает, и его никто не пытает.

Отец Бруно ожидал от нее дальнейших объяснений с привычной готовностью человека, проведшего не один час в исповедальне.

Мария решила нанести удар по его самодовольству.

— В таком случае что вы нам посоветуете сделать с ним?

Прямо у нее на глазах священник переменился — теперь он был уже не исповедником, а просто просителем.

— Леди, Ротгару было всего семнадцать лет, когда умер его отец. Его несовершеннолетие ни о чем не говорило, так как, клянусь, он родился здесь, в Лэндуолде, и в его жилах течет не кровь, а вода нашей реки, все его тело вскормлено плодородной почвой Лэндуолда. В силу своих обязанностей мне приходится бывать и в других поместьях. Ни одно из них не управлялось ни одним господином, испытывающим такую любовь к своей земле, к своему народу. Иногда я даже приходил от этого в отчаяние и обвинял его в том, что он ставит любовь к Лэндуолду выше любви к Богу.

Если в эту минуту священник пытался отстоять дело Ротгара, то он оказывал ему тем самым плохую услугу. А когда Мария услыхала об одержимости этого человека, влюбленного до такой степени в Лэндуолд, у нее по спине от страха поползли мурашки. Теперь она начинала сомневаться в мудрости разработанного ею плана сохранить жизнь Ротгару.

Отец Бруно, казалось, понял терзающие ее страхи. Он поднял руку, чтобы предотвратить смертельный удар, посланный в направлении Ротгара.

— Эту одержимость, миледи, можно… обратить себе на пользу.

— Каким образом? — спросила Мария, не скрывая любопытства. Ей очень хотелось узнать, могло ли предложение отца Бруно укрепить ее собственные, наполовину сформированные идеи.

— Можете не сомневаться — сегодня я провел всю ночь на коленях, вознося молитвы Богу, надеясь на божественное вдохновение. И он ниспослал мне его, миледи, в тот момент, когда я чуть не потерял сознание от напряжения. Вероятно, господина Хью в это мгновение посетила та же мысль. Теперь Марии пришлось замолчать в ожидании дальнейших объяснений.

— Сегодня утром я проезжал мимо строительной площадки, где возводят замок. Мои старые глаза все же позволили мне убедиться в том, как мало до сих пор было сделано. А моих старых ушей достигли голоса, выражавшие недовольство и мятежные мысли. Это происходит только здесь, в Лэндуолде. Этого нет в Кенуике. — Мария продолжала хранить молчание, и старик священник тяжело вздохнул, словно преподаватель, раздраженный неспособностью своего ученика постичь простейшую истину. — Кенуик, миледи. Тамошние крестьяне начали поддерживать господина Хью, как только он взял в жены Эдит.

— Хью вряд ли может жениться на Ротгаре, — съязвила, рассмеявшись, Мария.

— Нет, не может. Но вы можете выйти за него замуж, леди Мария.

— Ха!

Один-единственный слог, выражающий скорее неверие, чем юмор, эхом отозвался от стен конюшни, заставив мула задрать голову и направить свои воспрянувшие длинные и неуклюжие уши в сторону Марии. Она благодарила Бога за то, что это четвероногое животное было единственным свидетелем безумного плана отца Бруно.

— Вы сестра господина и, если я правильно все понимаю, не обделены определенным влиянием. Если рядом с вами будет стоять Ротгар, народ Лэндуолда резко изменит обо всем мнение.

— Нет, — сказала она твердым голосом. Ее муж Ранульф любил ее, но, тем не менее, ее жизнь была ничем иным, как одиночеством и отчуждением, как при его жизни, так и после его смерти. Насколько все будет хуже, если связать свою жизнь с человеком, который на полном основании мог поставить ей в вину утрату того, что принадлежало ему по праву рождения, который будет в результате мстить ей, мстить мелочно, не по-мужски. Нужно забыть о том, как встрепенулось ее сердце, когда она прикоснулась к Ротгару. Такое случается в жизни… Теперь у меня есть свой дом. Я больше не выйду замуж, — сказала она.

— Но, леди…

— Нет, — повторила она. — Но я прислушаюсь к вашему совету и постараюсь воспользоваться той любовью, который этот человек испытывает к этому краю. Если он поймет все правильно, то, может, использует свое влияние на крестьян в нашу пользу. Если он так поступит, я освобожу его — пусть ищет счастья в другом месте.

— Брак станет стимулом для его сотрудничества с вами, леди. Для таких, как он, нет большего счастья в жизни, чем возможность прожить свои дни на земле, которую он любит.