Покуда я тебя не обрету

– Если у вас есть время, у меня есть комната и оборудование.

Подумать только – это ведь он, Джек, предложил маме подарить татуировку самому маленькому солдату!

Во сне Джек по-прежнему слушал гигантский орган Аудекерк, несущий проституткам священный шум Господень; даже бодрствуя, Джек мог – надо только глаза закрыть – ощутить рукой толстую, смазанную воском веревку и гладкий деревянный поручень на винтовой лестнице церкви.

Но за те образцы тату-культуры, что висели по стенам у Дочурки Алисы, Джеку было стыдно – особенно в обществе Клаудии. Ему делалось стыдно и за мать. Многие ее клиенты, на вид из нижних слоев общества, завсегдатаи этой части Квин-стрит, не нравились Джеку, пугали его. Старинные морские татуировки, выражавшие нежные и не очень чувства матросов и выглядевшие сувенирами на их телах, ушли, уступив место безвкусным образам агрессии, насилия и зла.

Взять хоть все эти лысые головы с байкеровскими знаками – черепами, изрыгающими пламя, языками огня, лижущими пустые глазницы. Или обнаженные извивающиеся женщины – при взгляде на них Татуоле побелел бы от ужаса, да что там, сам Бабник Мадсен с отвращением отвернулся бы. Ну и всякие «племенные» рисунки – Клаудия особенно восхитилась одним прыщавым пареньком из города Китченер, Онтарио, который сделал себе у Алисы полный «моко», лицевую татуировку маори. У юноши имелась и подружка, которая с гордостью продемонстрировала свое бедро, где красовалась «кору» – разворачивающаяся спираль молодого папоротника.

Джек отвел Клаудию в сторону и сказал:

– Знаешь, обычно красивые женщины не делают себе татуировок, и мужчины тоже.

Это вообще-то была неправда, Джек делал слишком широкое обобщение – просто сцены у матери в салоне стали ему слишком отвратительны.

В ту же секунду в салон вошла вылитая фотомодель – красавец-мужчина, оказавшийся геем и бодибилдером. На Клаудию он даже не взглянул, зато с Джеком стал флиртовать самым нахальным образом.

– Мне одну маленькую деталь надо исправить, Алиса, – сказал он, улыбаясь Джеку. – Но если бы я заранее знал, когда здесь бывает твой красавец-сын, я бы заходил специально по этим дням и делал новые татуировки.

Звали его Эдгар, Алиса и Клаудия считали его милым, им было с ним весело. Джек отвернулся – да так, чтобы это заметили. С левой лопатки бодибилдера смотрело лицо Клинта Иствуда с сигарой в зубах, с правой – сатанистская версия распятия (Иисус, прикованный цепями к колесу мотоцикла), видимо, она-то и нуждалась в исправлении. Эдгар хотел подправить Христа – пусть тот, мол, выглядит «битым», ну, скажем, капля крови на щеке или рана на ребрах.

– А может, и то и другое? – спросила Алиса.

– Тебе не кажется, что так будет слишком вульгарно?

– Эдгар, ведь это твоя татуировка, ты и заказываешь музыку.

Наверное, Клаудия слишком любила театр, поэтому ее так и влек мир Дочурки Алисы. Джеку же казался уродливым если не сам гость, то его татуировки; и уж во всяком случае, Эдгар был вульгарен. Для Джека все, буквально все в салоне матери выглядело уродливее всякого мыслимого уродства, мерзее всякой мыслимой мерзости, хуже того – вся эта мерзость была мерзкой намеренно; здесь ты не просто метил себя на всю жизнь, ты калечил свою кожу.

– Ты сноб, – сказала Клаудия.

И да и нет. Тату-мир, который никогда не пугал четырехлетнего Джека, в двадцать лет стал выводить его из себя и ввергать в ужас. Вот он, Джек Бернс, стоит в салоне Дочурки Алисы и скалится улыбкой Тосиро Мифуне. Тот хотел испепелить взглядом собаку за то, что та питалась человечиной, – что же, все происходящее в этом салоне во много раз хуже.

Когда-то мир морских татуировок был мостом, через который приходило новое, неведомое; но теперь их заменили татуировки, являющиеся в наркотическом бреду, психоделическая белиберда и галлюциногенные чудовища. Новые наколки восславляли половую анархию, а те, кто делал их себе, поклонялись смерти.

– Останься ж вечно молодым, – пел Боб Дилан, и Алиса не просто подпевала ему, она возвела его слова в ранг жизненной философии, не заметив, что юноши и девушки вокруг нее уже не те хиппи и дети цветов которых она знала в молодости.

Разумеется, к ней забредали и коллекционеры, «подсевшие на чернила», с «незавершенными» телами-холстами – старые психи вроде Уильяма Бернса, ждущие, когда же их посетит холод, который испытывают те, у кого покрыто татуировками все тело; но Джек презирал не их, а свое поколение, тех, кому двадцать или чуть за двадцать. Он ненавидел парней с проколотыми языками и бровями. Девушки с проколотыми сосками и пупками (да что там, половыми губами!) вызывали у него рвотный рефлекс. Сверстники Джека, эти уроды, тусующиеся у Алисы, все как один до конца дней обречены влачить жалкое существование; все они – ни на что не годные неудачники.

А Алиса готовила им чай и кофе и ставила свою любимую музыку; некоторые приносили музыку с собой, та была куда резче. В общем, салон Дочурки был местом для сборищ; далеко не все, кто приходил туда, уходили с татуировками, но чтобы чувствовать себя там своим, на тебе уже должна была быть хотя бы одна.

Джек однажды встретил там Крунга, тот зашел на чашку чаю. Спортзал на Батхерст-стрит почил в бозе, теперь там магазин здоровых продуктов.

– Нам, спортзальным крысам, теперь надо искать новый корабль, но мы найдем, Джеки, – сказал Крунг, смерив Клаудию оценивающим взглядом. Джеку он сказал, что с такими бедрами у нее неплохо бы получалось в кикбоксинге.

На другой день Алису посетил Ченко, теперь он ходил с палочкой; Джек был очень рад его видеть и жалел, что тот зашел ненадолго. Даже с клюкой Ченко лучше любого другого защитил бы Алису, а большую часть времени она выглядела совсем беззащитной.

Ченко весьма церемонно вел себя с Клаудией, но не сообщил Джеку своего мнения о ее борцовском потенциале. Он не забыл Эмму, он до сих пор по ней скучал, несмотря на то, что грудина так и не срослась как следует после ее броска.

Безденежные юные беспризорники приходили к Алисе просто посмотреть, как она работает; все они строили планы, как добыть денег, и мечтали, какие татуировки сделают, когда разбогатеют. Коллекционеры заходили продемонстрировать свои коллекции, а те, у кого еще оставалось место, долго обдумывали, на что потратить остаток кожи. Клаудия называла их «романтиками», Джека это бесило.

– Да-да, самые жалкие среди них – те, у кого почти все тело покрыто татуировками, – кивала Алиса.

Интересно, им, значит, почти холодно? Джек не мог не думать об отце, глядя на них. Интересно, у Уильяма Бернса еще осталось для татуировок место на теле?

Джек знал, что Клаудия сделает себе татуировку, но когда она объявила о своем решении, притворился, что удивлен.

– Только сделай ее на таком месте, которое не видно со сцены, – посоветовал он.

У Алисы была занавеска на колесиках, вроде тех, что в смотровых кабинетах у врачей; они шли в дело при татуировании «интимных мест». Клаудия решила сделать татуировку на внутренней поверхности бедра, у самой промежности, и выбрала любимый рисунок Китайца, скипетр. Она знала, что Джеку он тоже нравится и что его значение – «все будет так, как я захочу».

– Даже думать о ней забудь, – сказала Алиса сыну, когда он поведал ей, что это его любимая татуировка из «китайского» репертуара. Но когда ее попросила Клаудия, не сказала ни слова.