Покуда я тебя не обрету

Джек и Клаудия простились лишь после окончания университета. Она отправлялась в магистратуру по специальности «театр» в один из университетов «большой десятки» (Джек специально забыл, куда именно), и им показалось естественным искать летнюю работу в разных местах. Клаудия отправилась на шекспировский фестиваль в Нью-Джерси, а Джек – в Кембридж, штат Массачусетс, в детский театр. Он сыграл там в «Красавице и Чудовище» и «Питере Пэне».

Наверное, он переживал нечто вроде ностальгии, вспоминая утраченного друга Ноя Розена и его сестру Лию (которая к тому времени уже погибла); фильмы же, на которые они ходили с Ноем, он вспоминал с теплотой. Видимо, ему было хорошо тем летом – фильмы с субтитрами, залы, полные детей и их юных мам.

Клаудия сказала напоследок (вернее, это были последние слова, которые Джек запомнил, так-то они разговаривали и после):

– Зачем ты едешь играть для детей? Ты же не хочешь их заводить.

Джек играл Чудовище, партнершей была женщина старше его; она же была основательницей театра и нанимателем Джека. И конечно, он с ней спал – все лето, но ни днем больше. На роль Венди она уже не годилась (старовата), но на роль миссис Дарлинг вполне. Только вообразите себе – Питер Пэн трахает маму Венди (пусть всего одно лето), ничего себе!

Чтобы не возвращаться обратно в Канаду, Джеку нужно было получить вид на жительство в США, а для этого или поступить в магистратуру, или найти постоянную работу. Он не отправился в Канаду – его снова спасла Эмма. Она уже два года как покинула Айову и переехала в Лос-Анджелес писать свой первый роман. Звучало это нелепо – в Лос-Анджелесе можно делать что хочешь, но только не писать романы. Но Эмме всегда нравилось поступать не по правилам.

Она подрядилась читать сценарии для какой-то голливудской студии. Как и Джек, она оставалась канадкой, но грин-карта у нее уже была. Работу она получила благодаря связям, наработанным за год каторги на нью-йоркском телевидении, Айова тут была ни при чем. Она писала роман – «моя месть за время, выброшенное в помойку на факультете кино», как она говорила, – работая «на врага» (киноиндустрию), и враг же ей платил.

Почему бы Джеку не переехать к ней жить, спросила Эмма. Она найдет ему работу в кино.

– В Лос-Анджелесе больше красавчиков, чем в Торонто, так что конкуренция пожестче, конфетка моя. Но у тебя преимущество – ты не только красавчик, ты еще умеешь играть.

Вот такой и был у Джека план – если это можно назвать планом. С театром он покончил – надоели сплошные педерастические мюзиклы. Что с того, если его последняя роль на сцене – Питер Пэн, что с того, если вечером он крадет у миссис Дарлинг ее детей, Венди и ее братьев, унося их за собой в страну Нетинебудет, а по утрам старательно заправляет лишившейся деток маме?

– Хотела бы я знать, что думает по этому поводу Джеймс Барри! – сказала бы Клаудия (Джек и вспомнил о ней, только когда ему в голову пришла эта мысль).

Главное в Лос-Анджелесе, как предстояло узнать Джеку, это вот что – городу абсолютно на тебя плевать, будь ты хоть растреклятая звезда первой величины. Дело в том, говорил тебе город, что ты все равно заплатишь по счетам, рано или поздно – ведь даже слава обращается в прах. Осенью 1987 года, когда Джек впервые попал в Лос-Анджелес, славы у него еще не было, и лишь пирс Санта-Моники обозначал собой мир развлечений и причуд, в который Джеку предстояло вступить в будущем. Эмма жила недалеко оттуда.

Джеку и Эмме хватало просто теплого воздуха Тихого океана – им было плевать, что тепло частично идет от смога. Они снова жили вместе – и при этом не в Торонто, не с мамами.

Эмма в свои двадцать девять выглядела куда старше. Проблемы с весом были заметны с первого же взгляда, но она вела еще и внутреннюю войну, которая стоила ей куда больше; ее меняющиеся амбиции никак не могли совладать с ее же ослиным упрямством. Всякий понимал, что внутри Эммы что-то кипит, но ни Джек, ни сама Эмма еще не знали, что у нее имеются большие проблемы вовсе не духовного плана.

Джек никогда не был силен в математике. Он не знал ни сколько стоит аренда их с Эммой квартиры, ни в какой день они эту аренду платят.

– Да, конфетка моя, в математике ты полный ноль, нет, полная ниженуля, ну и что с того? Ты же станешь актером!

В школе Св. Хильды Джеку требовалось почувствовать дыхание мисс Вурц – оно в чем-то заменяло ему математику. Миссис Макквот помогала Джеку тоже, но и она не смогла научить его считать.

В Реддинге по алгебре Джека подтягивала миссис Адкинс – одновременно одевая его в свою одежду и занимаясь с ним любовью с видом этакой болезненной отрешенности (наверное, тренировалась в раздевании, чтобы хорошенько подготовиться к прыжку в реку Незинскот).

Ной Розен так однажды сказал ему:

– Джек, до десяти ты считать умеешь. Но остерегайся всего, что после десяти.

Мистер Уоррен, эксетерский психолог и консультант, высказывался мягче, но не менее пессимистично:

– Джек, если тебе в будущем понадобится оценить ту или иную ситуацию, советую не прибегать к количественным методам. Цифры – не твое.

Джек Бернс прожил в Лос-Анджелесе шестнадцать лет. Он обожал водить машину. Сначала они с Эммой снимали проеденную крысами квартирку в районе под названием Венис, «Венеция». Дом стоял на Уиндвард-авеню, рядышком с баром «Хама-суши», точнее, с его помойкой. Суши-бар был отличный, и рыба всегда свежая – в баре, конечно, не в помойке.

Первой девушкой Джека в Лос-Анджелесе стала официантка из «Хама». Она жила в битком набитом другими девчонками доме на какой-то из этих бесконечных улиц, уходящих прочь от океана, – 17-й, 19-й или 20-й авеню, Джек так и не запомнил. Однажды ночью он зашел не в тот дом, да, скорее всего, еще и не на той улице. Он позвонил в звонок, ему открыли, в квартире оказалось полно девиц, и только его подружки там не было. К тому моменту, когда Джек понял, что попал не по адресу, он уже познакомился с другой девицей, которая понравилась ему больше, чем суши-официантка. Как видим, цифры снова подвели Джека.

– Заведи себе калькулятор и носи его с собой, – говорила ему Эмма, – или хотя бы записывай все на бумажку.

Джеку нравился район – и пляж, и спортзалы, и даже этот мусор вокруг. Сначала Эмма ходила в «Золотой зал», но там познакомилась с бодибилдером, который ее побил, и тогда они с Джеком купили членские карточки в «Мировой зал»; Эмма сказала, что ей нравится тамошний фирменный знак – горилла. Горилла эта стояла на земном шаре (размером с теннисный мячик) и держала в волосатых лапах наборную штангу – видимо, очень тяжелую, потому что гриф был изогнут.

Фирменные футболки были так скроены, чтобы рукам было просторно. Женщинам их носить не стоило – по крайней мере те, что покупала Эмма, серого цвета с оранжевыми буквами, для тренировок. Вырез получался необыкновенно глубокий, периодически у Эммы даже груди вываливались – впрочем, не страшно, потому что носила она футболки с гориллой только дома, когда работала или спала.

У Эммы и Джека было по своей спальне, но если у них не ночевали «друзья», то обычно они спали в одной постели. Ничем особенным они не занимались – просто Эмма брала Джека за пенис и держала так, пока кто-нибудь из них не засыпал (конечно, если они ложились спать одновременно, что случалось нечасто). Джек иногда ласкал ей груди, и все. Он даже ни разу не мастурбировал с ней в постели.