Покуда я тебя не обрету

Папин любимый пасхальный гимн, «Христос Господь воскрес сегодня», частично перекрывается вальтеровским [25] «Wachet auf, ruft uns die Stimme», первые две ноты которого располагаются там, где должны были быть ноты гимна – для хора, поющего «Аллилуйя». В других местах применялся схожий прием – на баховское рождественское «Jesu, meine Freude» накладывалось бальбастровское [26] «Joseph est bien mari'e», так что слово «Largo» над нотами Баха наполовину закрыто.

25

Имеется в виду немецкий композитор Иоганн Готфрид Вальтер (1684–1748).

26

Имеется в виду французский композитор Клод Бальбастр (1724–1799).

И слова и музыка из генделевского «Мессии» (хор «Ибо у нас родился сын») на полпути превращались в токкату из Пятой симфонии Видора, опус номер 42; на татуировке были выведены и сами слова «Ор. 42», и имя композитора. Джек с удивлением узнал, что папа всегда требовал татуировать имена композиторов целиком, не просто «Бах» или «Видор», но обязательно «Иоганн Себастьян Бах», «Шарль-Мария Видор», причем они должны были быть написаны особым наклонным шрифтом, который со временем делалось почти невозможно разобрать.

Со временем чернила выцветают; от времени пострадали многие татуировки Уильяма, среди них «Мелодия для трубы» ре мажор Джона Стэнли, располагавшаяся у него на груди в районе правого легкого, – ноты для педали совершенно нельзя было разобрать, как и слово «Vivo» над первой нотой литаний Алена. Цитата из Алена, однако, выжила, благо располагалась на ягодицах, французский оригинал на левой, английский перевод на правой; воистину, даже сама юность быстрее покинет тело Уильяма, чем эти слова:

Разум бессилен идти вперед.Лишь вера, как прежде, несется ввысь.

И то правда – у самого Уильяма еще остались силы идти вперед, а вот у его разума нет. Именно это и говорила Джеку сестра. Каждый квадратный сантиметр папиной кожи выстрадан, в каждой ноте – смысл и позиция. У каждой его татуировки своя история, каждая – необходима. И места на коже у него больше нет – ему осталась лишь вера.

– Ты поймешь, о чем я толкую, когда увидишь его обнаженным. Хочешь ты или не хочешь, а это обязательно произойдет.

– Но почему? – спросил сестру Джек.

Хетер не стала вдаваться в подробности. Мысль об обнаженном отце преследовала Джека весь полет до Цюриха, и сказать, что перед посадкой Джек был напуган, значит ничего не сказать.

Швейцарцы, предупредила брата Хетер, обязательно запоминают, как тебя зовут, и рассчитывают, что в ответ ты хорошо затвердишь их имена. Перед камерой память еще ни разу не подводила Джека, но ему предстояло такое испытание, что он не мог не сомневаться в собственных способностях его пройти, и отнюдь не только актерских. Персонажи, которых ему предстояло встретить в Кильхберге, носили устрашающе сложные имена и играли тесно взаимосвязанные роли, которые, подобно папиным татуировкам, иногда накладывались друг на друга.

Джек, как мог, изучил ожидающих его в Цюрихе пятерых докторов и одного профессора; он, как мог, постарался вообразить их себе до встречи. Ведь не ему предстояло играть в этой постановке – им. Их заботам был вверен его отец, и перед Джеком стояла задача выучиться у них всему, чему только можно.

Руководил клиникой немец, профессор Лионель Риттер. По-английски, сказала Хетер, он говорит хорошо, а что он постоянно повторяется – это простительно, он лишь старается быть как можно более дипломатичным. Одет с иголочки, хотя несколько неформально – подтянутый, спортивного вида человек, искренне гордящийся 136-летней историей возглавляемой им частной психиатрической лечебницы. Джек представил его себе этаким Дэвидом Нивеном с теннисной ракеткой в руках.

Заместителем профессора Риттера был доктор Клаус Хорват, австриец, приятный, миловидный джентльмен, по словам Хетер, атлетического телосложения, любитель горных лыж. Уильяму очень нравилось беседовать с ним о горнолыжном спорте, сам же доктор Хорват был весьма высокого мнения о лечебных достоинствах программы Кильхберга по джоггингу – Уильям не разочаровал его и с удовольствием участвовал в пробежках, несмотря на свои шестьдесят четыре года. Джек был не в состоянии представить себе, как совершает пробежки полностью татуированный отец, а доктора Хорвата мог вообразить себе лишь как человека с австрийским акцентом на манер Арнольда Шварценеггера – ну и, может быть, веселого нрава (доктор Хорват – неисправимый оптимист) на манер комедийного персонажа Арнольда, из фильма, где он играет брата Денни Де Вито.

Второй немец, доктор Манфред Бергер, невролог и психиатр, заведовал в клинике геронтопсихиатрическими делами. Сестра сказала Джеку, что папа до сих пор выглядит очень молодо и по ведомству доктора Бергера покамест не проходит. Доктор Бергер, по ее словам, «человек фактов», он обожает докапываться до сути и не терпит сомнений.

В самом начале пребывания в Кильхберге у Уильяма постоянно менялось настроение – симптоматика, могущая свидетельствовать об МДП. Папа то пребывал в эйфории, то впадал в дикую ярость; целую неделю он мог чувствовать себя отлично, почти не спать (от радости и энтузиазма), а затем долгое время валяться в глубочайшей депрессии. Оказалось все же, что у Уильяма нет МДП. Но доктор Бергер отказывался отводить этот диагноз, пока не будут сделаны все необходимые исследования.

Доктор Бергер, сказала Джеку Хетер, занимался тем, что «исключал» все на свете. Вдруг у Уильяма опухоль мозга? Едва ли, говорил сам себе доктор Бергер, но простое исследование может «исключить» такое предположение. Эйфория, сменяющаяся яростью, может быть спровоцирована болезнью под названием «эпилепсия височных долей»; этот диагноз тоже можно «исключить», что доктор Бергер и сделал. А затем отвел и МДП.

Доктора Бергера нельзя было обескуражить – казалось, он в любой ситуации заранее ждал оказаться неправым, однако это не смущало его; он не из тех, кого пугают неудачи, он всегда идет вперед.

Джек удержался от вывода, что самые интересные психиатрические заболевания нельзя ни легко диагностировать, ни легко излечить. В конце концов, любой, кто увидел бы полностью покрытое татуировками тело Уильяма, решил бы, что этот человек страдает от навязчивых идей. А если тебе больно играть на органе, но тем не менее ты не можешь не играть, ибо сходишь с ума, – ну как в такой ситуации не впадать то в эйфорию, то в депрессию?

Но доктор Бергер обожал факты; он лишь исключал невозможное, не пытаясь переходить от общих предположений о диагнозе к более конкретным. В команде врачей он был незаменим, хотя, возможно, не так приятен в общении, как остальные. Немец, он перенял швейцарскую привычку долго-долго и изо всех сил жать тебе руку; по словам Хетер, доктор Бергер пытается регулярно ставить рекорды по силе и продолжительности рукопожатия, видимо, из желания превзойти швейцарцев.

Странный персонаж, решил Джек и вообразил его кем-то средним между Джином Хэкменом и Томми Ли Джонсом. Как выяснится, ничего дальше от действительности и представить себе было невозможно.

Перечислив мужчин, Хетер перешла к женщинам; они, по ее мнению, самые грозные врачи на целом свете. Прежде всего – швейцарка доктор Регула Хубер, ведающая болезнями внутренних органов, энергичная блондинка лет сорока с небольшим. В Кильхберге много пожилых пациентов, у врача ее специальности в такой клинике работы невпроворот. Пожилые пациенты, как правило, поступали в клинику по просьбе родственников и покидать ее были не вправе.