Полдень, XXI век (декабрь 2012)

Даже когда они расчетно выработают все ресурсы. Мы не можем рисковать. Да… Просто деньки, подобные нынешнему, станут реже. Вербовочные листовки, которые «…Сироты предпочтительны…», будут меньше мозолить глаза. Но Охота – о, нет, сэр! Охота – это теперь навсегда… До последнего выстрела, который найдется на Земле. И «Баловень» всегда будет утюжить океан, пока не сожжет весь оставшийся на планете мазут или пока не просыплется на дно ржавой трухой между шпангоутами. А я… Я всегда буду здесь, на мостике или в своей каюте… Всегда…

Смит дрогнул. На мгновение примерещилось: истлевшие паруса, водоросли на реях, скелет у штурвала, смертная мгла над морем… Сгинуло.

– И вообще, Смит, какого черта?! Я что – институтка, которую надо отвлекать от печальных мыслей?.. Гм… Простите, Джем. И спасибо.

Офицеры замолчали и стояли так, рядом, молча, пока мутное солнце, провалившееся под облака, не коснулось пелены на горизонте.

Тогда Безумный Йенссен вздохнул, заглянул в трубочку и аккуратно выколотил ее о планширь в ладонь. Полез в карман за пепельницей, последним подарком покойницы-жены.

– Вот, «собачьи хвосты» пошли по небу. Погода портится… Долго нам с ней везло… Пойдемте вниз, мистер Смит, надо попрощаться с ребятами. А после похорон командуйте отход по готовности. Идем на базу, Джем. Ремонтироваться. И набирать новых… Сирот…

Александр Бачило. Без надежды Рассказ

…Карты у нас не было. Откуда? Шли, как водится, по пачке «Беломора». Да и «Беломор» тот видели только мельком, на столах у начальства. Потому направление держали примерное – на солнце. А что там, впереди, Нарьян-Мар или Воркута, – так далеко и не загадывали. Самое верное – ничего там нет, и приют наш крайний – полынья или волчья утроба…

– Чего ж вы рванули без надежды?

– Как без надежды? Надежда всегда есть. Терпения не хватает. Летом слух пошел, амнистия будет. За победу над Германией. Дескать, фронтовикам дела пересмотрят, и кто безвинно сел, всем – гуляй. Крепко на эту амнистию надеялись. Вот-вот, думали. Не сегодня-завтра на волю. Тут на собственной заднице-то не усидишь, не то что на зоне. Даже выработка упала, сколь начальство ни лютовало. Только мастер отвернется, зэки сейчас работу бросают, в кружок соберутся и бу-бу-бу… Говорят, в Усинск комиссия приехала и сразу все дела затребовала по орденоносцам. Их в первую очередь оформлять будут. Может, даже ордена вернут… Кто говорит? Откуда узнал? Не важно. Придурки из столярного в Рудоуправлении мебель разгружали. А там, в парткоме, – радио. Будто бы сам Сталин про фронтовиков сказал – отпустить. Они, говорит, за меня кровь проливали… Как же так? По радио – про зэков? Сомнительно. Однако все может быть.

Время шальное, победное. Веет вольным духом в республике Коми, будто солнышком ее, студеную, вдруг припекло.

Но прошел август, сентябрь, по речкам ледок захрустел, кое-где и встал крепко, а начальство про амнистию ни гу-гу. С них станется, что и притаили от Сталина списки. Больно уж много народу отпускать придется, как бы не вышло нагоняя за такие посадки в военное время. Закряхтели зэки, заволновались – ох, обнесут, забудут, затусуют дела по ящикам! Сгноят живьем в тундре, и концы в воду!

Больше всех Гошка Сухотин, автомеханик, переживал. До посадки было у него две медали – «За отвагу» и за оборону Советского Заполярья. Со всех сторон был Гошка герой, хоть и хлюпик – соплей перешибешь. Да попал раз под горячую руку в морозную пору. Четыре дня дивизия на марше снег месила, а на пятый – приказ: разворачиваться в оборонительную. Чистое поле кругом – ни теплячка под картером развести, ни керосину для лампы достать. Комдив ярится, кулаками машет – дай да подай ему электричество в штабную палатку, а ни одна станция не дышит – дизеля на морозе не заводятся. Ну и загремел Гошка в трибунал, из всех механиков – один. Нашли крайнего, кого не жалко. Да еще как хитро перекосило судейскую канцелярию – в штрафбат не послали, а выписали десятку по пятьдесят восьмой, как вредителю…

Когда замаячила весть об амнистии, Сухотин чуть не в пляс пустился – уверен был, что его, хоть не с орденоносцами, но вторым эшелоном обязательно выпустят, ведь не виновен он ни на полпальца – дураку понятно! Тем более Сталину…

Однако вот подзамялось дело. Гошка сам не свой ходил, пятый угол искал, почернел, доходить совсем с горя начал и однажды даже надзирателю в сердцах крикнул, мол, боитесь вы, кабы в Кремле про ваши дела не узнали! Еле отлежался потом… А тут и зима пришла, октябрь. Бураны зарядили.

И вот как-то метельным таким утром довелось нам троим – мне, Гошке и Саньку Вакуленко, тоже из нашей бригады, слегка у повара подшестерить – тащить из зоны в зэковскую кухню на руднике всю сменную пайку – четырнадцать буханок, да крупу, да соль, да гидрожира полкило в котелке. Нелегка поклажа, однако за право нести мешок и драки бывают. А как же! Человек при кухне – это кум королю и сват министру. Совсем дураком надо быть, чтоб в такой счастливый день голодным спать лечь.

Понятно, поставили нас в переднюю шеренгу, чтобы конвою виднее, да и свои сзади приглядят, не дадут погужеваться в дороге. Каждому ведь хочется пятерню в мешок запустить и горстями крупу в рот сыпать, потому и следят друг за другом надежнее вертухая. А буран завывает!

– Шире шаг! – начальник командует. – Не растягиваться!

Сам бы попробовал – с мешком на плечах да без дороги. Сугробов намело так, что не поймешь, где шоссейка, а где целина. Спины передних конвойных поначалу еще маячили, а как вышли в чистое поле – все, марево непроглядное.

– Не отставать, мать вашу! – орет начальник, волнуется.

Зря только глотку надсаживает. Вряд ли кто его слышит дальше нашей шеренги. У бурана-то глотка позычней будет.

– Да вы что, сучье племя?! Прятаться?! – голос, вроде, близко, а человека не видать. – Передняя шеренга! Бегом! Пристрелю!

Припустили бегом. Черт его, шального, знает. И правда еще пальнет с перепугу. Бежим, бежим, боками друг о друга тремся, чтоб не потеряться, мешки на спинах прыгают, котелок звенит, хлебушек, только из хлебопечки, так щекотно через дерюжку попахивает – аж брюхо сводит! Но что за напасть – не можем нагнать конвой!

– Стой, мужики! – ору. – Куда-то нас не туда понесло!

Но Гошка машет уверенно, за мной, мол, не боись. Пробежали еще шагов пятьдесят. Нет, явно дело нечисто. Остановились, оглянулись – и задних не видно. Ждали, ждали – не нагоняют!

– Эй, – зову, – гражданин начальник! Мы заблудились!

Вдруг Гошка меня в бок как пихнет!

– Молчи!

Мы с Саньком на него уставились.

– Почему?

– Вы что, не понимаете? – мешком тряхнул. – У нас жратвы на месяц! Ходу даем! Воля сама под ноги ложится!

Я даже растерялся.

– Это – воля?! Занесет в сугробе, так что ни одна собака не отроет!

– Вот и хорошо, что не отроет! – Гошка рад. – И след не возьмет! Когда и двигать, как не в такую погодку! Пока погоню снарядят, мы уж на полпути будем!