Полдень, XXI век (май 2011)

И люди пошли за ним, потому что идти было больше не за кем.

Рядом с Пирошниковым шла Сима с Николаичем на руках, завернутым в куртку, от которой Пирошников отказался. С другой стороны шел Август с маленькой узбечкой на руках и рядом с ним Гуля с дочерью. А за ними шли остальные – и русские, и табасараны, и все сто тридцать народностей.

Мела метель по асфальту. Окна горели. Часы показывали полночь. Люди в окнах взглядами провожали толпу, бредущую куда-то за своим королем-клоуном, явно сумасшедшим, только что утопившим собственный дом.

Так ему и надо.

А он шел, и ему становилось все легче, будто прибор Браткевича освободил его от тяготения, от тяжести ответственности за судьбу дома и ему осталось лишь привести три сотни человек в тепло.

…Нежной поступью надвьюжной, Снежной россыпью жемчужной…

Отряд – а это уже можно было назвать отрядом – вышел на проспект Добролюбова и повернул направо, к Тучкову мосту. И почти сразу же рядом, на проезжей части возникли две машины ДПС. Одна резко затормозила у головы колонны, и выскочивший оттуда мент, тот самый, что приезжал по поводу табасарана Тимура, крикнул в толпу:

– Кто организатор мероприятия?

– Я, – ответил Пирошников.

– Санкционировано?

– Ну, лейтенант, кто же нам его санкционирует в полночь? – устало сказал Пирошников.

– Я вынужден прибегнуть к задержанию!

– Валяйте.

Но задерживать было некуда – ни автозаков, ничего. Да и силы были неравны в случае чего.

Тут лейтенанту позвонили по рации и что-то сказали.

– Есть, – сказал он.

– Ну, мы пойдем? – предложил Пирошников.

– Погодите. Сейчас начальство приедет.

– Догонят, в случае чего. Люди мерзнут, – указал на свой отряд Пирошников.

И они двинулись дальше по направлению к Тучкову. Менты тихо поехали следом.

Уже когда подошли к собору Святого князя Владимира, отряд нагнала машина «Volvo» с мигалками. Из нее вышел генерал милиции.

Он неодобрительно осмотрел наряд Пирошникова и сказал:

– Мы знаем о катастрофе. Людей предлагает приютить до утра директор Дворца спорта «Юбилейный», – и он указал налево, где сиял огнями дворец.

– …Но кто хочет, может переждать в храме. Отец Владимир распорядился открыть двери, – продолжал генерал тихо, как бы извиняясь.

Пирошников посмотрел на Серафиму.

– Пошли на стадион. Недостойны мы храма… – вздохнул он.

– Знаешь, там разберутся – достойны или нет, – ответила она.

И она повернула направо и пошла ко входу в церковный двор. И все домочадцы и гости – все сто тридцать народностей – пошли за нею, хотя были мусульмане. Потому что там было тепло.

Пирошников и Серафима пересекли церковный двор и, перекрестившись, вошли в храм. За ними потянулись другие. Кто крестился, кто падал на колени и утыкался лбом в пол, как бы умывая лицо ладонями. А Иисус смотрел на них с иконостаса, по-видимому, не совсем понимая, нужна ли ему эта паства.

Владимир Голубев Дора Рассказ

Ты моя красавица. Ты моя любимая. Ты лучше всех. Ты – идеал. Ты – смысл жизни. Я теперь уже боюсь тебя касаться, чтобы мои грязные руки не оставили следов на твоем прекрасном теле. Когда я поднимаюсь по лесенке наверх, к тебе, у меня захватывает дух. Сердце учащенно бьется, колени дрожат, а ладони потеют. И я млею от любви.

Днем рутина, скука и одиночество. Особенно зимой. Лес, конечно, хорош, он приветлив и понятен. Но он же стоит вечным зеленым упреком неудачнику. Все временно. «Иди, поработай временно, лесником. Практика в лесу необходима. А там, глядишь, освободится местечко, и мы тебя пристроим». Пристроили. Сколько я уже здесь? Тридцать лет? Или больше? Всю жизнь. Всю мою никакую серую жизнь.

Ночью я иду к тебе. Ночью я оживаю и живу. И работаю над тобой с вдохновеньем и радостью. И грустью, иногда переходящей в страх, потому что я боюсь тебя потерять. Мне стоит больших усилий убедить себя, что это бред, я не могу потерять тебя, потому что ты во мне, и если ты исчезнешь, я не успею осознать потерю. А потеря неосознанная таковой не является. Ведь человек, у которого умерла любимая, не мучается от потери, пока о ней не узнает.

Пусть кто-то строит воздушные замки, кому-то нужна башня из слоновой кости, а мне нужна ты.

Ты почти готова. Осталось навести блеск. Но почему-то не хочется заканчивать работу, и я всячески оттягиваю момент. Я так привык к тебе! Нет, конечно, этот момент настанет, для этого великого момента я тебя и построил. Ты – орудие ВОЗМЕЗДИЯ. Нет, это не то жалкое «возмездие», про которое твердили и в которое сами не верили проигравшие войну немцы. Это восстановление попранной справедливости. Моей попранной чести. Месть за мою никудышную и пустую жизнь. В которой я не виноват. Это моя личная справедливость, и она для меня выше всех других справедливостей на свете.

Я начал строить тебя пятнадцать лет назад, когда стало ясно, что всё временное – постоянно, и «местечко» для меня не освободится никогда. Что все «местечки» давно и прочно заняты, что владеть лесом так же выгодно, как и нефтью, и что подобные мне серенькие неудачники используются лишь для поддержания в надлежащем виде чужого богатства, и что претензии этих самых неудачников на часть этого богатства не более чем смешны. Как, например, претензии муравьев на владение лесом. Живёте в лесу? Живите. Пока это не мешает Большим Людям.

И наш лесной техникум существует только для того, чтобы производить усердных неудачников. Раньше лес принадлежал то ли государству, то ли народу. В общем, никому. Большие Люди и тогда брали в лесу все, что хотели, и сколько хотели, плюя на собственные законы. А сейчас они, эти же люди, берут в лесу опять же все, но уже по праву собственников. Мой, самый дальний участок, пока не трогают, но это пока… они еще не все вырубили там, где есть дороги.

Пятнадцать лет назад… Тогда я случайно увидел твое изображение в журнале. Я влюбился в тебя сразу, с первого взгляда. Я тогда понял, что ты и есть моя судьба, мой крест и мое наслаждение. И надежда на справедливость. Что однажды ты одним махом сделаешь мир таким, каким он должен быть, и подаришь мне хоть полсекунды счастья…

Днем я выполнял свою работу, а ночью расчищал в лесу широкую просеку под два параллельных, разнесенных на семь метров, железнодорожных пути.

Ночная работа тяжела. Кто-нибудь пробовал не спать по ночам пятнадцать лет? Утром я вставал с кровати, а все мои кости ныли. На ладонях появились кровавые мозоли. Мне это снилось? Теперь уже не знаю. Знаю одно: я работал. Каждую ночь, из ночи в ночь. Без выходных и праздников. Без скидок на болезни и выпивку. Однажды мне пришлось переделывать то, что я наворочал там, свалившись спать пьяным. Тогда я прекратил выпивать.