Полдень, XXI век. Журнал Бориса Стругацкого. 2010. № 4
Шрифт:
Куда больше похожи на истину слухи и пересуды, касающиеся знаменитой аптеки Пеля, что расположена на Васильевском острове в Петербурге. А кроме слухов есть и некоторое число фактов, не имеющих силы доказательств, но косвенно подтверждающих слухи.
Аптекари и алхимисты всегда и небезосновательно подозревались в занятиях алхимией. Иное дело, что абсолютное их большинство не получило в этой области никаких результатов. Поэтому, когда мы слышим, что кто-то «умел готовить философский камень», лучше всего на эти сплетни внимания не обращать. А вот башня во дворе аптеки Пеля вызывает определённый интерес. Прежде всего название — «башня грифонов» и уверения, будто грифоны в башне действительно живут и охраняют от посторонних секретную алхимическую лабораторию.
Вообще аптека Пеля — далеко не то, что привыкли понимать под аптекой мы. Кроме торговых залов и лаборатории, где трудились фармацевты, аптеке принадлежал цех получения солей (галеновое производство), где изготовлялись магнезия, хлористый кальций, бертолетова соль, цианиды и многие другие вещества. Имелась там и личная лаборатория владельца. Знаменитая грифонова башня представляет собой вытяжную трубу, обслуживавшую все лаборатории разом. Так что заниматься алхимией трём поколениям Пелей было где.
Второй момент, на который следует обратить внимание. Мы уже знаем, что эликсир жизни представляет собой спиртовой раствор камня. В начале девятнадцатого века получение чистого спирта было связано со значительными трудностями, вещество это привозилось из-за границы и стоило дорого. Так вот, первое, что начал делать основатель династии, вступив во владение аптекой, — строительство перегонного куба. Все нужные им вещества и приборы русские химики покупали в магазине Риттинга, но за спиртом шли в аптеку Пеля.
И, наконец, последнее. В середине шестидесятых годов позапрошлого века городские власти провели ревизию всех петербургских аптек. Председателем комиссии был назначен начальник химической лаборатории Департамента горных и соляных дел штабс-капитан Фёдор Савченков (впоследствии первый русский историк химии). Замечаний по состоянию аптек было сделано множество, но образцовая аптека Пеля была упомянута лишь однажды. При проверке в аптеке была изъята бутыль с подозрительной жидкостью неизвестного состава. Надпись на бутыли гласила: «Oleum filosoforum». Ни владелец аптеки, ни сотрудники не смогли объяснить, что это за вещество и как его предполагают использовать. Соответственно, бутыль была изъята и уничтожена. А между тем доктору Пелю не составляло ни малейшего труда сохранить бутыль, если она действительно представляла для него ценность. В аптеке хранилось немалое количество старинной аппаратуры и веществ. Бутыль с философским маслом могла занять место в этом музее, но владелец не посчитал нужным поместить её туда. Возможно (и скорей всего) потому, что реального философского масла в бутыли не было, а был всего лишь результат неудачных опытов. Но не исключено, что в руках Фёдора Савченкова действительно находилось философское масло, которое оказалось не нужным прежнему владельцу, ибо искусственный человек уже был в его распоряжении.
Как бы то ни было, найденная бутыль доказывает, что алхимией в аптеке Пеля занимались, а раз дошли до стадии философского масла, то занимались весьма успешно.
А ведь доктор Пель не был ни шарлатаном, ни неучем. Его перу принадлежит более четырёхсот научных работ, а среди изобретений доктора Пеля особое место занимает предложение запаивать стерилизованные растворы для инъекций в крошечные сосуды из тончайшего стекла. Да-да, доктор Пель изобрёл ампулы, а вернее, не изобрёл, а вновь ввёл в обиход. Ведь ампула — это крошечный алембик, ничем не отличающийся от тех, которыми пользовались алхимики минувших эпох.
В 1875 году доктор Пель входил в состав комиссии по изучению медиумических явлений, во главе которой стоял Дмитрий Иванович
Менделеев. Комиссия, изучив методы работы нескольких известных медиумов, пришла к выводу, что в реальности подобных явлений не существует и мы имеем дело либо с добросовестно заблуждающимися людьми, либо с откровенными мошенниками. Подпись доктора Пеля стоит под этим документом.И такого человека подозревать в занятиях алхимией! Такое могло быть только в том случае, если эти занятия приводили к реальному результату, то есть если великое делание можно было осуществить на практике.
Замечательно, что знакомство с Дмитрием Ивановичем Менделеевым не прекратилось после роспуска комиссии. В конце восьмидесятых и начале девяностых годов позапрошлого века великий учёный неоднократно посещал аптеку Пеля, а верней — химическое производство, располагавшееся внутри квартала. И если в распоряжении доктора действительно имелся гомункулус, то не исключено, что Дмитрий Иванович знал о его существовании. С кем ещё мог поделиться такой тайной доктор Пель, как не с крупнейшим учёным, материалистом до мозга костей, который тем не менее никогда не отбрасывал с ходу ни единого предположения, как бы еретически оно ни выглядело. Будь иначе, разве стал бы Менделеев ходатайствовать об организации комиссии по изучению медиумических явлений?
Так и представляется, что какой-нибудь любитель дешёвых сенсаций немедленно возопит:
— Ах, так Менделеев не делал никаких открытий, он спёр их у гомункулуса, сидящего в колбе доктора Пеля!
Вынужден разочаровать любителей жареных сплетней. С Пелем Менделеев познакомился в 1875 году, но регулярно стал появляться в аптеке лишь в конце восьмидесятых, в то время как Периодический закон был открыт в 1869 году. Основы теории сольватации заложены в докторской диссертации, защищённой в 1865 году, и даже уравнение Менделеева-Клайперона увидало свет в 1874 году. То есть все крупнейшие работы Дмитрия Ивановича были сделаны до его знакомства с Пелем. Вопрос ставится иначе: почему, если предположить, что Менделеев видел гомункулуса и беседовал с ним, он не сделал после этого новых великих открытий?
Вот тут-то и приходится вспомнить, что алхимия — наука гуманитарная, нравственная составляющая в ней доминирует над всеми остальными. Кому как не Менделееву понимать, что открытие можно считать состоявшимся, только если оно выстрадано всей предыдущей жизнью? Для алхимика те или иные естественно-научные знания не являются самоцелью, он пользуется сведениями, полученными от искусственного человечка, и тут же отбрасывает их, как использованный одноразовый инструмент. А швырнуть в общество томом синтетических откровений, до понимания которых наука ещё не созрела, по меньшей мере непорядочно. А что происходит, когда непорядочный человек хватается за алхимию, мы уже знаем.
И последнее… Гомункулус, будучи рождён алхимическим искусством, несомненно, будет пользоваться родной для него терминологией и исходить из тех философских представлений, что породили его. С чего бы, спрашивается, ему менять парадигму? Раз гомункулус создан, значит, старые методы работают и не потеряли актуальности. А если кто-то всерьёз полагает, что современная терминология и сегодняшние научные представления отражают абсолютную истину и уже никогда не изменятся, то подобного специалиста я бы не рекомендовал даже на должность лаборанта.
Однако мы отвлеклись. Рассказ об алхимии оборвался на том, что адепт получил гомункулуса и, пользуясь этим идеальным справочником, приступил к третьей, решающей стадии великого делания. Камень следует растворить в истинной ртути и, подвергнув раствор неким преобразованиям, получить материальный абсолют, истинное золото, обладание которым ставит мастера на один уровень с божеством.
Ох уж эти гуманитарные науки с их нечёткой терминологией! Мы знаем ртуть металлическую, приняли на веру существование ртути философской, а теперь, оказывается, должны изыскивать ртуть истинную, принципиально отличную от первых двух. Потом подбирать соотношение камня и ртути… Короче, вся работа начинается заново.