Поле битвы (сборник)

– И все же, Николай Петрович, видимо, члены студии надеялись, что вы, как человек теперь уже непосредственно входящий в руководство Союза Писателей, будете содействовать продвижению и публикации их произведений. Я сам в молодости писал стихи, и по собственному опыту знаю, что увидеть в напечатанном виде созданное тобою произведение, это мечта не только двадцатилетних и тридцатилетних, но и для людей более пожилых, особенно если они раньше никогда не печатались, – решил вступиться за немолодых членов студии Рожков.

– Если судить по совести, то вы, конечно, совершенно правы. Но в нашем писательском цеху, поверьте, так же как и везде, по совести никто не живет. К тому же наш Союз сейчас совсем не тот Союз Писателей, что был в советское время. У нас уже и «веса» того нет и финансирования, а отсюда вытекает, что Союз организация очень маломощная, еле-еле сводящая концы с концами. Таким образом, получается, что все штатные места уже заняты, и новые пятидесятилетние и шестидесятилетние писатели и поэты уже не нужны, прежних более чем достаточно. Новых, уже состоявшиеся писатели старшего поколения, просто не потерпят. Зачем им конкуренты? Другое дело молодые, они ведь мэтрам ни по какому не конкуренты, более того «состоявшиеся» старики очень любят учить и опекать такую вот молодежь. Грешным делом и я хотел, через эту студию, да не получилось. Ну, а кто в зрелом возрасте вдруг очнулся и вздумал писать… Для них фактически в нашей системе нет места. Им остается только пытаться печататься в коммерческих издательствах и изданиях, и если у них есть деньги, то они вполне могут издаваться и найти своего читателя, – развел руками Москаленко.

– Но извините, откуда у среднего человека, тем более у пенсионера, есть деньги на то, чтобы издать книгу своих стихов или прозы? – задал резонный вопрос Рожков.

– Увы, здесь я бессилен что либо сделать. Союз Писателей, как я уже говорил, совсем не та, богатая всесильная организация, что была во времена Советского Союза. Нам денег едва хватает, чтобы печатать книги руководства Союза, ну и конечно их протеже. Так всегда было и будет, протекция существовала до нас, будет и после нас. Не скрою, к этому руководству принадлежу и я. Потому я и стал мишенью для анонимщиков, которые возомнили почему то, что я просто обязан чуть ли не собственным лбом пробивать их публикации. А я в нашем секретариате человек далеко не первый. Я и свои-то публикации не всегда могу пробить и напечатать, – Москаленко со своей обезоруживающе-дружеской улыбкой вновь развел руками.

– Поняяятно, – со вздохом протянул Рожков и опустив глаза вновь вчитался в лежащее перед ним письмо. – Вот вы упомянули, что протекция бессмертна. Прямо как мафия. Значит, основываясь на этом, вы и этой дочке заведующей библиотекой составили протекцию?

– В общем-то, да, посодействовал девочке поступить в институт, – ничуть не смутился Москаленко. – Ну и что с того? Вы же наверняка знаете, что всегда до трети студентов ВУЗов поступают по всевозможным звонкам, с помощью всевозможных «толкачей». Тем более в самые престижные, типа нашего Литинститута.

– Она, что талантливая девочка?

– Да нет, обыкновенная. Но поверьте, Игорь Константинович, в Литинституте, как в любом другом ВУЗе истинных талантов считанные проценты, остальные студенты обыкновенные, средние люди. И то, что благодаря моему содействию туда поступила еще одна средняя студентка, ровным счетом ничего не меняет, – опять совершенно спокойно и буднично пояснил свой поступок Москаленко.

– И все-таки, знаете… Литинститут мне всегда казался особым ВУЗом, – в голосе Рожкова уже чувствовались определенные зачатки возмущения, на откровенно циничную позицию собеседника. – Я всегда считал, что просто так без определенных задатков, по протекции в такой ВУЗ … это как-то. Потом ведь эти выпускники пойдут работать в редакции газет, журналов, в издательства. Они же будут определять, как станет развиваться наша литература дальше, и если редакторами станут вот такие, как вы сказали, средние… Они же запросто могут «зарубить» талантливого автора и наоборот напечатать бездарь.

Тон и слова Рожкова совершенно не действовали на Москаленко, казалось никто и ничто не могут его вывести из равновесия:

– Игорь Константинович, как вы думаете, в МГИМО много студентов поступало и поступает по блату?

Рожков не ожидал такого «красноречивого» вопроса, и в замешательстве молчал, словно остановился, налетев на невидимое препятствие. Москаленко не дождавшись ответа, заговорил вновь:

– И в советское время там подавляющее большинство студентов были «блатные» и «позвоночные», с «лапами», а сейчас к ним добавились те, у кого денег не меряно. И никакие способности или отличные аттестаты не играли и не играют определяющей роли. И что? Это как-то кардинально влияет на нашу внешнюю политику, или состояние нашей экономики? Поверьте, ни на что это не влияет. Ну, а если конкретно говорить о литературе, то бездарные редакторы всегда были есть и будут, и их гораздо больше, чем тех, у кого действительно имеется этот самый пресловутый «литературный слух». Но это вовсе не от того, что у нас в Литинституте много случайных студентов. Просто по статистике средних людей во много раз больше чем способных. А если учесть, что способные часто не реализуют свои задатки, в силу самых различных причин, то соотношение в пользу средних еще более увеличивается. И если вы считаете, что это несправедливо, то вы ошибаетесь. Мир держится на середняках, потому что их подавляющее большинство. Вот вы читали мои стихи? – Москаленко явно все более входил «во вкус» собственных рассуждений и, видимо, сейчас с удовольствием озвучивал свою собственную теорию «устройства жизни».

– Да, читал, мне в библиотеке дали ваши произведения, в той, где вы организовали студию.

– И каково ваше впечатление? – все также дружелюбно с «душой на распашку» спросил Москаленко.

Рожков вновь замялся, его воспитанность и тактичность не позволяли сказать то, что он думал о стихах собеседника. Но Москаленко и тут не стал дожидаться ответа:

– Судя по вашей мимике, они вам не понравились. Не смущайтесь, я и сам отлично знаю, что мои стихи многим не нравятся, а проза так едва ли не всем ее читавшим. Более того, признаюсь, мне самому часто не нравится то, что я пишу.

– Зачем же тогда пишите? – не смог сдержать удивленного вопроса Рожков.

– Ну, во-первых, так пишу потому, что лучше не могу. Да, я отлично осознаю, что Бог меня обделил талантом. А почему вообще занимаюсь литературой? Так ведь я осознал, что лишен этого самого таланта сравнительно недавно. Не более десяти лет назад. Но к тому времени моя литературная карьера была уже, так сказать, на мази, и менять жизнь было уже поздно, – вновь откровенно во всем сознался Рожков. – По-молодости ведь многие мнят себя гениями, а с годами, приобретая жизненный опыт, прозревают, но как говорится, поезд ушел.

– И все-таки, знаете… я всегда считал, что литература это не обычная профессия, где можно просто обладать некими навыками и стать неплохим специалистом. Это все же творчество, то есть совсем другая категория, – продолжал недоумевать Рожков.

– Вы, конечно, правы, но как бы это поточнее выразиться, правы лишь теоретически. Но на практике, увы, как говорил Гете устами Фауста: суха теория мой друг, а древо жизни пышно зеленеет. Я бы перефразировал это крылатое изречение применительно к нашей жизни: в теории на земле должны расти только полезные злаки, но в реальной жизни сорняков вырастает куда больше, – Москаленко вдруг как будто запнулся. – Впрочем, я, кажется, несколько отвлекся. Так вот, как и зачем я стал писателем. Вы не можете не помнить, что в Советском Союзе стать писателем было и престижно и довольно хлебно. Те, кому посчастливилось стать профессиональными литераторами, то есть вступить в Союз Писателей, а тем более, кто пробился в руководство Союза… они регулярно печатались и издавались и очень недурно за это получали. При этом наличие таланта было совсем не обязательно. Главное писать то, что нужно Партии и Правительству.

– Да, но сейчас-то я думаю совсем не так, нет того гнетущего идеологического пресса, – вставил реплику Рожков.

– Да, нет, но я не то вам хочу сказать, – впервые, в течении всего разговора Москаленко недовольно поморщился, и с лица его сползла гримаса безмерного дружелюбия. – Меня, тогда еще совсем молодого поэта, впервые побывавшего в Москве, на съезде молодых писателей, потусовавшегося в ЦДЛе… В общем, меня эта богемная жизнь тогдашних писателей спровоцировала и я стал из кожи лезть, делать эту самую литературную карьеру поступить в Литинститут. А сейчас… сейчас к сожалению кормушка уже не та, но тем старикам, кто всю жизнь стремился делать эту самую писательскую карьеру в рамках Союза Писателей, им-то куда деваться, в том числе и мне? Нам обратной дороги просто нет, – Москаленко уже смотрел перед собой с грустной улыбкой.

– Извините, но я не могу не спросить, только не обижайтесь… Разве вам не совестно, зная что вы не обладаете ни поэтическим, ни прозаическим дарованием, печататься, издаваться вместо тех, кто этого более достоин? – В этой реплике Рожков отчасти имел в виду и самого себя, ведь он являлся одним из тех десятков или даже сотен тысяч авторов, которым несмотря на неоднократные попытки, так и не удалось напечататься в известных литературных изданиях.

– Мне… совестно? Ну что вы, если не стану печататься я, то вместо меня не будут печатать, этих, как вы выразились талантливых авторов. Меня тут же заменят штатными авторами из той же «союзной обоймы». И я в этой «обойме» занимаю свое место по праву. Вы знаете, сколько я преодолел всевозможных препятствий, чтобы в нее попасть? Я вам вкратце расскажу. Я ведь родом с Украины с маленького шахтерского поселка и сам в молодости работал шахтером. Там у молодежи почти не было иного пути, большинство шло на шахту. Мне иногда в кошмарных снах видятся жуткие картины, что я успел пережить там за свой незначительный период шахтерской деятельности. Проработав в шахте всего полгода, я раз и навсегда поставил перед собой цель, ни в коем случае в эту преисподнюю не возвращаться. Кем мне только не пришлось побывать, и экспедитором, и проводником в железнодорожных вагонах, и пасоломщиком. Да-да, я пел псалмы в церкви, пока не определил, что выгоднее всего, в то советское время писать идеологически выдержанные стихи. Ну, и начал славить партию и комсомол, и меня стали довольно регулярно печатать сначала в газетах и журналах у нас на Украине, потом и в Москве заметили, приняли в Союз Писателей. А с членским билетом мне открылась прямая дорога в Литинститут. Правда, на очное отделение у меня уже к тому времени годы вышли, пришлось заочно кончать. А дальше вы знаете, вот дорос до секретаря, – Москаленко с явным удовольствием повествовал о маршруте своего подъема из шахтерской преисподней в литературные начальники.