Поле битвы (сборник)

Если бы такую биографию поведал советский человек в 70-80-х годах, она бы тогда была встречена «овациями», ее бы изучали, брали в качестве примера, ведь она как бы в реалиях олицетворяла слова из коммунистического гимна «Интернационал» – кто был ничем, тот станет всем.

Но сейчас шел уже 2005 год, и ни СССР, ни партии, ни комсомола, ни Союза Писателей, в том советском виде, с его неограниченными возможностями как возвеличить, так и вмять в «грязь», в небытие… этого Союза Писателей уже не было. Потому слушать такие признания Рожкову была как-то неловко. Но собеседник продолжал свою исповедь, словно давно уже копил все эти мысли внутри себя и не мог найти подходящего слушателя, и вот, наконец, нашел, и теперь все разом решил высказать, выплеснуть:

– Вот вы тут упомянули о совести. Поверьте, я далеко не самый бездарный и бессовестный в нашем секретариате. Но у нас не принято отдавать то, что с таким трудом завоевано. А что касается настоящих талантов, им не нужны ни литинституты, ни союзы писателей. Они формируются сами по себе, и им же лучше, если они обойдутся без нас, и никакой литинститут не испортит их самобытность, и минет их чаша ввязаться в наши союзные фракционные интриги и дрязги. Знаете, как ответил артист Смоктуновский, когда какой-то режиссер спросил: где вы учились? Он ответил: нигде, а разве не видно? Гению не нужно никакой специальной учебы, кроме общего образования. Разве Пушкин, Лермонтов, Есенин, Толстой или Достоевский кончали Литинститут или что-то похожее на него? Потому, мы настоящей большой литературе нисколько не вредим, мы существуем, как бы параллельно ей. Но своего, тем не менее, не упустим, мы боремся за все эти блага, даже за те крохи, что имеем сейчас, но боремся не с гениями, а друг с другом. И вот эту анонимку, что у вас в руках написали вовсе не непризнанные таланты, а такие же посредственности как и я, может даже хуже меня. Просто я смог лучшее их устроиться, но поверьте, к литературе это не имеет никакого отношения…

Рожкова так потрясла логика и откровенность собеседника, что он уже не мог сказать ни слова в ответ, сидел, словно онемев. А Москаленко, поймав кураж, все говорил и говорил:

– Знаете, еще в молодости я в качестве жизненного девиза взял слова Маяковского: «Держать взятое, да так, чтобы кровь с под ногтей выступала». И этот девиз для меня до сих пор путеводный. Много ли, мало ли я достиг? Кто-то скажет, что ерунда, а вот на Родине считают, что я сделал большую карьеру. У нас там всех, кто сумел хотя бы прописаться в Москве, считают счастливчиками, удачливыми. А уж тех, кто смог здесь стать влиятельным человеком, начальником… у нас там такие являются чем-то вроде национальных героев. Я, конечно, не смог достичь того, что сумели такие мои земляки как Хрущев и Брежнев. Но и мои скромные успехи, как ни крути, тоже немалые достижения для выходца из глубокой провинции. И, извините великодушно, своего я не отдам, что мое, то мое, – при этих словах Москаленко вдруг как-то в очередной раз неуловимо изменился в лице, и Рожкову показалось, что он как и предыдущие его собеседники, чуть повернул голову и неожиданно зло, хищно, беспощадно посмотрел на город, громыхающий за окном. Посмотрел тем же безжалостным взором завоевателя…

Игорь Константинович в одиночестве стоял в своем кабинете и задумавшись, словно не замечая, курил одну сигарету за другой, забыв о предостережении врачей. Эти трое совершенно разных его собеседника… они каждый по своему оправдывали свои поступки, говорили прямо или косвенно, что здесь, в этом городе нельзя жить иначе, чем живут они. Если не хочешь быть рабом, стань завоевателем, оккупантом, и тогда у тебя будет все, ибо возможности предоставляемые здесь неограниченны. Он курил и смотрел, смотрел на текущий беспрерывно поток машин, на многоэтажные дома, на расположенный рядом «армянский» пассаж и чуть дальше «азербайджанский» рынок… Они всяк по своему убеждали его, что все это огромное поле битвы, и в той битве они не собираются проигрывать. За этим «полем» они не видели ни самого города, ни живущих в нем людей, ведь они все это, всяк по своему, презирали и ненавидели. То ли от чрезмерного потребления никотина, то ли от всех этих дум у Рожкова вдруг тупо заныло сердце. Ведь он не мог так же относится к этому городу – ведь здесь он родился и вырос, то был его родной город…

Последний «законник»

1

Стояла ранняя весна. Один из встречавших авиарейс Иркутск – Москва сразу привлёк всеобщее внимание. То была колоритная личность: рослый, худой, одетый в дорогое коричневое пальто, шикарные, но не чищенные туфли и «кричащий» ярко-красный шарф. Всё говорило о том, что со вкусом у этого типа проблемы, но деньги водятся. О последнем свидетельствовали, и золотые часы, и «навороченный» сотовый телефон, которые он не без рисовки демонстрировал прочим встречающим. Лицо типа – низкий лоб, мутные злые глаза, шрам через всю небритую щёку – наталкивало на мысль, что это легализовавшийся и разбогатевший после развала Союза представитель криминального мира. Его поведение, внешность и возраст, что-то около сорока… По всему следовало, что это не рядовой «браток», а личность в своих кругах весомая, но всё-таки к иерархии преступного мира не принадлежащая.

– Вута… братан! – тип кинулся к одетому в тёплую неприметную куртку, вязанную шапочку, немолодому коренастому человеку, вышедшему из галереи аэропорта вместе с другими прилетевшими авиапассажирами.

Они обнялись.

– С освобождением тебя… Давно ждём… На сколько скостили-то? – тараторил тип, приобняв прилетевшего за широкие плечи и ведя его к выходу из аэропорта.

Прилетевший почти не отвечал, лишь морщился, да шевелил тяжёлой челюстью, словно пытался разгрызть что-то. Он внимательно, с интересом оглядывал площадь перед аэропортом, забитую машинами, автобусами, суетящимся людьми. Он успел от всего этого отвыкнуть, ибо провел на зоне восемь лет. Подошли к припаркованному на стоянке «БМВ». Тип предупредительно распахнул перед приезжим дверь … Вута, такова была кличка коренастого, не спешил сесть в машину. Он осмотрел, обошёл щегольское «БМВ», поглядел по сторонам – рядом тоже припаркованы в основном иномарки «Мерседесы», «Ауди», «Вольво»…

– Фартово жить стали, забурела Москва. Тачки-то какие кругом! – Вута изумлённо качал головой. Он «сел» ещё при Советской власти, а вернулся в самый настоящий капитализм.

Когда он, наконец, откинулся на сиденье рядом с типом, тот буквально с места набрал скорость, явно желая поразить.

– Юзик, не газуй. Поезжай тише, дай спокойно посмотреть, на Родину, как-никак вернулся, – приказал Вута и тип сразу повиновался, ослабив давление ноги на акселератор.

– Тебя куда, на квартиру? Мы тебе всё приготовили, бывшая академика хата, шик, окнами на Тверскую. Ты знаешь, сейчас чуть не у всех улиц в центре названия поменяли. Улица Горького теперь Тверской называется. Я сам года два в этот дурдом врубиться не мог.

– Не поменяли, а вернули, – тихо проговорил Вута.

– Что?

– Ладно, кончай базарить… Давай бабки, – в голосе Вуты звякнул металл.

– А… Извини… Вот держи. Забыл, гадом буду, – оправдывался Юзик.

Вута пересчитал деньги.

– Десять штук?

– Да, на первое время. Тебя же неожиданно отпустили… Собрали сколько смогли. Завтра тебя Резо Тбилисский в свой ресторан приглашает.

– Резо… зачем? – Вута насторожился.

– Ну, так, – замялся Юзик. – Встретиться хочет, твоё освобождение отметить.

– У него что, сейчас свой ресторан в Москве?

– Ещё какой. Сам увидишь. У него там штаб. Не ресторан – крепость.

– Чего это он так заботится обо мне? – Вута свирепо усмехнулся. – Ладно, об этом потом. Ты с ребятами чем сейчас занимаешься?

– Про то в двух словах не скажешь. Жизнь сейчас Вутик… тут такие дела, такие бабки можно загребать, не то, что при комуняках. Ты когда с Резо встретишься… ну, в общем, он сейчас в Москве в большом авторитете. Вдвоём вы тут сможете такие дела делать, в золоте купаться.

– Так ты скажешь, чем всё-таки сейчас занимаешься и сколько у тебя людей? – раздражённо перебил Вута. – Юзик не ответил. – Ты что оглох? – не повывшая голоса продолжал «давить» Вута.

– Вут… ты осмотрись сначала, в Москве сейчас совсем не тот расклад, что при тебе был, – Юзик энергично завертел баранку, машина сворачивала на МКАД.

– Что-то не нравится мне твой базар.

– А мне твой! – почти до фальцета повысил голос Юзик и резко затормозил. – Всё кранты, в пробку попали.

Впереди, насколько хватало глаз, стояло море машин. Сигналили, ругались, кто-то пытался съехать с насыпи, кто-то развернуться. Вута изумленно воззрился на бросившего баранку, и откинувшегося на спинку Юзика.

– Ты что намарафетился с утра… смелый такой!?

– Да я уже второй год марафета не пробую, и с бухаловом осторожно. Сердце хватать стало. Доктор сказал, если не завяжу – баретки отброшу… Просто сейчас здесь всё не так Вутик. Пока ты на нарах чалился, здесь знаешь, что стало?