Поле Куликово

– Я думала, ты - в церкви. Там нынче староста с Меланьей венчаются - выбрали времечко! Глянуть охота, да с квашнёй куда ж? Напеку тебе хлеба, сухариков насушу.

– Что?
– спросил Юрко, глядя на коптящее пламя лучины.
– Кто венчается?

– Фрол, говорю, с Меланьей, аль не слыхал?
– мать глянула на сына словно бы помятыми глазами, - видно, плакала над квашнёй.
– Сходил бы. Он всех велел звать на часок, свадьбу затеял скороспелую.

Юрко прилёг на лавку, смотрел на тёмный образ Спаса в красном углу. Лучина пригасала, мать снимала нагар, и пламя вспыхивало ярче, тени бросались в углы, лик Спаса шевелился, кивал Юрку, подвигая его на какое-то дело, но Юрку было не до дел. Мать, вздыхая, возилась у печи; когда подходила к светцу, тень качалась на бревенчатой стене, доставая до закоптелого потолка, и мать представлялась большой-большой, как в детстве; хотелось рассказать ей всё, даже то, чего Юрко не расскажет лучшему другу Сеньке. Однако Юрко знал: в этом деле мать ему не поможет, только слёзы прольёт. Какая же она - маленькая и беззащитная на вид, его мама, но что он в жизни - без неё?! И теперь вот поплакала да и перекрестила: "Иди, сынка, постарайся для православных..." - будто Дух Святогора вошёл в грудь Юрка, и ничто впереди не страшит... Арина тоже...

Юрко отвернулся к стене, прикрылся ладонью. Только бы утра дождаться - днём всё яснее и проще...

Очнулся в темноте... Матери не слышно. Откуда-то издалека, через волоковое окно, долетал брех собак. Потом - песня. У старосты гуляют?.. Чувство, что он куда-то опаздывает, толкнуло Юрка к двери. В темени плыла хороводная песня. Не до сна девкам - два денёчка осталось до расставания с милыми. А вот с другого конца - озорное:

Ой, ты, пристав волостной,

Приезжай ко мне весной.

У меня на кунке

Вырастут медунки...

Соседское подворье распахнуто, из волокового окна избы струится свет свечей, долетают голоса. Старостина свадьба спутала время, Юрко не знал, долго ли пролежал в забытьи. Пытался разобрать голоса, но окошко - узко и высоко. Пугающая мысль пришла Юрку: может, жених уже приехал, и сейчас пропивают, благословляют на замужество его ладу. А она?.. Соглашается сгоряча - ведь ударила же его. За что? Она теперь - не в себе... Он бросился в распахнутые ворота. Зазвенев цепью, навстречу с лаем вздыбился Серый, но смолк, завилял хвостом. Поодаль, у тына, жались светлые фигурки, всхлипывающая Татьянка метнулась из растворённых сеней, и чувство беды полоснуло грудь...

В неярко освещённой избе за деревянным столом, выскобленным до белизны, сидел лысый пегобородый мужичок в расстёгнутом сером кафтане, рядом, под образами, похожая на большую чёрную икону, стояла мать Аринки. Скрестив на груди руки, она смотрела на влетевшего парня блестящими от бражки глазами. Половину избы от Юрка заслоняла широченная спина мужика в распущенной рубахе, его курчавая всклокоченная голова подпирала потолок.

– ...Так, сватушка, так, золотой, поучи родительской рукой, беды нет, добра же прибудет, - гундосил пегобородый, наваливаясь грудью на глиняную кружку. Юрка он и не заметил, глядя куда-то в угол.
– Учёна баба шёлком стелется, неучёна терном колется. Обломай-ка, сватушка, постарайся для зятька...

– С-сука! Гулёна!
– загремел мужик, хромовато переступая раскоряченными ногами.
– Я те покажу, как мы зря сговариваемся! Я тя научу как из воли выходить! В клеть! Под замок до свадьбы! Запорю, коли слово ещё поперёк услышу!

Свистнул кнут, стегнул по мягкому, и Юрко увидел на полу, под ногами мужика, расплетённую чёрную косу. И до того, как в глазах потемнело, успел ещё увидеть разорванную, задранную сорочку, белую спину в красных рубцах.

– Дядя Роман!
– он повис на взлетевшей к потолку руке мужика.
– Не надо!

Мужик отшатнулся, припадая на короткую ногу, оборотился, дохнул в лицо сивухой:

– Кто?.. Ты пошто, щенок, лезешь не в своё дело?

Широкое половчанское лицо, сине-багровое от браги и ярости, раздутые ноздри, белые волчьи зубы и под лохматыми бровями - налитые кровью белки, жутковатая темень зрачков.

– Пошто лезешь, говорю, шорник-сапожник?

– Не бей её, дядя Роман, она - не виноватая!

– Не виноватая? Ты почём знаешь, виноватая аль нет? Вон из избы, заступник соплястый! Кто тебя звал?

– Он знает.
– Арина приподнялась, упёршись руками в пол. В лице - ни кровинки, глаза - сплошные зрачки: омутовый мрак и безумный блеск.

– Он знает, - повторила в тишине.
– Он да я, да ещё Бог знает, что мы стали мужем и женой. Вот вам!

Чёрная "икона" в углу качнулась и кинулась к Арине.

– Что ты! Зачем Богородицу гневишь, доченька, зачем на себя наговариваешь? Ну, осерчал батюшка, побил маленько, так он тебе же счастья хочет, он простит и пожалеет. Возьми назад слово глупое!

– То - правда, матушка, перед Богом тебе говорю: муж мой единственный - Юрко Сапожник, и другого мне не надо.

– Кхе, - пегобородый завозился за столом.
– Ай, девки пошли! Чуть не прикупил я у тя порченую телушку, хозяин. Кхе... Ты уж дале-то сам, Ромушка, мы - сторонкой.
– Он начал подвигаться на край лавки.

Пришедший в себя Роман сунулся к дочери и выхрипел:

– У-убью-у!

– Убивай.
– Арина смотрела на отца сияющими глазами.

Мужик шагнул к парню, вцепился в рубаху.

– Ты-ы... Пащенок! Ублюдок! Голь перекатная... Боярское дерьмо! Ты как посмел дочь мою тронуть? Неш думал, я её в холопки отдам? Дочь-то мою?! Да я её лучше - в омут, пусть бесу водяному достанется, только не тебе...

– Роман, опомнись!
– закричала мать.

– Не-ет, пусть бесу...
– Мужик тряс Юрка за грудки, а другой рукой шарил за поясом.
– Пусть лучше бесу...

Если бы этот пьяный лохматый зверь не был отцом Аринки!..

– Тя-тя! Не надоть!
– детский крик вырвался из сеней, за ним метнулись две белые сорочки, повисли на руках отца.

– Роман, ты сдурел?.. Юрко, беги!..

– Ю-ура-а!
– пронёсся в избе крик Аринки.

Юрко отпрянул от мужика, нож блеснул перед его лицом. Злоба ударила в голову, рука напряглась, из рукава в ладонь скользнула свинчатка. Юрко свистнул, взмахнул кистенём.

– Дядя Роман, не подходи!
– И рванулся к девушке, схватил за руку.
– Пойдём!

Она встала и шагнула за ним к двери.

– Ку-уда?
– хозяин, отбросив жену и младших дочерей, рванулся за Ариной, но свинчатка описала перед ним круг.

– Разбойник! Дочь украл! Я к старосте пойду, к попу... Тебя засекут! В колодки забьют!

– То-то, дядя Роман! Старосту вспомнил. Не забудь ещё княжеских отроков да судью. За "боярское дерьмо" тебе перед ними отвечать придётся. На дыбе, пожалуй. А за "ублюдка"...

Подтолкнув Аринку к двери, Юрко шагнул за ней в сени. Но ещё раньше туда проскользнул сват. За калиткой их догнали плачущие девчонки, вцепились в сестру.

– Нянька Арина, пойдём на сенник, мы боимся...

Девушка всхлипывала, из дома неслась перебранка, и теперь бас мужика уступал крику женщины.