Поле Куликово

– Теперь ты останешься? Не пойдёшь воевать?

– Аринушка...
– Юрко растерялся, замолк, потом взял её руку и сказал.
– Я же первым вызвался. Матушка вон и то... плакала, да и благословила.

– Но ты же, когда назвался, не знал, что я попрошу... Что я не хочу... Теперь ты останешься?

– Нет, Арина. Пойду я. Все идут.

– Пусть идут!
– коса-змея извивалась в её руках.
– Не хочу, чтобы тебя татары убили!

– Бог - с тобой, Арина! Почему меня убьют?

– Убьют, я знаю - гадала. Не ходи, Юра, ты же - молоденький!
– и опять обняла, прижалась лицом к груди и повторяла.
– Не ходи! Не хочу!..

Даже ласки Арины не прогнали холодка от её пророчества, он отстранил её руки и сказал:

– Убьют, - значит, судьба. А я пойду. Дядька Фрол правильно сказывал: кто совесть хоть раз потерял, другой не купит. И што хуже, Арина, меня убьют, аль басурман над тобой надругается, твою Уленьку к седлу прикрутит, Татьянку погонит бичом в степь?

– Нет! Что ты?.. Коли беда - себя порешу, и сестёр.

– Эх, Арина!
– он погладил её по голове.
– Не так-то легко себя порешить. Да и татарин не прост: упадёт, как дождь слепой с ясного неба, не охнул - на тебе уж верёвка.

– Юрко, милый, не уж-то силы убудет у князя, коли ты один не пойдёшь?

– Один?.. Я - один, другой - один... Рать, она из воев строится. Ведает ли Бог, какое копьё по счёту делает её сильнее вражеской. Может, моего-то копья и недостанет нашим...

Она миловала его и говорила:

– Знала я, чуяла - не одни у тебя руки золотые. Гордилась, что ты, желанный мой, такой молоденький, первый на зов князя вышел и всех мужиков увёл. Не ошиблось моё сердечко, но не жалеешь ты меня, бросаешь, когда открылась.

– Аринушка!
– взмолился Юрко.
– Што же ты со мной делаешь? Не уж-то не понимаешь?!

– Ох, Юрок, всё понимаю. Не верь словам, иди, сокол мой, ничего не бойся - не возьмёт тебя смерть от басурманской руки. Удержать хотела, затем и пугала. Да разве напугаешь тебя, желанный мой? Иди, я слово знаю, с тобой оно будет, от всякой беды оборонит. Вот возьми, здесь оно скрыто.

Девушка расплела косу, освободила ленту с привязанным косником, подала парню. Юрко взял треугольник, ощутил под шёлком бересту. Бусинки, нашитые на шёлк, холодили ладонь, поблёскивали звёздочками. Он поцеловал косник и повязал ленту на шею.

– До смерти не расстанусь.

– А как воротишься, положи цветочек на мою могилку. Прощай, Юрко...

– Стой!
– он догнал её, схватил за руку. Сумасшедшая - эта колдуньина дочка. То его хоронила до времени, теперь себя укладывает в могилу.
– В себе ли - ты, Аринка?

– Кабы - в себе, так первая не позвала бы, - сказала она.
– Не дождаться мне тебя, Юрко, прошла моя девичья воля. Сказывать не хотела, да вырвалось. У нас гостит один мужик, с-под Москвы, богатенький, торговый. Бражку с тятькой пьют, обо мне сговариваются, пока мы тут милуемся...

Юрко молчал, не в силах постигнуть меру несчастья. Да о таком не с Аринкой - с её отцом говорить надо. Иной парень с девицей не один год милуется в хороводах, а глядишь - просватали её и увезли в чужое село, в даль дальнюю. Свою же невесту он лишь на свадьбе увидит. И не помнит Юрко случая, чтобы кто-то в Звонцах восстал против воли родителей. Даже боярин в такие дела редко вмешивается, да отец Аринки - и не боярский человек, он - вольный смерд, у боярина спрашивать согласия на замужество дочери не станет.

– Сам сватает?
– спросил, наконец.

– Сын у него жениться надумал. Не знаю, где он меня видел - чтоб у него глаза полопались!
– я о нём досель не слышала. Глянулась, вишь, ему, забыть не может. Мой тятенька - и рад. Он что говорит: не дал Бог сыновей, зато дочки одна другой - краше. Повыдаю за богатых, да и стану по зятьям ездить, меды попивать - так жизнь и покатится масленицей.

Арина всхлипнула. Юрку хотелось приласкать её, но что-то уже встало между ними, делая её чужой и недоступной. Юрко знал хромого Романа - хитрого и упрямого отца Аринки. На работе пупа не сдернёт, но своё вырвет из глотки. Малую услугу тебе окажет - потом вспомнит сто раз, и чувствуешь себя его пожизненным кабальником. Жена-знахарка оказывает услуги бескорыстно, он же тайком, будто от её имени, мзду берёт. Правда, жену он побаивается больше княжеского пристава. Неудивительно, что дочери ему - товар. Первые две - уже невесты, но и двух меньших он наряжает хоть дёшево, зато ярко - чтобы сызмальства в глаза бросались. Вот и выглядел старшую купец.

– Што ж, родитель тебя не спрашивал?

– Он спросит! Сказал только: счастье в твои руки плывёт, так ты отца не забывай. А мне омут милее того счастья.

– Бог - с тобой, Арина!

– Кабы Бог!.. Вот вы на битву идёте, а он-то, мой ненавистный жених, тоже в Коломну с родителем наладился - наживаться. С обозом едет. Его отец по дороге договаривается, кто зерно продаст. Князь большие деньги сулит поставщикам - он и нарядился. Тятька его нахваливает - вот человек разумный, ему и война - мать родна. Прежде-то всё тебя мне хвалил, с того, может, и приглянулся поначалу... А нынче пришёл тятька-то со схода и тебя, и всех охотников обозвал хвастунами - вот-де татары собьют с вас петушиный гонор. Может, злится, что его старостой не выбрали?

– Он же - не боярский человек.

– Что - с того? Старостой он и под боярина пойдёт... Откуда свалился этот сват с его постылым женихом? Не видела ни разу, а уж всю меня выворачивает от него, ненавижу до смерти, будто он - червяк, мокрица! С чего бы это?

– Эх ты, "колдуньина дочка"!
– усмехнулся Юрко.
– Вот если б я теперь отказался в Коломну пойти ратником, ты бы и меня возненавидела, Аринушка... Сватовство - не свадьба, когда она ещё будет?! Вот ворочусь...

– Ты-то воротишься, а я уж нет. С Коломны они поедут назад, тогда и окрутят нас. А я...
– Качнулась к нему и в лицо, шёпотом.
– Юра, хочешь твоей женой стану, сейчас?.. Потом пусть хоть что!..

Он чувствовал, как она дрожит в его руках, её дрожь переходит в Юрка, тьма встала вокруг, и Юрко исчезал - Извечное, Всемогущее наполняло каждую его кровинку солнцем, сияющим в середине сомкнувшейся тьмы. И её глаза тем же солнцем сияли ему в глаза. Он не хотел, чтобы тьма так близко, так бесстыдно стояла рядом, он уносил её на руках от этого мрака, грозящего уничтожить это солнце в ней и в нём. Она молчала, прижимаясь, но вот, очнувшись, спросила:

– Куда мы?..

– К твоему батюшке. Бросимся в ноги, скажем - не жить нам поврозь. Не зверь же - он... А то к попу, к старосте Фролу...

Её руки упёрлись ему в грудь, но Юрко держал Аринку ещё крепче, грел губами косу.

– Пусти...

Он приближался к стене конопли, когда она наотмашь ударила его по лицу. Руки Юрка разжались.

– Не витязь - ты... Не жених!
– у Аринки срывался голос, она задыхалась.
– Холоп и есть холоп! Мокрица!.. Чтобы мои глаза больше тебя не видели...

Мелькнул в сумраке у куста черемухи и пропал девичий силуэт. Разгоралась щека, и шумело в голове от удара...

Дома в сенях он попил прохладного квасу, вошёл в избу. В бабьем куте над кадкой с водой потрескивала лучина, вставленная в железный светец, нагар падал в воду с шипением; мать, рано постаревшая, маленькая и тихая, в длинной серой телогрее, заводила тесто. В мужском углу, под коником, лежали на лавке приготовленные кожи, колодки, сапожный нож, молоток, дратва и деревянные гвоздики - мать позаботилась. Услышав сына, оторвалась от корчаги с квашнёй и сказала: