Поле Куликово

– Там, - сотник ткнул в небо.
– Араб-шах умер. Ты тоже скоро умрёшь. Поищи его там, ты должен знать хана Араб-шаха, того, что употчевал ваших воевод на реке Пьяне красным вином.

Сотник ощерился, заметив, как помрачнел боярин. Да как же не помрачнеть русскому воину при имени реки Пьяны, где за год до Вожи полегла рать союзных князей! Тогда Москва вступилась за Нижегородскую землю, которой угрожал пришедший из-за Волги хан Арапша. Многие князья встали под знамя Дмитрия Ивановича, привели свои полки. Но тут пришла весть, будто ещё большая сила грозит Москве с юга. В прошлом не раз бывало, когда враги с разных сторон нападали на Русь. И решили князья на совете: Дмитрию Ивановичу и Боброку-Волынскому с частью сил идти под Москву, остальным стеречь Арапшу на Волге. Ушли два князя-воина, а замены-то им и не нашлось. Каждый воевода в свою дуду задудел, один другому не захотел подчиниться, и пустили в небрежение ратный порядок: ни разведки, ни охранения не высылали, шли налегке, доспехи везли на телегах, топоры и сулицы даже на древки не были насажены. Князья охотой тешились, пиры устраивали на природе. Враг того и ждал, у него глаза и уши на каждой версте. Ударили отряды Арапши на русское войско с разных сторон, погуляли мечи басурман по головушкам славян. Сердце кровью исходит - два брата Васькиных легли костьми на берегах Пьяны. Да что его горе - княжество Нижегородское доныне в развалинах, и побитую рать не поднимешь, а как бы она теперь пригодилась Руси!

Разгневался Дмитрий Иванович, узнав о несчастье. Давно началось это: разорят ордынцы рязанцев или нижегородцев, сожгут литовцы смоленские посады, потопчут немцы и шведы новгородские земли - у московитян и их князя руки к мечам тянутся. И хотя много ещё на Руси недовольных крепнущей властью Москвы над окрестными уделами, и ни великим князьям, ни их подданным не по нраву именовать себя "младшими" по отношению к московитянам, - в лихие времена люди всё чаще оглядываются на Москву, на её растущую силу.

Выспросил Дмитрий Иванович очевидцев кровавого пира на Пьяне, собрал в Кремле служилых бояр и детей боярских - вплоть до десятского начальника. Были там люди не только московского полка, но и много тех, кого пригнал в Москву ордынский смерч, бушевавший в восточных землях Руси. Вышел князь на крыльцо в сопровождении Бренка, Боброка, брата Владимира Серпуховского, оглядел собрание, повёл рукой вокруг: "Вот вам - мой стольный град и все московские земли, что за ним лежат, а также уделы, Москве подвластные. Берите, делите, владейте, обороняйте от ворогов аль отдайте им, как Нижний отдали, я же боле - не государь вам. Скроюсь в вотчинной деревне на покое, не то в монастырь уйду - княжеские грехи перед Русской землёй, перед её народом отмаливать". Поклонился толпе и уже повернулся, как разразилась буря: "Государь, отец родимый! Не оставляй!.." Сверкнул глазищами исподлобья, вцепился руками в пояс, сказал: "Государя кличете, да на что он вам? Кого я поставил большим воеводой над войском, что оставалось под Нижним? Помните?! А кого слушали те, кто прибег оттуда псом побитым? И те, которые без чести полегли там и войско с собой положили?.. Себя они слушали, свои желания, свою гордыню. Коли завтра новое дело заварится, снова то же будет? Снова из-за дурости воевод реки русской кровью наполнятся? Нет, в таких делах я вам - не помощник. Все вы - храбры и умны, так и догадайтесь, отчего татары колотят нас непрестанно". Не успел князь шагу ступить - выбежал на крыльцо поседелый в битвах, покрытый шрамами сотский Никита Чекан, пал на колени, поймал полу ферязи князя. "Государь, выслушай! Твой гнев - справедлив, но разве мы, воины, дети твои, его заслужили? Сколько раз ходили с тобой в битвы за честь Москвы, за обиды Русской земли, а было ль так, чтобы кто-то не исполнил даже малой воли твоей? И много ль наших-то на Пьяне оставалось? Горстка. Кабы мы с тобой были там, разве допустили б этакий разброд и небрежение?! Много ещё в удельниках своеволия - так ты души воров нашими руками! Суди, государь, приказывай, казни и милуй, а нас, детей своих, не бросай. Не бросай войска, града стольного, народа русского - иначе будешь ты хуже всех крамольников вместе. Не бросай нас в час тяжкий!" Дмитрий отшатнулся, потом шагнул вперёд, наклонился и поцеловал старого воина. Тот прижал полу ферязи к лицу, сквозь слёзы сказал: "Дмитрий Иванович! Посмотри на своих седых воевод. Десятилетним отроком в княжеское седло тебя посадили, берегли пуще глаза, не щадя животов, Русь под твою руку собирали. Вырос наш государь, и люб он Москве, её народу. Теперь бы нам с тобой завершить дело великое, а ты... Беды ещё будут и погорше этой, но ты будь твёрд - перестоим!" Дмитрий встретил взгляд Боброка, вздохнул. "Спасибо тебе, Никита Чекан.
– Усмехнулся.
– С монастырём погодим - во гневе сорвалось. Вороги-то наши, небось, уж руки потирают. Пусть! А мы будем мечи вострить". Стоящая на коленях толпа качнулась к Дмитрию, из заднего ряда пробирался кто-то из бояр, прибежавших с Пьяны. "Казни, государь, меня, пса окаянного, - не слушался воеводы, не уберёг дружины, вели срубить мою воровскую голову!" Дмитрий жестом заглушил крики. "Взыскивать нынче не стану. Виновные себя наказали, да так, что лютее казни не придумаешь. Крови русской и без того довольно пролито. Давайте о деле, бояре... Ведомо ли вам, что кроме Пьяны-реки есть ещё речка Калка? Полтораста лет назад на той речке Калке били татары киевских князей - за то ж. За то ж били - вот что мне душу рвёт! Не уж то мы только и умеем помнить заслуги своих княжеских и боярских родов, а обид Русской земли считать не умеем? Не уж то от домашних распрей мы погрязли в гордыне до того, что не хватает нам ума понять, отчего полтораста лет враг пьёт нашу кровь?.. Ныне не взыскиваю - слово сказано. Но впредь, коли поставлю в походе даже десятского воеводой над удельным князем аль над знатным боярином - чтобы то законом было. Мой воевода моим именем приказывает. Меньший воевода большего слушает, и все слушают государя. Неслухам вот этой рукой головы рубить буду!.." И криками одобрения, звоном мечей и кинжалов воины утвердили государскую волю. Боброк не отрывал от Дмитрия взгляда... "Ещё спрошу вас вот о чём, князья и бояре. Для чего вам дадены уделы и вотчины, а также поместья в кормление? Для того ли, чтобы сладко ели и пили, наряжались в парчу и бархат, тискали сенных девок да охотами тешились? Коли так думать будем, не князьями да боярами станет величать нас русский народ, но сочтёт нас паразитами, врагами хуже ордынцев. И прогонит он нас однажды пинком под зад, себе же найдёт других государей..." Даже дух перехватило у слушателей. Ни от одного князя подобного не слыхивали. На то он Дмитрий Иванович, потомок Александра Невского - самого дерзкого князя на Руси. Кровь-то сказывается. И недаром московский люд за него горой - чует, кого почитает в душе государь. Кидай в толпу хоть серебро горстями, но если в душе презираешь мужика, он за то серебро тебя больше возненавидит.

"...А затем даны вам и земли, и люди, и власть над ними, чтобы неусыпно поддерживали вы государский порядок в нашем княжестве. Да трудились бы поболе чёрного раба над умножением силы и богатства Родины. За тот труд и положены вам кафтаны парчовые, шубы собольи да еда сладкая. Но не иначе. Впредь, когда бы ни позвал вас на ратное дело, чтобы таких воинов мне приводили, каких нет ни в Орде, ни в Литве, ни у немцев и шведов, ни в иной земле. Все слышали мою волю?" Дружным эхом отозвалось: "Слышали, государь!" Ах, как сияли глаза князя Боброка, такие же синие, как и у десятского Васьки Тупика.

Долго говорил с боярами Дмитрий Иванович. Говорил не таясь, - собрались свои люди, проверенные, преданные. Не все одинаково почитали государя, не каждое его слово одинаково принимали к сердцу, но каждый сердцем болел за русское дело. Дмитрий говорил, что время наступает жестокое и решительное. Вновь зашевелились тучи кочевников-завоевателей. В восточных и полуденных странах свирепствует железный хромец Тамерлан. Страшные вести приносят оттуда купцы и бывалые люди: целые народы избивает хромой владыка, не щадит ни царей, ни рабов, ни жён, ни мужей, ни малых, ни старых. Из человеческих черепов громоздит башни до неба, живьём закапывает города. Тень краснобородого Чингисхана встала над востоком и югом. А из кипчакских степей поднимается Мамай - словно тень Чингизова внука Батыя. Не нынешней, а древней, разорительной и позорной, дани требует от Руси - чтоб не только деньги, хлеб, меха и прочий товар ему давали, но и русских людей, детей и женщин - прежде всего. Да ведь и такое требование - лишь извечный ордынский предлог для нашествия. "Видел я Мамая в Орде, беседы с ним водил, - рассказывал Дмитрий Иванович.
– Страшный - он человек, хитёр и зол, аки змея болотная.
– Князь перехватил взгляд Василия Тупика и обратился к нему.
– Ну-ка, Васька, смог бы ты пробиться, скажем, в московские князья аль хоть в тверские? Ну-ка?" Кругом засмеялись, Тупик растерялся: "Мыслимо ли, Дмитрий Иванович!" - "То-то. И помыслить боишься - ноги переломают, голову оторвут за одни мысли. А вот Мамай смог. Да не в князья - во владыки Орды пробился, улусник-то безродный. На крови к царскому трону всплыл. Ему человек - что мураш, раздавит и не оглянётся. Да и наша Русь - вроде как муравейник, набитый золотыми яйцами. Подпалит - не задумается". Помрачнели бояре. Уж ли, как во времена Батыя, русским городам и деревням уходить в дым и золу, уж ли снова некому будет на пепелищах оплакивать убиенных? "Не бывать тому!
– загудели бояре.
– Не бывать Мамаевой воле над Русью!" Озарилось лицо великого князя. "Помните, бояре, наш уговор. Быть или не быть Москве, быть или не быть Руси - то от нас зависит, от остроты наших мечей. Готовьтесь!"

Готовились. Через год грянула Вожа. Золотым звоном плыли колокола над Русью: победа! Первая большая победа над страшным врагом. Великий Спас, наконец-то обратил Ты Свои взоры на измученный народ, пролил благодать в его иссушённую душу. Значит, можно бить Орду! Не уж то можно избавиться от ига, не тащить на шее ярмо под бичами хищников?! В золочёных доспехах, на белом коне, въезжал в Москву Дмитрий Иванович впереди своих броненосных полков. Помнили уговор князья и бояре - побольше б таких воинов, тогда не страшно жить на земле. А государь повторял: "Готовьтесь! Ещё впереди вся битва..." Тучи снова собирались в степи. Горели рязанские сёла. И свежа была русская кровь на берегах Пьяны. Даже струи Вожи не смыли той крови. Всё помнить велел своим боярам великий Московский князь - и славу, и позор, и радость, и боль родной земли...

Боль-то теперь и задел в душе Васьки Тупика пленный сотник. Однако Васька поспешил сбить с него спесь:

– Коли ты о реках заговорил, так Вожа будет поближе Пьяны. Ишь, зашипел. Скажи-ка нам потолковее, сотник, с чем идёт твой Мамай?

Авдул знал, как отвечать на подобные вопросы.

– Считай, с сотней туменов. А силы в них семьсот тысяч и ещё три. Ты уже бледнеешь, боярин?

– Здоров брехать, - хмыкнул рыжебородый.
– Будет ли столько-то людишек во всей Орде Мамая?

Авдул усмехнулся, не удостоив воина даже взглядом, и продолжил:

– То ещё - не вся правда, боярин. С нами идут аланы, касоги, ясы, буртасы, ногаи и другие подвластные Орде племена - тем счёта мы не ведём. А ещё от Сурожского моря идут "синие казолы" - пехота фрягов. Когда мы растопчем Московию, они покажут дорогу нашим туменам к богатым западным городам, до которых не доходил даже Батый. Мы дойдём... Но и это - не всё. Недавно я послал из моей сотни лучших воинов охранять гонца к литовскому князю Ягайле. Он ударит вам в спину по слову Мамая. И это ещё - не всё, боярин. Князья - рязанский, тверской, нижегородский, а также иные, кто ненавидит вашего Дмитрия, - тоже с нами... Ага, ты вздрогнул, боярин! Так скачи к своему господину - пусть откроет ворота городов, а сам поспешит к нашему повелителю. Может, Мамай смилуется и пошлёт пасти свои стада?

– Не трожь нашего государя!
– боярин рванул меч, но загнал в ножны, заметив ухмылку врага.
– Цену вашей брехни мы знаем. Но коли в твоих словах правды на четверть - Орда оказывает честь земле Московской. Боитесь, значит, воевать один на один.

– С рабами не воюют, - Авдул дёрнул бритой головой.
– Рабов усмиряют. Вы - рабы негодные, мы вас уничтожим и возьмём себе других. Для того и нужно большое войско. Я сказал всё. Больше не спрашивай.

Авдул сел на землю, сложив ноги калачом, в его лице появилась отрешённость, он стал похож на одного из тех каменных идолов, что стоят по курганам в Диком Поле. И боярин понял: из него теперь ничего не выколотишь.

Лошади, отгоняя хвостами слепней, дохрупывали зерно из шлемов, чирикали в риге воробьи, почуяв какого-то своего врага, в небе клёкотали коршуны, над трупами жужжали мухи, пахло горячей соломой и высыхающей кровью; серый зверь вышел на край поля и всматривался в людей; от деревни застучала подвода, за ней двое воинов гнали пойманных коней. Чернобородый с перевязанной головой лежал на обмолоченных снопах рядом с сынишкой - сморило.

– А што, Василей Ондреич, - загудел рыжий ратник, поддерживая щёку рукой, - коли сбрехал татарин, штоб, значит, нагнать страху, дак и нам пужануть ево не грех? Соломы взять да прижечь пятки-то, - небось, правду скажет.

– А то на малый огонь поставить в сапогах, - поддержал второй ратник Додон, рябой мужчина лет тридцати с унылыми глазами.
– Припечёт да стиснет - я те дам! Этак-то ливонцы тятьку мово с ума свели. Он, вишь, у литовского князя тогда ходил в дружине против немчуры, да и угодил в полон.

– Не дело бить лежачего, - оборвал боярин.
– Наши предки русичи битьё полоняников за позор считали. Убей, коли требуется, а мучить и зверя грешно. Костры да колья, щипцы да бичи пытошные - то всё от дикой степи пришло. Да ещё с запада, от латинцев, орденские немцы принесли всякие изуверства. Мы ныне за правое дело, за святую веру встали, и негоже нам уподобляться Орде.