Поле Куликово

– Боярин, не оставляй сироту, возьми с собой на Москву - там живёт другой мой родный дедко. Авось разыщу, не прогонит - я работящая да ласковая. Возьми, боярин.

– Куда ж тебе с нами, касатка?
– спросил Тупик, глядя сверху в исплаканные глаза-васильки.
– Мы люди - ратные, подневольные, с коней, почитай, не сходим. А что ждёт нас нынче и завтра, о том лишь Бог ведает.

– Христом молю, возьми, боярин! В обузу не стану вам - я на коне проскачу не хуже парня, из лука стрелять умею - хочешь, испытай!.. И обед сварю вам, и порты постираю, и рану перевяжу - я знаю целебные травы, заговоры от дедушки переняла. Хоть до Коломны возьми.

– А твой жених?

– Какой он - жених? Сватал - меня не спрашивал. Один раз его видела, другой - не хочу. Возьми!..

Тупик замялся, решая, но тут, кривя лицо, заговорил Копыто:

– Аль сдурела, девка? Слыхано ль дело - в воинской стороже девиц возить! Первая московская застава обсмеёт, а дойдёт до князя - он головы с нас сымет, первую - с десятского. Ну, ин были бы мы товарники, а то ведь сторожа!

Девушка сникла, ткнулась лбом в сафьяновый сапог боярина, Васька молчал, и тогда подошёл чернобородый и взял Дарью за локоть.

– Не балуй, дочка, не серди ратных людей... Пути из Рязани на Москву не заказаны, ныне - сама себе хозяйка. Прости её, боярин.

Потупив голову, Васька хлестнул коня плетью...

Старый ворон каркнул с дуба над озером, из рощи отозвались его меньшие собратья, воронья перекличка прошла и по ближним зарослям. Зашумели крылья, стая обсела деревья на опушке, волновалась, ждала, птицы крутили носами. В поле догорала рига, курчавился дымок над кучей золы - там, где недавно стоял суслон ржи. Рядом чернел пятачок тока. Языки огня долизывали стебли несжатого хлеба, натыкались на зелёную отаву у межи, медленно умирали; за ними шевелилось под ветерком выгоревшее поле, подёрнутое пеплом. Предзакатное солнце смотрело сквозь дым, и над дымом плавали кругами коршуны. В дальний лесок, пыля, уползал крестьянский обоз, за ним женщины и ребятишки гнали коров и овец. Затихали овечье блеяние и деревянный скрип, всё реже потрескивал огонь, и коршуны, сужая круги, опускались ниже. Старый ворон забеспокоился, подал голос, сорвался с ветки и, минуя язву горелого поля, источающую дымки, полетел туда, где в потоптанной траве валялись трупы. Стая ворон с граем устремилась за вожаком; коршуны, складывая крылья, пикировали на труп лошади у сгоревшей риги... Птицы ещё не начали оргии, когда из кустов с рычанием выбежал большой жёлто-серый зверь, за ним вышли два помельче, с рыжинкой в шерсти, уселись, вздрагивая от зевков, следя за первым. А тот, поджав хвост, нюхая прогорклый воздух, направился в обход ближнего трупа, щёлкая зубами на ворон, поднявших крик. И вдруг сделал скачок, присел, вороны взлетели, а зверь на согнутых лапах, прижав уши, посунулся к трупу, скалясь и рыча. Почти припав к земле, он схватил клыками обнажённую руку, начал рвать мясо, отползая, дёргая на себя тело, смелея от человечины и треска раздираемых мускулов и сухожилий. Молодые волки тоже заспешили к добыче. Вороны пировали на других трупах.

Орда ещё стояла в устье Воронежа, а с этого пятачка земли уже полетело по просторам Руси:

– Мамай идёт!..

Беженцы, воины, странники, приходящие от края кочевой степи, сообщали встречным:

– Орда идёт!

Сколько раз за сто сорок три года со времени первого появления Батыя облетали Русскую землю эти два слова, за которыми надвигались разорение и муки, смерть и рабство!

– Орда идёт!..

II

Тучи над холмами и перелесками сулили грозу, но Мамай не отменил смотра войск в одном из фланговых туменов своей Орды, заполонившей придонские степи. Окружённый десятком телохранителей, сопровождаемый свитой знатных мурз и сотней всадников сменной гвардии на гнедых лошадях, он скакал полевой дорогой вслед за герольдами-бирючами. Всадники проносились мимо стоящих кругами юрт, ограждённых кибитками, мимо конских табунов, овечьих отар и жующих верблюдов. Копыта взбивали пыль; летя по ветру, она преследовала отряд. Табунщики и пастухи, замечая чёрный бунчук и всадника в блестящем одеянии на белом коне, окружённого стражей, лицом падали в траву и оставались недвижными, пока облако пыли не уносилось за холмы, и не затихал вдали топот копыт.

Сгущались тучи над степью, сгущались они и в душе Мамая, молнии бродили в суженных глазах, выискивая подходящую цель, но далеко находился предмет гнева Мамая - за Диким Полем, где-то между Хвалынским морем и Хорезмийским. Может, и ближе. Разведка скоро донесёт. Пока она донесла, что хан Синей Орды Тохтамыш что-то затевает. Собирает войска, устраивает смотры, ищет союзников. Мамай - далеко от своей столицы, и как бы этот пёс не разграбил Сарай, не переманил на свою сторону оставшиеся в тылу улусы. Шпионы давно донесли Мамаю, будто Тохтамыш на пиру грозился прогнать с трона безродную собаку Мамая, незаконно присвоившего права повелителя Золотой Орды, похвалялся, что Железный Хромец Тимур вот-вот пришлёт ему несколько туменов. Вероятно, доносчики не врали. Тимур четыре года назад подсадил на трон в Синей Орде Чингизова потомка Тохтамыша и оказывал ему покровительство. Почему к Тохтамышу - благосклонен Железный Хромец? Разве он - из "принцев крови"? Разве он - не из худородных улусников, как и Мамай? И разве не Тимур снёс голову чингизиду Кобулу, властителю Джагатайского ханства, избранному на курултае? Оба они, Мамай и Тимур, одинаково думали, одинаково решали, одинаково действовали, спасая от развала империю Чингиза, покорившего когда-то семьсот двадцать народов. Будь жив Повелитель сильных, он одобрил бы Тимура и Мамая. Чингизова кровь - в них, а не в изнеженных и ленивых принцах. Те рождаются со всеми привилегиями, не шевельнув пальцем, получают золочёные юрты и дворцы в городах, табуны и стада, неограниченную власть. А кто живёт на готовом, разве может стать большим человеком? Так почему сильные прославленные наяны должны слать царевичам дойных кобылиц и стада скота, чтобы сытой была их челядь, не худели бурдюки с аракой и кумысом, а столы на ежедневных пирах ломились от яств? По какому праву отдаются им лучшая часть военной добычи и самые красивые невольницы? Да и своих дочерей боевым мурзам приходится отдавать в гаремы повелителей, - а то ведь иной в пьяном гневе может голову снести своему преданному слуге. Мамай знает - ходил под принцами, и счастье, что его единственная дочь была тогда малолетка. Да, прадеды царевичей помогли когда-то своему могучему отцу на целый мир раздвинуть империю кочевников, они по праву владели землями и народами. Но прадеды крепили государство, эти же прожирают его, плодят льстецов и прихлебателей, продажных чиновников и казнокрадов, - каждый ведь мнит себя полновластным государем в своём улусе. Всего хуже - дерутся за власть, за земли, порождают усобицы. После себя Повелитель сильных оставил четыре великих ханства во главе с могучими сыновьями, и те ханства объединялись под властью единого кагана, действовали заодно. Так, когда Батый силами своего улуса не смог одолеть народы, живущие на запад от Итиля, властью кагана на помощь ему были двинуты силы восточных правителей. Нынешние царевичи наплодили десятки враждующих ханств, и каждый хан творит, что ему взбредёт в голову. Иные народы уже вырываются из-под ордынской пяты - ослабла её тяжесть. Слава Аллаху - лучшие полководцы начинают понимать, кому по праву должна принадлежать власть в империи. Тимур и Мамай показали пример, вырвав троны из-под жирных задниц глупых "принцев крови". Мамай ведь сколько ханов поменял, когда стал главным начальником войск Золотой Орды при своём тесте великом хане Берди-беке, но ни один не устроил ни его, ни Орду. Самому пришлось сесть на трон. Дай срок - Мамай избавит Орду от царевичей.

Так что же толкает Тимура к Тохтамышу? Может, он боится Мамая? Может, Мамаю следовало проявить твёрдость и перед походом на север двинуть свои тумены на Синюю Орду, силой вернуть её в лоно Золотой Орды, показать, кто - единственный хозяин в западных пределах империи?.. Нет, он не последует примеру своих высокородных предшественников, первым не начнёт междоусобную войну теперь. Тимура гневить тоже рано. И много ли возьмёшь с кочевой Синей Орды? И людей, и лошадей, и скота у Мамая - достаточно.

Русь - главный данник Золотой Орды, и этот данник начинает ускользать из рук. Москва - вот главный смутьян на Руси. Разбогатевшая, окрепшая Москва забрала под свою руку многие уделы и накопила немалую силу. Доигрались прежние великие ханы, выкормили медведя в своём доме. Но теперь Мамай вышел на охоту, Мамай бросит мясо и шкуру медведя в пасть своего войска, раздаст московские земли ближним соратникам, чтобы ещё крепче привязать их к себе. Мамая должны окружать только его люди, только те, кого он поднял, кто без Мамая ничего не значит.

Давно ли Мамая жгла зависть к царевичам, садившимся на ордынский трон? А теперь его жжёт трон, на котором принимает знаки рабской покорности вассалов и приближённых. В угодливом шёпоте окружающих слышится ему свист ядовитых змей, в приветственных кликах - хохот шакалов, ожидающих смерти запутавшегося в сетках тигра; он не хлебнул кумыса, не проглотил куска без того, чтобы не ощутить горечи яда. Охраняемый верными нукерами, он не раз засыпал и просыпался с ощущением стали кинжала на горле. Да, он следует примеру Повелителя сильных, окружив себя тысячей воинов сменной гвардии, которых лелеял ещё темником, берёг от забот и горя, одаривал и награждал. Это - сильнейшие из сильных, храбрейшие из храбрых. Но и они, чьими руками он держит за горло Орду, не могут защитить своего повелителя от вероломства высокородных ханов и мурз, знающих науку азиатского коварства. И ведь бывало, что в пище, приготовленной для Мамая, обнаруживался яд; шатры, тайно оставленные им ночью, оказывались пробиты ядовитыми стрелами; даже на шпильке одной из гаремных жён, к которой он собирался войти, нашли однажды зелёную мазь, и когда этой шпилькой укололи рабыню, она в судорогах умерла. Люди Мамая вынюхивают врагов, сносят им головы, но змеи не выводятся. Военная слава, имя первого полководца в ордынской истории - вот что заставит его врагов признать в нём единственного повелителя, сделает священным его имя. Может, даже и хорошо, что Русь надо покорять заново - враг знакомый. С этой площадки ордынский конь сделает новый прыжок, сотни новых народов станут прахом на его копытах, и, как Чингиз когда-то, поднимется Мамай вровень с Богом, недосягаемый для друзей и недругов. Вот тогда он будет спокойно и есть, и спать, а нынешние враги, вроде Тохтамыша, приползут к его дворцу. Только надо спешить. Конница Тимура уже топчет Иран и Кавказ, его воины, похоже, точат пики против турецкого султана. Надо успеть отхватить себе лучшую половину вселенной.

Копыта белого коня выбивали в пыли такт древней монгольской песни:

Всё моё, всё моё - я не ведаю страха!

Я весь мир к седлу моему прикручу!..

Может, следовало начать этот поход шесть лет назад, когда военная сила Орды уже была в руках Мамая, а повод подали нижегородцы, взбунтовавшись и перебив послов хана и полторы тысячи воинов. Ярость хана была безмерна, но ведь слава тогда досталась бы великому хану, а не его первому темнику Мамаю. Хан был никчёмный, его убрали, пришлось скручивать головы и его ставленникам. Степные духи, распалённые кровью недругов Мамая, наслали на Орду моровую язву. Возможно, Аллах испытывал Мамая на крепость? Крыло беды коснулось и его тумена, хоть он и приказал не подпускать к его расположению ни одну душу на два полёта стрелы. По приказу Мамая в столице дотла сжигались жилища, где обнаружилась болезнь, а спасающихся из огня побивали стрелами, трупы крючками стаскивались в костры. Крючников не подпускали к другим людям, потом их тоже побили и сожгли. В разгар мора Мамай со своей гвардией ушёл ночью из Сарая, приказал обложить его и никого не пропускать в обе стороны. В столице начался голод, назревал бунт, отдельные мурзы восстали, полудикие степные орды, прослышав о бедствии, придвинулись, грозя разграбить город и с его богатствами разнести заразу по всей степи. Мамай послал против врагов верные отряды, распустив слух, что его воины окунают наконечники стрел в язвы умерших от чёрной болезни. Враги разбежались, всё затихло. Власть Мамая выросла.

Лишь через три года, когда подзабылась напасть, он послал карательный отряд во главе с царевичем Араб-шахом против Нижнего Новгорода. Араб-шах разорил княжество, разбил русское войско на реке Пьяне, но не воспользовался удобным моментом, не пошёл дальше нижегородских и рязанских земель. Типичный короткоумый "принц крови". Мамай приказал убить его по возвращении в Орду. Потом был Бегич... Жаль Бегича. Но кто-то должен расплачиваться за долголетние поблажки врагам. За Бегича Мамай тогда разорил Рязань, вынудил её великого князя стать своим союзником. С Дмитрием же - особые счёты: злое растение рвут с корнем.