Полёт мотылька

Естественно, от освобождения я отказался, чем навеял на нашу семью огромный позор, а на себя — ярость отца. Но моя свобода и честь ничего не значили в сравнении с жизнью Амели, и тот, кто всё это подстроил знал, что я поддамся и останусь в сырых стенах.

На следующий день Денис приносит мне информацию об Амели и осведомляет о том, что процесс освобождения Андрея начинается. Попрощавшись с ним и вернувшись в камеру, протягиваю надзирателю нужную купюру и прошу привести ко мне Андрея.

— Друг мой, — слышу приятный баритон за спиной спустя десяток минут.

Приветствую его и предлагаю присесть.

— Что-то случилось? — интересуется, как только мы садимся за стол.

— Мне кажется, пора тебе на свободу, — отвечаю серьёзно.

— То есть? — хмурит брови.

— Процесс твоего освобождения начался.

— Ты серьёзно, Давид?

— Такими вещами не шутят.

Мужчина откидывается на спинку стула, пребывая в шоке. И пока он размышляет о чем-то, я терпеливо жду.

— Что мне предстоит сделать? — спрашивает, поняв всю суть.

— Следить за ней, — протягиваю конверт со всей информацией о Амели. — Круглосуточно. До тех пор, пока я не выйду отсюда!

— И докладывать тебе?

— Нет, как только ты выйдешь отсюда, забудь, что знал меня! С тобой свяжется мой помощник, только ему ты сможешь доверять.

Пока Андрей раскрывает конверт, я нервно закуриваю сигарету.

— Красивая, — говорит мужчина, как только видит её фотографию.

Улыбаюсь ему в ответ и делаю очередную затяжку.

«Очень красивая» — отмечаю про себя.

— Всё будет с ней хорошо, — продолжает следом и кладёт фото обратно.

— Ты единственный, кому я сейчас могу её доверить.

— Время, — раздаётся голос охраны за дверью.

Мы встаём и пожимаем друг другу руки.

— Твоё доверие будет оправдано, — говорит с такой уверенностью, которая лишь подкрепляет мою веру в него.

— Встретимся на той стороне.

— Уверен, что это произойдёт очень скоро!

— Как только все закончится, обещаю тебе и Марии полную безопасность.

Улыбается, прижимается плечом к моему плечу, а после выходит из камеры.

Мы первые и последние люди в этой тюрьме, кому мы сумели открыть всю правду о себе. И я знаю, что сейчас никто так не поймёт меня в желании защитить любимую, как он.

Глава 22

Пустошь памяти заполнилась яркими обрывками, и теперь нет сомнений, что слова Давида в тюрьме были ложью. Я ощущаю облегчение, но в тоже время, и тяжесть души.

Перебирая в голове каждый фрагмент своей жизни, я набираюсь всё больше смелости перед разговором с мамой, который должен состояться с минуты на минуту.

Сейчас именно с ней мне хочется поделиться всем тем, что у меня на сердце. Не с Артёмом, не с Сандрой и не с Мартой, а с мамой. Я нуждаюсь в ней, в её присутствии в моей настоящей жизни. Пусть осудит, разозлится и не поймёт, но главное узнает свою дочь с истинной стороны.

— Мам, — войдя в её комнату, обращаюсь к ней.

— Амели? Как хорошо, что ты приехала, — улыбается она, собирая волосы в пучок. — Думала, ты после Артёма сразу домой поедешь.

— Нет, хочу и сегодня остаться с тобой, — подхожу к ней, обнимаю и целую в щеку.

— Альберт скоро начнёт ревновать, — смеётся мама.

Я криво улыбаюсь и прохожу к дивану, сажусь и прячу взгляд.

— Как раз о Альберте я бы и хотела с тобой поговорить!

— Что-то произошло?

— Да, мам, — поднимаю взгляд. — Я хочу развестись, — произношу, как на духу, пока решимость непоколебима.

Её лицо искажается, словно на замедленной съёмке, и я замечаю, как она медленно приближается ко мне, находясь в потрясении.

— Что случилось? Он обидел тебя? — интересуется с трудом.

— Нет-нет.

«Скорее, я обидела» — с грустью отмечаю для самой себя.

К горлу подступает ком, и говорить становится слишком сложно.

— Не молчи! Объясни мне, — взволновано продолжает мама.

— Я поняла, что совершила ошибку. Не должна была выходить замуж за него без любви, — я перевожу взгляд на неё и беру за руки. — Мам, он чужой для меня человек. Каждый его взгляд и прикосновения для меня смерти подобно. Я не могу так.

— Доченька, ты живёшь эмоциями, а они непостоянны. Альберт прекрасный парень, он бережет тебя, заботится. А это ведь так важно, когда рядом с тобой надёжный мужчина.

— Важнее, чем любимый мужчина?

— Родная, откуда тебе знать, возможно уже завтра твои чувства к нему изменятся. Думаю, тебе нужно дать время вашей семье.

— А если я люблю другого? — срывается с уст.

— Ч-что? — с ужасом в глазах мама смотрит на меня.

— Я думала, что смогу вырвать эти чувства из сердца, — на миг сжимаю губы, стараясь совладать с эмоциями. — Но, клянусь, чем больше дней я проживаю, тем глубже все становится.

— Амели, — теряется и запинается. — Господи, родная, ты сведёшь меня в могилу с таким заявлениями. Что происходит?

— Мам, умоляю тебя, — глаза наполняются слезами. — Умоляю, пообещай, что сумеешь понять меня и простить за ошибки.

Она слегка отстраняется и некоторое время старается понять суть мною сказанного.

— При условии, что сейчас ты объяснишь мне все и не станешь ничего скрывать, — произносит с трудом.

Сглотнув ком, я киваю в ответ и, совладав с эмоциями, приступаю к рассказу.

Мама не перебивает меня, слушает внимательно, и лишь в её глазах я читаю настоящую боль от каждого моего слова. Но я рассказываю ей всё, потому что понимаю, что однажды причиню ей намного больше боли своим несчастьем.

— Ты должна была нам тогда всё рассказать, Амели.

— Я испугалась, подумала, что причиню слишком много боли вам своим поступком. Не хотела терять вашего доверия, не хотела поступать с вами так же, как сестра. Тогда я была уверена, что смогу усмирить свои чувства. Но я ошиблась. Не смогла.

— Ты, и в правду, хочешь развестись с Альбертом, с достойным парнем, ради человека, который сидит в тюрьме? Амели, слышала бы ты, что люди говорят о Давиде.

— Я хочу развестись с Альбертом, потому что мне тяжело быть и жить рядом с ним, — исправляю её. — А что касаемо Давида… то я не верю в то, что говорят люди. Я не знаю, почему он в тюрьме, но точно не потому, за что его обвиняют. Но это все вторично. Я не могу с нелюбимым. Не могу.