Полет на спине дракона

А ветер не стихает.

Не мог себе позволить Мухаммед нанять хитромудрых убийц своей матери. А... намекнуть? Кто бы осмелился понять намёк?

Темуджин же знал, что МОЖЕТ себе такое позволить.

Поэтому он упорно и настойчиво повторял: нужно особенно заботиться именно о Джучи, хитромудрые недруги его Великих Свершений направят длинную стрелу-хоорцах именно по этому, такому незащищённому месту в потёртом панцире его благополучия. Берегите, ОСОБЕННО берегите старшего сына... Налагайте доспехи бдительности на вольного скакуна беспечности.

Когда он ворчал (будто невзначай) об этом, его строгий сдержанный язык становился цветастым, как это принято у «белоголовых». В этом — намёк: Джучи должен погибнуть от руки приверженцев Магомета, от сартаулов, от его, Джучи, непосредственных подданных. «Смотрите, он их так защищал, что рассорился с отцом. И чем его отблагодарили?»

Заодно назидательный пример недопустимости милости к врагу.

Про «скакуна беспечности» тоже подсказка неспроста. Джучи любил углубляться в степь один, скакать, оставляя нухуров далеко позади. Он любил резво и весело рисковать своей головой. Грех этим не воспользоваться.

Всё произошло почти так, как и замышлялось. Джучи был найден с переломанной спиной во время одной из охот. Это они сообразили. Правда, насчёт убийц-мусульман — не выгорело (эх, учить ещё, не переучить). Темуджин не стал расправляться с теми, кто «не уберёг» его сына. Он заплатит за услугу добром, ничего им не сделает...

Как часто бывает в таких случаях, милосердие опять обернулось конфузом. Глупые говорили: «Он не расправился с теми, кто не уберёг его сына, потому что сам приказал сломать ему хребет».

Умные возражали: «Наш Каган слишком умён, чтобы накликать столь явные разговоры». Плевать на слухи, они утихнут. Зато он дал понять своим людям, что никогда не отплатит неблагодарностью за верность.

Насколько своевременным было всё же содеянное, он понял позднее. Бортэ, его старшая жена и мать Джучи, которую он когда-то вызволил из плена, которой простил невольный «блуд» с насильниками-меркитами... открыто обвинила Темуджина в убийстве сына. Он оскорбился и обиделся вполне искренне, будто действительно не имел к этому никакого касательства.

Так ведь и не имел. И приказа не отдавал.

Как человека, его даже прошибла слеза («эх, старость») от мысли, что его жена... женщина, заменившая ему мать... приходя в юрту к которой он порой чувствовал себя ребёнком, может думать о нём так плохо.

Однако как правитель он испытал облегчение. Хвала Вечному Небу. Ещё бы с годочек потянул — и убрать строптивого сыночка стало бы невозможно. Тут же разгорелась бы «правильная» молва. Своим «распространителям слухов» строго-настрого приказал: если появятся разговоры, их не опровергать, но усиливать, снабдив всякими небылицами. Чтобы и дурак не поверил в этакую глупость.

Бату. Иртышский улус. 1227 год

На Великом Курилтае согласно Ясе выбирали только Верховного Хана. Джучи же был держателем пожалованного ему улуса, который наследовался по старинке — старшим сыном. Стало быть, власть переходила к Орду. Так-то оно так, но... Сначала Бату пытался вежливо растолковать людям, что он здесь не самый главный, поскольку улус принадлежит Орду, но потом махнул рукой и стал распоряжаться, неожиданно легко вжившись в новую для себя роль.

В могилу вместе с ханом не отправили ни одного раба, чем вызвали тяжёлое недоумение тех подданных из монголов, которые чтили Тенгри. «Не приличествует посылать моего отца в последний путь в окружении боголов, они этого недостойны», — объявил царевич. Поступил он так не столько из жалости, сколько из нежелания дразнить мусульманских улемов и кыпчакских беков — многие из рабов были их единоверцами.

Его попытку избавить несчастных рабов от участи, постигшей табун туркменских белых жеребцов и бухарские ковры, истолковали превратно — как призыв. Тут же явился довольно увесистый сонм из лучших нойонов и воинов: «Ты прав, тайджи. Нухуры избрали нас сопровождать Джучи-хана в его нелёгком пути как самых уважаемых, мы готовы». Посмотрев в их твёрдые, медные лица, Бату растроганно прослезился, но мужественный порыв отклонил: «Вы нужны мне здесь». Изображая недовольство (из-под которого, как лошадиные уши из-под медного налобника, выпирало облегчение), ветераны разошлись по юртам к обрадованным жёнам.

«Да, с таким людьми ничего не страшно», — подумал Бату.

За всей этой нехитрой его изворотливостью одобрительно наблюдали сартаульские джигиты и несториане, не принимающие человеческих жертв. Волхвы Этуген и джурдженьские шаманы недовольно фыркали — к чему напрасно гневить дух убиенного? Ну да ничего, пусть привыкают.

Ещё один человек с особенной самозабвенной страстью рвался туда — то ли вниз к опущенному телу, то ли вверх в Небеса. Это была Уке. Устав с ней бороться и позориться перед наблюдательным народом, Бату перепоручил мать Маркузу. После напористых рывков в руках чародея она сникла в бессилии.

— Ты что? — спросил Маркуз.

— Я не к нему. Я от тебя убежать хотела, — призналась Уке.

Когда (конечно же, пред лицом Темуджиновых соглядатаев) «безлюдную» могилу забросали кубками, диадемами, оружием, онгонами предков, а поверх всего этого — ещё и землёй, Бату взгрустнул об отце. И потому ещё взгрустнул, что за «безлюдье» придётся отвечать перед Великим Каганом, как за оскорбление...

И ещё за кое-что из деяний отца придётся отвечать.

На следующее утро после похорон страдающий похмельем Орду молча бухнулся Бату в ноги и заголосил в трубной истерике, как осенний марал. Потом выскочил из юрты — блевать. Тургауды непочтительно отскочили. Обрушившееся на него бремя ответственности (как на официального наследника Джучи), казалось, лишило старшего брата возможности передвигаться под его тяжестью иначе как на четвереньках.

Сердобольный Бату наконец подсказал:

— Откажись от власти... Отдай это пламя мне. Будешь старший в роде. Я дам тебе табуны и рабов. Никто не обидит — кому ты нужен?

— Дзе... дзе, — радостно встрепенулся Орду. Такое простое решение в его бестолковую голову без подсказки не заглянуло.

— Ступай проспись, горе моё.

Так нежданно-негаданно Бату стал ханом. Правда, пока только в глазах своих людей. Для Темуджина он оставался мятежником.

Через десять дней вернулись разъезды, посланные в степь ловить возможных убийц эцегэ. Как и следовало ожидать — вернулись ни с чем. Все понимали, что это одна из тех тайн, которая навсегда останется неразгаданной. Потому что никто не будет её разгадывать.