Полёт одуванчиков

Дорогое лицо в вагонном окошке.

— Даша…

— Илья…

Встретились. Как он соскучился по ней, прижать бы её к себе со всей недюжинной силой, до хруста в косточках. Но Илья лишь бережно обнимает Дашу. Ну, говори. Не молчи, говори.

— Дашенька, я обещал, помнишь, сказать тебе что-то.

— Домой, Илья, сначала домой, все разговоры потом, я есть хочу.

Заехали домой. Мама ждала, стол накрыт. Илья напряжён, небольшая отсрочка ему в муку.

Наскоро перекусили.

— Мамочка, нам с Ильёй надо ненадолго отлучиться. Мы скоро.

У Ильи ватные ноги. Ещё немного и он рухнет на грязную мостовую, бездыханный, отмучившийся. Где, где лучше поговорить? Илья хватается за соломинку. В церкви! В той самой, где он молился и вымолил примирение с Дашей. Ну, конечно, Божия Матерь даст ему силы, как он сразу, болван, не догадался.

— Едем в храм.

Даша обрадовалась.

— Туда, где будем венчаться?

Едут. Пробки. Духота, в голове у Ильи пульсирует боль. Таблеточку бы.

Храм в заалевших к вечеру облаках устремлён к этим облакам, выше, через облака, к той самой синеве, которую с земли не видно. Храм знает о ней. Его купола пронзают облака, чтобы дать синеве пролиться и на пробки, и на духоту, и на тех, кто совсем запутался.

Народ торопился ко Всенощной.

Илья с Дашей протиснулись к Казанской.

— Пойду свечку куплю, — шепнул он Даше.

Последняя отсрочка. Перед смертью не надышишься, но всё же.

У свечного ящика толпятся. Илья встал в хвост очереди.

Свечка пахнет мёдом. Илья вдыхает аромат другой жизни, непохожей на его прежнюю. Идёт к Казанской. В полумраке ему пригрезилось… Даша и Вика. Стоят, разговаривают. Совсем спятил.

Ты не спятил, Илья. Прими всё как есть. Вика увидела Илью. Илья увидел Вику. Даша увидела Илью и улыбнулась.

— Илья, вот женщина говорит, что это чудотворная икона.

Взял Дашу за руку.

— Познакомься, это моя бывшая жена.

Даша хлопает глазами, как близорукая.

И тут с криком «папа» к Илье подлетели его дети. Гриша повис на нём первый, а Анечка отталкивала брата, легонько стучала кулачками по его спине.

— Папа!

Сзади зашушукали. Даша смотрела по сторонам растерянно и жалко.

— Папа, ты был в командировке?

— Папа, а мама сказала, что одуванчики летают!

Вика смотрит спокойно. Она в тёмном платке и похожа на монахиню. Но это Вика. А это твои, Илья, дети.

— Даша, это мои дети.

Он не узнал свой голос. Так говорят в мегафон распорядители праздников.

Даша взглянула на Илью с жалостью. Илья это почувствовал. Не с гневом, не с возмущением — с жалостью. И от этого Дашиного взгляда он стал сам себе противен.

— Знай, Даша, я хочу быть с тобой всю жизнь. Детей я люблю. Прими их в своё сердце. Вот что я хотел тебе сказать…

Опять зашикали сзади.

— Постеснялись бы, в храме… Места другого нет. Идите на улицу и разговаривайте.

— Простите, — тихо сказала Даша и вышла.

Илья дёрнулся за ней.

— Папа!

Гриша вцепился в него насмерть.

— Не уходи, — захныкала Анечка.

Вика молчала. В тёмном платке.

Очень быстро Вика привыкла быть уборщицей. Никакого стыда, никакого дискомфорта она не испытывала, ей нравилось прибираться в храме, нравилось ловко махать шваброй с намотанной на неё мокрой тряпкой, оставляя после себя сверкающее чистотой пространство. Но особенно ей нравилось чистить подсвечники. Лунки для свечек забивались огарками и Вика, раз-два, подцепляла их острым ножичком. У неё имелась небольшая жёсткая кисточка, она счищала ею свечные крошки, потом протирала подсвечник мягкой тряпочкой, любо-дорого посмотреть. Когда в работе сразу виден результат — она в радость. Никто не подшучивал над Викой, никто презрительно не усмехался, всё было как прежде. Наоборот, радовались, даже поздравляли.

— Хорошо, что ты теперь здесь…

Дети с ней. Она и в воскресную школу их сводит, и накормит чем Бог послал в трапезной у Васильевны, они поиграют, побегают в церковном дворе. Всё Господь устроил. Вика любила поразмышлять сама с собой на эту тему. Страшно было принять батюшкино предложение насчёт уборщицы, а вот пересилила себя и — радость.

Было у Вики особое желание помогать новеньким. Она безошибочно узнавала их по растерянности и смущению. Почему-то те, кто впервые переступали порог храма, закидывали головы и смотрели на потолок. Или купят свечку и стоят, не знают, что с ней делать. Вика спешила на помощь:

— Вам о здравии? К иконе. К любой. Целитель Пантелеимон, если человек в немощи, а если путешествует, то к Николаю Угоднику, конечно.

— Сорока дней ещё нет? На канун, к Распятию, вон туда, левее. А лучше сорокоуст заказать.

Люди благодарили. Один, совсем молоденький, принёс ей даже шоколадку.

— Это вам. Спасибо, что помогли. Мне сказали, что в церкви бабки злые, спросишь, отбреют, а вы добрая.

Вот уж повеселилась. Стала себя звать «бабка добрая».

Сердечная её боль постепенно затихала. Так, значит так, ничего не поделаешь. Не приведёшь ведь Илью в кандалах обратно в семью. Отец Леонид часто повторял ей одно и то же:

— Ты, Виктория, только его не кори, в сердце злобу не пускай, прошу тебя Христом Богом. Злоба уже у горла кипит, а ты стой как скала — Илья хороший, Илья хороший.

Много раз пробовала, помогает. В привычку вошло, теперь злобы нет, отступила. Но думала она об Илье часто: как там ему в новой семье? Вика была почти уверена, что не сахар Илье жизнь с артисткой. Небось, ни пирожков испечь, ни огурчиков засолить не умеет, у них, у артистов, непонятно откуда руки растут. В кафе, наверное, его таскает, а там разве поешь по-человечески? Испортит себе желудок… А куртка? Сколько можно в ней ходить? Себе наряды справляет, а ему куртку новую не купит. Вика вспомнила фотокарточку артистки в ажурной пелерине и почувствовала, как подступает к сердцу злоба на разлучницу. Сейчас по совету батюшки ей надо повторять: «Артистка хорошая, артистка хорошая…»

Нет, отец Леонид, это мне не по силам.

А ведь Илья стал в храм ходить. Верно говорят, пока петух не клюнет, некогда зайти в церковь. А тут, видать, клюнул. Ну слава Богу, что ходит. Ей, Вике, это в радость.

Она не задумывалась о том, что ей тоже ещё можно выйти замуж. Галина Степановна завела об этом разговор, так Вика замахала руками — не надо, не продолжайте. Куда, помилуй Бог, замуж? Они венчаны с Ильёй, значит, теперь до гробовой доски одна. Вика хорошо понимала, что венчание не шутка, это не красивый обряд, это тайна соединения двух в одно. Муж и жена — плоть едина. Всё случается в жизни, вот и у них случилось. Но ведь никто венчание с них не снимал, как были едины, так и остались. Да — артистка, да — разлюбил, да — седина в бороду, но ведь Господь венчание не отменил, значит, как была она законной перед Богом женой Ильи, так и осталась. И никакие артистки ничего тут не сделают.

«Галина Степановна, я прошу вас впредь никогда мне ничего на эту тему не говорить», — строго предупредила её тогда Вика. Галина Степановна снисходительно улыбнулась.

Так и жила Вика от службы до службы, от уборки храма до уборки, от праздника до праздника. Ремонт она всё же закончила. Пришлось влезть в долги, зато квартирка у неё теперь как игрушечка. Светленькие обои, свежевыкрашенные окошки, много, много фотокарточек детей по стенам. Илья наснимал, она повесила. Это правильно, если в доме много фотокарточек детей, там никогда не пропишется одиночество.