Полет сокола (В поисках древних кладов) (Другой перевод)

Едва майор исчез среди деревьев, как улыбка Камачо растаяла, он откашлялся и сплюнул в пыль. Рабочие, толпясь, натягивали брезент на шесты и таскали свежесрубленные ветки терновника, чтобы выстроить вокруг колючую изгородь для защиты от рыскающих в ночи львов и гиен.

Проводник стегнул чью-то голую черную спину:

— Пошевеливайся, мать твою и двадцать семь отцов!

Вскрикнув от боли, рабочий засуетился. Плеть из кожи гиппопотама оставила на блестящих от пота мышцах багровый рубец толщиной с палец.

Камачо зашагал к небольшой рощице, которую Зуга облюбовал для себя и сестры. Палатки уже стояли, а доктор, как всегда по вечерам, осматривала больных. Приближаясь, Камачо увидел, как она встала из-за складного походного стола и нагнулась, чтобы осмотреть ногу носильщика, которому неловкий удар топора чуть не отрубил палец.

Португалец застыл на месте, в горле у него пересохло. С тех пор как экспедиция покинула Келимане, женщина не снимала мужских брюк. Они соблазняли больше, чем даже обнаженная плоть. Камачо впервые видел белую женщину в таком наряде и не мог отвести глаз. Всякий раз, заметив Робин, он исподтишка наблюдал за ней, с жадностью поджидая момент, когда она нагнется и ткань на ягодицах натянется — так, как сейчас. К сожалению, длился вожделенный момент недолго: доктор выпрямилась и стала что-то говорить черномазой девчонке, с которой обращалась скорее как с подругой, чем со служанкой.

Камачо прислонился к стволу высокого дерева умсиву. Устремив на женщину затуманенный взор, он тщательно взвешивал последствия того, о чем мечтал каждую ночь. В воображении все виделось в мельчайших подробностях: каждый взгляд, слово, движение, каждый вздох и вскрик… На самом деле все было не так уж и невозможно, как казалось на первый взгляд. Да, она англичанка и дочь знаменитого миссионера, и это серьезное препятствие… но Камачо имел настоящий нюх на женщин. В ее глазах и полных мягких губах сквозила чувственность, и двигалась она со звериной грацией. Переминаясь с ноги на ногу, португалец глубоко засунул руки в карманы и принялся гладить себя, все более возбуждаясь.

Он прекрасно знал, что красив настоящей мужской красотой — густые черные кудри, шальные цыганские глаза, ослепительная улыбка, сильное, хорошо сложенное тело. Привлекательный, даже неотразимый, он не раз видел, что доктор бросала на него по-женски оценивающий взгляд. Смешанная кровь часто привлекала белых женщин; в проводнике была экзотика, притягательность запретного и опасного, а в сестре майора чувствовалось бесстрашное пренебрежение к общественным условностям… «Что ж, пожалуй это возможно, — решил Камачо, — едва ли еще представится такой удобный случай: чопорный братец появится через час, а то и позже».

Очередь больных носильщиков иссякла, служанка принесла в палатку чайник с кипятком, и доктор задернула полог.

Камачо следил за этим ритуалом каждый вечер. Однажды масляная лампа отбросила тень доктора на брезент, и он увидел силуэт — женщина спустила неудобные брюки, потом взяла губку и… Португальца пробрала сладостная дрожь, и он решительно оттолкнулся от ствола дерева.

Робин разбавляла кипяток из чайника в эмалированном тазу. Ей нравилась вода погорячее, чтобы кожа краснела, усиливая ощущение чистоты. Вздохнув от приятной усталости, она расстегнула фланелевую рубашку, как вдруг в брезент палатки кто-то поскребся.

— Кто там? — резко спросила доктор.

Узнав тихий голос, она тревожно вздрогнула.

— Что вам нужно?

— Хочу с вами поговорить, миссус.

— Не сейчас, я занята.

Этот мужчина вызывал у нее отвращение и в то же время привлекал. Робин не раз ловила себя на том, что разглядывает его как красивое, но ядовитое насекомое. Ее раздражало, что проводник это замечает: к такому наверняка опасно выказывать малейший интерес.

— Приходите завтра. — Она вдруг сообразила, что Зуги в лагере нет, а маленькую Джубу она отослала с поручением.

— Не могу ждать, я заболел.

Деваться было некуда.

— Хорошо, подождите.

Застегнув рубашку, доктор, оттягивая неприятный момент, стала перекладывать инструменты, разложенные на столе. Прикосновение к ним успокаивало, сообщало уверенность.

— Войдите, — наконец решилась Робин и обернулась.

Камачо, пригнувшись, вошел, и она впервые ощутила, как он массивен. Проводник словно заполнял собой всю палатку; его зубы, белоснежные и идеально ровные, светились в полумраке. Робин поймала себя на том, что пялится на него, как цыпленок на танцующую кобру. Он был красив какой-то преувеличенной, фальшивой красотой: пышные черные кудри развевались, взгляд черных глаз обжигал.

— Что случилось? — спросила Робин, стараясь говорить сухо и деловито.

— Я покажу.

— Давайте, — кивнула она, и Камачо расстегнул рубашку.

Его кожа темно-оливкового цвета блестела, как влажный мрамор, а волосы на груди курчавились тугими завитками. Живот поджарый, как у борзого пса, талия по-девичьи тонкая. Робин рассматривала мужское тело, как ей казалось, ровным профессиональным взглядом, хотя не могла не отметить, насколько великолепный образчик стоит перед ней.

— Где? — спросила Робин, и португалец одним движением расстегнул и спустил легкие парусиновые брюки — под которыми ничего не было. — Где? — переспросила она.

Голос дрогнул. До нее наконец дошло, что все это тщательно спланированная ловушка и положение очень опасно.

— Болит здесь? — уточнила Робин хриплым шепотом.

— Да, — тоже шепотом проговорил Камачо, медленно поглаживая себя. — Сможешь помочь?

Он сделал шаг вперед.

— Конечно… смогу, — выдавила Робин, шаря рукой по столу с инструментами.

Она почувствовала укол совести — демонстрируемый орган являл собой настоящий шедевр природы — и обрадовалась, когда под руку попался игольчатый зонд, а не острый как бритва скальпель.

За миг до удара Камачо понял, что сейчас произойдет, и его точеное смуглое лицо побелело от ужаса. Он отчаянно пытался убрать то, что достал, но рука онемела от страха.

Зонд попал в цель, и португалец завизжал, как девчонка, завертевшись на месте, словно одну ногу пригвоздило к полу. Он прижал к паху обе руки, и Робин с холодным профессиональным интересом заметила, что смотреть там уже особо не на что.

Увидев, что зонд снова готов к бою, Камачо позорно капитулировал. Подвывая от боли, он поспешно подхватил штаны и бросился к выходу, врезавшись головой в опорный столб палатки. Удар задержал его всего лишь на секунду — португальца и след простыл. Робин тряслась, чувствуя при этом странное ликование. Неожиданное приключение оказалось весьма поучительным, хотя записывать его в дневник пришлось в шифрованном виде.

После того вечера португалец обходил доктора стороной, и Робин с облегчением избавилась от жаркого мужского взгляда, ласкавшего ее на каждом шагу. Сначала она думала рассказать о случившемся брату, но затруднялась подобрать слова и не хотела смущать его. Кроме того, неизвестно, как поведет себя Зуга, за холодной сдержанностью которого, похоже, скрывались тайные страсти и темные чувства. В конце концов, они родные брат и сестра, и если ее это так взбесило, почему он должен отреагировать иначе?