Полет Жирафа

Людмила Бородина,

кандидат филологических наук

Пришло мгновенье в гости к вечности

Рисунок

Там, где контуры горы и луны окружность, жили-были две сестры — Внешность и Наружность.  жили — просто никуда: грубо, косо, криво, — то ли веник и скирда, то ли хвост и грива. Не лепился к штриху штрих, всё не так, как надо. Но уставились на них два пунктира взгляда. И впервые понял мир красоты ненужность, глядя, как один пунктир пронизал Наружность, и впервые ощутил красок неуместность, глядя, как другой пунктир врезался во Внешность. И исчезли без следа бледность и недужность. Что случилось, господа? Не узнать Наружность. Неприятные для глаз вялость и небрежность оказались в самый раз — подменили Внешность! Загляденье для души, лёгкость и воздушность, — до чего же хороши Внешность и Наружность! Две подружки, две сестры, две берёзки в поле… Это всё видней с горы, а с луны — тем боле.

Песчинка и гора

I.

Жила-была песчинка под горой, трудилась добросовестно и честно. Жила-была песчинка под горой, совсем немного занимала места. Жила-была песчинка под горой и ничего другого не желала. Она стояла за гору горой,  все силы ей, всю душу отдавала. И где теперь песчинка? Вот вопрос, который надо рассмотреть всерьёз, чтоб на него ответить без заминки. А у горы, наверное, склероз: ну, где ей помнить верную песчинку!

2.

Жила-была песчинка на горе. Какая сила, красота и смелость! Жила-была песчинка на горе и снизу очень хорошо смотрелась. Жила-была песчинка на горе, и вся гора вокруг неё вертелась. Жила-была песчинка на горе. Жила, была… И вдруг куда-то делась. Куда она девалась? Вот вопрос! Наверно, ветер дунул и унёс, — такое нам не в редкость, не в новинку. А у горы — ликующий склероз: какое счастье — позабыть песчинку!

Слово

А слава — дым, а слово — дом, и в этом доме я живу. Под вечер за моим окном садится солнце на траву, а утром, выспавшись, встаёт и отправляется в полет — вокруг столиц и деревень, с весёлой тучкой набекрень. Приходят Прежде и Потом, в мою стучатся дверь, интересуясь, где живёт прекрасная Теперь. А я на это: вот так да! А лучше: вот те на! Да где ж ей жить ещё, когда Теперь — моя жена. Я приглашаю в дом гостей, прошу испить вина. И входит в комнату Теперь, садится у окна. Я Прежде знаю с давних пор, мы даже с ним на ты. И потянулся разговор до самой темноты. И ночь стояла у окна, вздыхая о былом… Но где Теперь, моя жена? Она ушла с Потом. Как много у меня потерь! И вот — ещё одна. Ушла она, моя Теперь, неверная жена. Ушла, покинула мой дом, а я кричал: «Вернись!» Проснулось солнце за окном и устремилось ввысь, и на пути его крутом кружилась голова… Но слава — дым, а слово — дом. Слова, слова, слова… И просыпалась жизнь вокруг, как водится, с утра. И Прежде, мимолётный друг, промолвил: «Нам пора». И я поднялся, чтоб идти, но отворилась дверь, и встала на моем пути прекрасная Теперь. Другая, новая Теперь, она вошла в мой дом. И другу я сказал: «Иди. Я как-нибудь потом».

Памятник

Смеялось море и грустило, а там, на самой глубине, скала гранитная застыла — посмертный памятник волне. И как же было сохранить ей, в смятенье вод продлить себя? Но продолжается в граните её короткая судьба. Её упрямая беспечность, её неистовый каприз… Гранит холодный — это вечность, порыв мгновенный — это жизнь. Какая быль! Какая небыль! Какая огненная стать! Волна себя взрывает в небо, но ей до неба не достать. Оно не встретит, не полюбит, не приголубит в вышине… И только там, в смертельной глуби, бессмертный памятник волне.

Туман над городом

Встал над городом туман, помолился Богу: «Не введи меня в обман, укажи дорогу. Что-то вдруг произошло в мире, очевидно: всё вокруг заволокло, ничего не видно». Бог решил: куда ни шло! И помог туману. Всё вокруг разволокло, видно, как с экрана. Солнышко насквозь небес разметало хмури, и — с туманом или без — всё вполне в ажуре. Но из недр небытия вопль истошный брызжет: «Господи? А где же я? Я ж себя не вижу?» Бог на это с ВЫСОТЫ: «Не рядись со мною. Делай выбор: либо ты, либо остальное. Меньше думай о себе, вот твоя задача». И в ответ небытие разразилось плачем.

* * *

Вылетали из памяти вместе: город, улица, речка и сад. Ни привета от них, ни известий, ни надежды вернуться назад. Голоса и знакомые лица, и пожатия дружеских рук, — все они, как осенние птицы, потянулись на солнечный юг. Потянулись — и канули в воду. Где-то ждёт их другая страна… Вылетают из памяти годы, видно, память для них холодна.

Точечки-тирешечки

Говорил лилипут с лилипуточкой, перепутывая шуточку шуточкой, перехихивая хиханьку хаханькой, называя лилипуточку махонькой и щелкая слова, что орешечки, выбивая за строчечкой строчечку, — Как в морзянке, точечку за тирешечкой и опять за тирешечкой точечку. А над ними деревья огромные потупляли свои взгляды нескромные: ах, какие, мол, они у нас махонькие, Всё им хиханьки, мол, всё им хаханьки, и склонялись небеса солнцеликие перед их любовью великою.

Белое и черное

Как различить, где белое, а где чёрное? Как распознать, где чёрное, а где белое? К белой вершине тропинка взбегает горная, к чёрной земле снежинка жмется несмелая. Чёрные дни тоскуют о белых ночах, белые ночи вздыхают о чёрной темени. И голова, что белеет на ваших плечах, видится чёрной в каком-то далёком времени… Белым по чёрному — это времени след. Чёрным по белому — это листы газеты. Буквы спешат. И тоскует вопрос по ответу — так же, как где-то по вопросу тоскует ответ.

Простая история

Один счастливый человек не знал, что он счастливый. Ему казался чёрным снег и небо некрасивым. И обвинял он в этом всех, судьбу, жену, соседа. Но был счастливым человек, хоть сам о том не ведал. Когда совсем не стало сил от этих горьких мыслей, счастливый человек решил покончить счеты с жизнью. Поглубже пропасть отыскал и бросился с обрыва… Но и тогда ещё не знал о том, что он счастливый. И все осталось позади, не мучит, не тревожит… Раздайся, небо! Он летит, хоть он летать не может. Но он летит, но он летит, так просто и красиво, что птицы на его пути завидуют: счастливый! И замедляет время бег, чтоб посмотреть на это. Летит счастливый человек, летит над белым светом, летит он выше облаков, над лесом, над заливом… Не верите? Летать легко. Труднее быть счастливым.

* * *

Звук не дошёл до тишины, он где-то пал на полдороге, и были больше не слышны его сомненья и тревоги. Но улица не знала сна, и вот тогда, молчать не в силах, заговорила тишина над звука павшего могилой. Она над городом плыла, надежда наша и порука… И это музыка была, что в мире недоступна звуку.