Полигон смерти

— Должен заметить, у тебя тоже неплохо получается, — заметил я, желая отблагодарить бутуза. — Твой Фредди очень крут, я таких раньше не видел.

— Какой Фредди? — Денис в недоумении нахмурился.

Я ткнул карандашом в его мольберт.

— Саша, ты вроде такой большой… а такой тупой, — неодобрительно пробурчал Денис. — Это Дед Мороз, не видно, что ли?

— Упс… Что ж, маленько промазал, бывает. А что у него в этом здоровенном мешке?

— Всякие подарки. Ты это… посторожи мой рисунок, я в туалет сбегаю.

— А зачем сторожить?

— Чтоб не испортили, — понизил голос Денис и с тревогой посмотрел по сторонам. — Конкурс, сам понимаешь…

Денис быстро вернулся, поднатужился и закончил своего вороватого Фредди-Мороза раньше меня, чем остался очень доволен (как будто мы стартовали одновременно и работали в одном формате).

— Ну ты тут копайся дальше, а я пошел за подарком. Кстати, ты только тёток рисуешь или мужиков тоже?

— Тебя нарисовать?

— Нет, батю моего. Ну, если будет время… Я вижу, у тебя хорошо получается.

— Спасибо, твоя похвала согрела мне душу. Но вот насчёт портрета… Гхм… Понимаешь…

— Мы с ней соседи, — плутовато подмигнул мне Денис, указав на Катю. — На одной площадке живём. И она у меня группу ведет.

— Ух ты! Что ж, это меняет дело. Если будет время, обязательно нарисую.

— Тогда я тебя с предками познакомлю. Надо будет чтобы они разрешили тебе прийти ко мне в гости.

— О как… А без подобного разрешения в вашем городе в гости не пускают?

— «В городе» — не знаю, а у нас точно не пускают. У меня батя ветеран-инвалид, в Чечне воевал. Ещё не знаю, он даст себя рисовать или нет. Надо будет уговаривать.

— Ветеран, говоришь… Синдром присутствует? В смысле, буйствует иногда?

— Нет, он спокойный. Но очень строгий.

— Ну и правильно. А то сейчас развелось всяких… Хорошо, я готов познакомиться с ветераном. Только рисовать будем несколько позже. Сегодня и завтра я буду занят.

— Договорились.

Катя переговорила с Денисом — общались они по-соседски, как свои люди, и пошла в зрительный зал. Я так понял, что пока киндеры рисуют в фойе, их родителей в зале развлекают детской худсамодеятельностью, чтобы не толпились за спинами конкурсантов и не мешали.

А интересно у них тут всё устроено, хоть и кондово, местечково, но в то же время с заботой о людях.

Денис неотрывно торчал возле стенда и охранял свой рисунок, исподтишка бросая тревожные взгляды на правый фланг рисовальщиков. Там сидел толстый веснушчатый мальчуган, не сказать, чтобы на вид явный злыдень и хронический уничтожитель нетленных полотен, но… в сторону Дениса и его рисунка посматривал с явной неприязнью.

О как… Значит это не фобия и не игра детского воображения.

Интересно, вроде бы совсем маленькие, а уже столько нюансов в отношениях, что хоть сейчас садись и пиши книгу по прикладным аспектам детской психологии.

* * *

Едва Катя скрылась за дверью зрительного зала, с парадного входа впёрлась та самая активная молодежь, про которую давеча рассказывали местные чекисты.

Их было трое, от обычных обывателей они ничем не отличались, разве что у каждого на левой руке красовалась кумачовая повязка с белыми буквами «ДНД». Лица у ребят были вполне добродушные и даже где-то сельскохозяйственные, с этаким простодушно-сермяжным оттенком. То есть у человека с воображением, приехавшего в глубинку из столицы, сразу могло сложиться впечатление, что это те самые комбайнеры из одноименной песенки Игоря Растеряева. В будни они как следует поработали, а в праздничный вечер, перед тем как основательно принять заслуженную дозу С₂Н₅ОН, решили добровольно помочь родному городу в соблюдении общественного порядка.

Возглавлял троицу невысокий голубоглазый крепыш, этакий забавный краснощекий боровичок, по местным меркам вполне даже симпатичный, с ответственностью во взоре и с неким намёком на принадлежность к Власти в интонациях.

Хлопнув по плечу Дениса, он по-хозяйски спросил «Где Катюха?» — и, получив ответ, направился было к дверям зрительного зала… но Денис что-то негромко ему сказал и безапелляционно ткнул пальцем в мою сторону.

— Вот так ни хрена себе! — простецки удивился боровичок. — А ну…

Он подошел поближе и с минуту безмолвно смотрел на мою работу.

Портрет был почти готов, осталось нанести завершающие штрихи. Я счёл, что такое красноречиво-молчаливое созерцание — это закономерное восхищение моим талантом, и не стал выговаривать непрошенному соглядатаю за вмешательство в процесс.

Поглазев на портрет, он всё с теми же хозяйскими интонациями уточнил:

— Это для чего?

Как и подобает творческой личности, я воспринял этот вопрос в самом широком аспекте: перспективы, планы на будущее и прочие нюансы, которые внезапно открывает перед Катей внимание великого московского художника, ненароком забредшего в этот забытый богом уголок.

В общем-то понятно, что я не обязан отвечать на такого рода вопросы, но моё развитое художественное чутьё подсказало, что боровичок — это Катин брат. Он был похож на неё и вполне по-братски проявлял заботу о ней, беспокоясь, не повредит ли Кате такое неожиданное знакомство. Поэтому я не стал вставать в позу и задаваться, а запросто объяснил, что Катя — удивительная девушка и для любого уважающего себя художника было бы страшным преступлением пройти мимо такой выдающейся натуры.

По поводу же ближайших перспектив пояснил следующее: то, что он видит, вовсе не портрет, а всего лишь примитивный эскиз (пусть сразу проникнется, каков я мастер, если у меня такие эскизы). В своей московской студии я напишу с него полноценный портрет маслом, и если он хорошо «пойдёт» на вернисажах европейских столиц, то Катю наверняка ожидает большое будущее.

То есть если у нас с ней удачно сложатся отношения, её ожидает головокружительный успех на мировом уровне.

В общем, красиво соврал, складно и эпично, такие посулы должны впечатлить любого деревенского братца.

Боровичок, однако, на всю эту мишуру даже и ухом не повел, а расплывчатое и вроде бы безобидное понятие «отношения» вызвало у него странную реакцию:

— Не понял… Это что же получается, сырок ты гамбургский… Это ты, кур-рва мааскоффская, мою Катюху клеишь?!

Сказано это было очень негромко, в диапазоне свистящего шёпота, но я всё тщательно расслышал и страшно удивился такой вульгарной трактовке развития событий.

— Что значит «клеишь»? Что вы себе позволяете?! Она, вообще, вам кто?

— Она мне — всё, — решительно заявил боровичок и, приняв меня под локоток, кивнул куда-то в дальний угол: — Пойдём, я те щас всё популярно растолкую.

В дальнем углу была железная дверь, над которой в соответствии со всеми социалистическими нормами горел плафон и зияла бросающаяся в глаза надпись «Пожарный выход».

— А, то есть вы хотите бить меня втроём? — Я невольно возвысил голос.

— Да не сцы, пад-донак, — презрительно процедил боровичок. — Всё будет честно, один на один. Чисто мужской разговор, ты и я. Ты идёшь или как?