Полигон смерти

— Я не понял… Это чо такое сейчас твой пацан сделал?

— Маркеры поставил, — буднично сообщил Феликс. — Теперь вы в «сетке».

— Итак? — запросил командир «Арсенала».

— Работайте, — разрешил ЧП.

— В какой, нах, се…

Слово оборвалось на первом слоге: стена напротив столов вдруг плюнула щепой и обзавелась сразу пятью отверстиями, непредусмотренными строительными нормативами.

Пятеро бунтарей были отброшены далеко назад, вместе со стульями. Троим начисто снесло головы, они раскололись и разлетелись вдребезги, словно взорвались изнутри, а в телах двоих образовалось по огромной сквозной пробоине. Кровищи вокруг было — словно на хорошей скотобойне.

— Спасибо, это было наглядно, — поблагодарил ЧП командира «Арсенала» и всё тем же спокойным тоном обратился к ошеломлённой аудитории: — Ещё вопросы есть?

В столовой стояла мёртвая тишина, разбавляемая прорывающимся в нескольких местах рвотными позывами. Люди завороженно смотрели на обезображенные тела, переводили взгляды на отверстия в стене, через которые бодро сквозили лучи света, и… нет, никто из присутствующих не роптал и не призывал к немедленной мести.

Вопросов не было.

— Замечательно, — констатировал ЧП. — Будем считать, что обо всём договорились.

Глава 5 АЛЕКС ДОРОХОВ. ДИВНАЯ НОЧЬ НАКАНУНЕ ВП

— Это очень старый дом, — с гордостью сообщила Катя. — Он входит в реестр культурного наследия области. До революции это была контора заводоуправления промышленника Сабурова, а сейчас здесь проживает творческая элита нашего города.

— Угу…

Дом выглядел как все прочие здания в округе: ничем не примечательная трёхэтажная «сталинка», однако я не стал возражать и почтительно «угукнул». После Москвы с мемориальными табличками едва ли не на каждом здании местечковое культуронаследие воспринималось как детская наивность, но я был не в том состоянии, чтобы участвовать в дебатах об особенностях местной архитектуры.

Уютное местечко притаилось на третьем этаже.

Привычная равносторонняя площадка отсутствовала, здесь был широкий длинный коридор, насквозь пронзавший весь этаж, заставленный всякой всячиной: детскими колясками, санками, лыжами, большими деревянными лопатами для чистки снега, коробками и ящиками, старыми стиральными машинками и прочей атрибутикой советской эпохи.

Коридор был отчаянно обшарпан и на всём протяжении освещен единственной тусклой лампочкой. По обеим сторонам располагались что-то около десятка дверей, из-за которых щедро сочились звуки разухабистого досуга. Судя по всему, за каждой дверью широко и душевно гуляла вот эта самая творческая элита.

Замечательно. На мой взгляд, это больше похоже на химкомбинатовскую общагу, нежели на объект культурного наследия.

Пока мы пробирались к заветной двери, лавируя между атрибутикой советской эпохи и вдыхая отчётливый сивушно-табачный фимиам, сочившийся в коридор совместно со звуками досуга и органично плюсующийся к ароматам местно-кошачьего доминирования, меня терзали противоречивые чувства.

Хотелось всё бросить к чертовой матери и удрать отсюда. Мне это местечко не нравилось, сами видите, как тут всё скверно. Было такое чувство, что меня втягивают в какую-то неприятную авантюру, и кто-то осторожный в глубине моей души подсказывал, что пока не поздно, надо побыстрее удирать отсюда.

Хотелось быть с Катей. Быть как можно ближе к Кате, желательно очень-очень близко… и как можно быстрее, несмотря на моё плачевное состояние.

Вот это последнее желание пока что перевешивало здравую оценку обстановки и удерживало меня от немедленного бегства. Думаю, любому мужчине знакомо это состояние, так что большинство читателей меня поймут.

Катя позвонила. Дверь открыли не сразу, пришлось настойчиво и тягуче продублировать.

В конце концов дверь распахнулась, и мы оказались в просторной прихожей, интимно освещенной пурпурным ночником.

Встречал нас невысокий… (хотел сказать «мужчина», но передумал) индивид в атласном халате цвета спелой вишни и с ажурным шёлковым шарфиком, повязанном бантом. На голове у него была сеточка, в глазах недовольство, испуг и отчасти даже брезгливость — и всё это сразу, хором, как только увидел меня.

Видимо, индивид категорически не приемлет насилия, оно глубоко чуждо его трепетной и чувственной натуре. Ну и реагирует соответствующим образом.

— Ой, ну что это такое?! — гнусаво, нараспев, возмутился индивид, с неприязнью рассматривая меня и нервно теребя кружевной платочек. — Катюша, ты в своём уме?

— Нинель здесь? — напористо поинтересовалась Катя, не реагируя на недовольство индивида.

— Ну а где же ей ещё быть? Ты мне скажи, что это…

— Давай её сюда, живо!

— А что у вас такое…

— Бегом, я сказала! — бесцеремонно поторопила Катя. — Не видишь, у нас тут раненый?

— Одну минуту…

Индивид торопливо испарился, а Катя стала расстёгивать мою куртку. В принципе, мне и самому нетрудно, с руками, слава богу, всё в порядке… но в тот момент я был слегка придавлен нахлынувшими впечатлениями и пребывал в прострации.

В прихожей господствовал тот самый сивушно-табачный фимиам, отголоски которого мы ощущали, пробираясь минуту назад по коридору. Здесь он был концентрированный, ядрёный, да ещё и с заметным вкраплением каких-то густых маринадов. В прихожей было несколько дверей, и из-за каждой доносились возбужденные нетрезвые голоса: где-то тянули песню, кто-то надрывно спорил, сердитыми криками перекрывая нехватку аргументов, из длинного коридора, ведущего на кухню, раздавался звон стаканов и дружное «будем!», за дверью с рифленым стеклом слышалась невнятная возня и сдавленное хихиканье, а в «служебном» помещении — то ли в ванной, то ли в туалете — можно было услышать весьма характерное ритмичное постукивание и даже азартное повизгивание!

Катя привела меня в притон?!

Не может быть — такая девушка… Такая… Эмм… Чистая и светлая… По крайней мере, на вид. Чертовщина какая-то…

— Может, нам лучше пойти в другое место? — ошеломленно пролепетал я.

— Не волнуйтесь, всё будет нормально, — пообещала Катя, стаскивая с меня куртку. — Тут просто застой, весь дым скапливается, так всегда бывает. В комнатах нормально, вот увидите. Сейчас Нинель вами займётся, через десять минут будете как новенький…

— А кто у нас Нинель?

— Нинель врач «Скорой помощи». Отличный врач, у неё рука лёгкая, просто прирожденный клирик.

— Прирождённый кто? А, понял, простите, не сразу сообразил… А этот…

— Это Виталик.

— ???

— Да дядя мой! Прекрасный человек, но… гхм… с некоторыми странностями. Но это ничего, вы быстро привыкнете и полюбите его. Его все любят, он у нас такой обаятельный…

Я хотел был возразить, что насчёт привыкнуть — ладно, бог с ним, но любить таких типов у меня не получится при всём желании, ибо это противоестественно мужской натуре, но тут в прихожую ворвалась коротко стриженная пышка, затянутая в чёрную кожу, и с ходу приступила к погрузке: