Политические портреты. Л. Брежнев, Ю. Андропов
Шрифт:
Вопрос о выдворении Солженицына из СССР обсуждался на всех уровнях и в 1972 году. 30 марта этот вопрос подробно рассматривался на заседании Политбюро. Некоторые из членов Политбюро настаивали на немедленном выдворении писателя из страны. Однако А. Косыгин не хотел, чтобы ответственность за решение брало на себя Политбюро. «Вопрос, связанный с Солженицыным, – сказал Косыгин, – это частный вопрос. Солженицын перешел все рамки терпимого, все границы, и с этим должен решать вопрос сам т. Андропов в соответствии с теми законами, которые у нас есть. А мы посмотрим, как он эти вопросы решит. Если неправильно решит, то поправим его» [197] . Но Андропов не хотел брать на себя всю ответственность. В апреле 1972 года Политбюро еще раз обсудило вопрос о Солженицыне, однако решение не было принято.
197
Кремлевский самосуд. С. 169–172.
В 1973 году КГБ продолжал внимательно следить за работой и поведением Солженицына. «Действия Солженицына контролируются…» – говорилось в одной из записок Андропова в ЦК КПСС. В материалах КГБ приводятся выдержки из бесед писателя с его неродным сыном Дмитрием, что свидетельствовало о прослушивании квартиры Светловой, где жил в это время Солженицын. Особый интерес КГБ проявляет к знакомым Солженицына в Ленинграде. В этой связи в материалах КГБ появляются имена не только литературоведа Ефима Эткинда, но и пенсионерки Е. Воронянской, которая обнаруживает хорошее знание текста «Архипелага ГУЛАГ». За Воронянской было установлено более пристальное наблюдение. Одновременно КГБ начал готовить возбуждение уголовного дела на Солженицына. В начале августа провели обыск на квартире еще одной ленинградской знакомой Солженицына Н. Ф. Пахтусовой. Среди многих изъятых при обыске материалов были найдены краткие конспекты «Архипелага», принадлежавшие перу Воронянской и Пахтусовой. Почти сразу же после этого обыск был проведен у Воронянской. Начались допросы обеих женщин. По их показаниям
198
Кремлевский самосуд. С. 250–251.
Смерть Воронянской и изъятие «Архипелага» сохранить в тайне от Солженицына было невозможно. Он говорил многим из друзей, что эта главная книга будет опубликована только после его смерти или в случае ареста. Но и изъятие рукописи «Архипелага» создавало угрозу для писателя, и он решил как можно быстрее опубликовать книгу, фотокопии которой давно уже находились у адвоката в Швейцарии. В мемуарных записках Солженицын писал: «Выкопан был “Архипелаг”, и худые вести не сидят на насесте – 1 сентября пришли мне сказать об этом, ещё не совсем точно. 3-го уже наверняка… Жаль было бедную опрометчивую женщину с её порывом – сохранить книгу лучше меня, и вот погубившую – и её, и себя, и многих. Но достаточно уже учёный на таких изломах, я в шевелении волос теменных провижу: Божий перст! Это ты! Благодарю за науку! …Разве я бы сам решился? Разве понял бы, что пришло время пускать “Архипелаг”? Наверняка – нет, всё так же бы – откладывал на весну 75-го, мнимо-покойно сидя на бочках пороховых. Но перст промелькнул: что спишь, ленивый раб? Время давно пришло и прошло – открывай!!! 3-го вечером я узнал, 5-го вечером посылал не только извещение о взятии “Архипелага” – но распоряжение: немедленно печатать» [199] .
199
Солженицын А. Бодался теленок с дубом. Париж, 1975. С. 374, 377.
Подготовка «Архипелага» – огромной по объему и трудной для перевода книги – не могла стать быстрым делом. Однако русскоязычный вариант первого тома можно было издать быстро, а кроме того, отдельные главы начали переводиться для публикации в наиболее известных газетах и журналах – в США и в странах Западной Европы. Точного графика работы не знали ни в КГБ, ни в окружении Солженицына, но было ясно – речь идет всего о трех-четырех месяцах.
10 сентября 1973 года КГБ распространил по отделам ЦК КПСС и по своему особому списку краткую – на 20 страницах – аннотацию «сочинения Солженицына “Архипелаг ГУЛАГ”», слово «роман» в документах КГБ уже не употребляется. В сентябре и октябре Андропов направил в ЦК КПСС несколько записок по «делу Солженицына». Председатель КГБ настойчиво убеждает своих коллег по Политбюро, что высылка Солженицына в одну из западных стран будет наиболее правильным решением. Это предложение встретило возражения у некоторых советских лидеров, которые настаивали на более суровом наказании. Брежнев колебался, решили создать специальную комиссию ЦК КПСС для изучения дела. Между тем Солженицын осенью 1973 года почти ежедневно встречался с иностранными корреспондентами в Москве, давал интервью, «вел встречный бой». «В первый раз, – писал он в декабре 1973 года в своих записках, – выхожу на бой в свой полный рост и в свой полный голос. Для моей жизни – момент великий, та схватка, для которой я, может быть, и жил… Не то ли время подошло наконец, когда Россия начнёт просыпаться? …Вероятно, опять есть ошибки в моём предвидении и в моих расчётах. Еще многое мне и вблизи не видно, ещё во многом меня поправит Высшая Рука. То и веселит меня, то и утверждает, что не я всё задумываю и провожу, что я – только меч, хорошо отточенный на нечистую силу, заговорённый рубить её и разгонять. О, дай мне, Господи, не переломиться при ударе! Не выпасть из руки Твоей!» [200] .
200
Солженицын А. Бодался теленок с дубом. С. 407–408.
В записке Андропова от 12 декабря, напротив, чувствовалась некоторая неуверенность. Чтобы выслать писателя из Советского Союза, нужно было и согласие какой-либо из западных стран. Между тем неофициальные запросы на этот счет оставались без ответа. Как пояснял Андропов, «имеющиеся материалы дают полное основание привлечь Солженицына к уголовной ответственности по статье 70 УК РСФСР. Привлечение Солженицына к уголовной ответственности имело бы положительное значение в том смысле, что положило бы конец безнаказанности его действий, вызывающей подчас недоумение советских граждан и ненужные кривотолки. Однако во избежание всякого рода спекуляций и имея в виду предложения ряда известных представителей советской общественности, можно было бы заменить такую меру лишением Солженицына советского гражданства и выдворением за пределы СССР. Поскольку для осуществления такого замысла необходима въездная виза одного из иностранных государств, считаем возможным поручить послам СССР в Швеции, Швейцарии, Дании и Ливане официально обратиться к правительствам этих стран с просьбой предоставить Солженицыну въездную визу в эти страны»… «Не исключено, – отмечал Андропов, – что такое обращение послов достигнет цели. Однако и в случае отказа зарубежных стран в предоставлении Солженицыну прав на жительство мы будем иметь безусловные преимущества. Во-первых, оно еще раз покажет мировой общественности гуманность Советского правительства… Во-вторых, Солженицын, узнав об этом шаге, может пойти на некоторое снижение своей враждебной активности и сокращение связей с антисоветскими кругами за рубежом. Просим рассмотреть. Председатель Комитета госбезопасности Андропов» [201] .
201
Кремлевский самосуд. С. 352–362.
В первый день нового, 1974 года западные информационные агентства сообщили об издании книги Солженицына «Архипелаг ГУЛАГ» – первого тома на русском языке. Сообщениями и комментариями была переполнена печать Запада. Крупные заголовки на первых страницах извещали читателей об этом событии как о крупнейшей сенсации. 2 января 1974 года КГБ распространил среди членов Политбюро ксерокопию рукописи всего «Архипелага», а не только аннотацию. По решению Секретариата ЦК КПСС вся печать и другие средства массовой информации СССР начали массированную кампанию, направленную против Солженицына. 7 января вопрос о Солженицыне был рассмотрен на заседании Политбюро. Предлагали самые разные меры – выслать Солженицына в одну из социалистических стран или в Ирак, но Андропов говорил, что социалистические страны на это не согласятся, а Ирак и Швейцария – хорошо, но от них также пока нет согласия. Николай Подгорный, однако, возражал против высылки, считая, что Солженицына необходимо арестовать и содержать в заключении в СССР. Почему в Китае можно публично казнить людей, заявил Подгорный, а мы не можем держать в тюрьме такого врага, как Солженицын? Еще более жестко высказывался Косыгин. Он сказал: «Нужно провести суд над Солженицыным и рассказать о нем, а отбывать наказание его можно сослать в Верхоянск, туда никто не поедет из зарубежных корреспондентов» [202] . Косыгин был тогда Председателем Совета Министров СССР, а Подгорный – Председателем Президиума Верховного Совета СССР, и с их мнением нельзя было не считаться. Особенно решителен выступал Подгорный. Он несколько раз брал слово и настаивал на самом суровом наказании. «Нам надо провести над Солженицыным суд. Если мы его вышлем, то этим покажем свою слабость… Нам нужно разоблачить Солженицына. Если мы его вышлем за границу, то он и там будет нам вредить». С Подгорным согласился Громыко, осторожно заявив, что «внутренний вариант был бы предпочтителен». За судебный процесс над Солженицыным и против высылки высказался и А. Шелепин. В конце это же мнение поддержал и Брежнев. Политбюро приняло постановление
«О мерах по пресечению антисоветской деятельности Солженицына А. И.», в котором исполнение всех карательных мер, включая арест, проведение следствия и судебного процесса было поручено Андропову и Руденко, Генеральному прокурору СССР. Это не означало, что действовать надо немедленно. Андропов и Руденко должны были сначала определить порядок и процедуру следствия и судебного процесса и внести затем предложения на этот счет в ЦК КПСС. Только после начала следствия или после ареста можно было действовать самостоятельно, «информируя ЦК КПСС в оперативном порядке».202
Кремлевский самосуд. С. 352–362.
Андропов был крайне озабочен возложенной на него миссией. Он понимал, что в случае ареста и судебного процесса пострадает не только престиж СССР, но и его личный престиж. Перед всем миром именно он, Андропов, а также КГБ предстанут в неприглядном виде. Он пригласил к себе одного из ведущих работников контрразведки КГБ генерал-майора Вячеслава Кеворкова, который уже не раз выполнял разнообразные, в том числе и весьма деликатные, поручения своего шефа. Именно Кеворков, по поручению Андропова, осуществлял неофициальную и даже тайную связь между Брежневым, Андроповым и Громыко, с одной стороны, и канцлером ФРГ Вилли Брандтом – с другой. Теперь речь шла о том, чтобы склонить германских лидеров к предоставлению Солженицыну политического убежища в ФРГ. Андропов действовал в данном случае с согласия Брежнева, с которым подробно беседовал уже после заседания Политбюро. Обобщая разговоры с Андроповым о судьбе Солженицына, В. Кеворков писал в своих мемуарах: «Ю. Андропов поведал мне о событиях, непосредственно предшествовавших принятию решения по Солженицыну. В январе 1974 года на заседании Политбюро разгорелась жаркая дискуссия по поводу писателя. Все выступавшие дружно предали его анафеме как врага Советского Союза, который, опираясь на поддержку Запада и осознавая в связи с этим безнаказанность своих действий, мажет грязью советскую действительность. Крайне резко выступили на заседании президент Н. Подгорный и премьер А. Косыгин. Каждый из них стремился доказать Брежневу, что именно он является наиболее непримиримым борцом с каждым, кто покушается на устои советской власти. Предложение Андропова ограничиться высылкой Солженицына из страны Подгорный квалифицировал как признак слабости, проявляемый советской властью к ее врагам. Премьер Косыгин в своем выступлении против предложения Андропова был более предметен. Он предложил арестовать Солженицына и сослать его в наиболее холодные районы Советского Заполярья… Оба выступления не на шутку напугали Андропова, и, рассказывая об уже свершившемся, он нервничал так, как будто все неприятное предстояло ему пережить еще раз… В данном случае речь шла об устойчивой неприязни премьера Косыгина и президента Подгорного к Генеральному секретарю Л. Брежневу и его ставленнику Ю. Андропову. Очевидным было и желание первых двух потеснить на политической арене последнего. Косыгин и Подгорный видели в Андропове сильную политическую фигуру, которая становилась реальной угрозой их политическим и административным амбициям. Однако поскольку он был приближенным лицом Л. Брежнева, имевшим на него сильное влияние, то прямое выступление против него могло повлечь за собой конфронтацию с Генеральным секретарем, а это было уже опасно. Поэтому Косыгин и Подгорный избрали тактику дезавуирования дееспособности Андропова. В истории с Солженицыным им представлялся великолепный случай поставить его в достаточно сложное положение как члена Политбюро и еще больше как руководителя госбезопасности. Для этого требовалось навязать Политбюро принятие в отношении писателя наиболее жесткого решения: арест с последующей ссылкой в лагерь с особым режимом и тяжелыми климатическими условиями, откуда мало кто возвращался. Создавалась парадоксальная ситуация: для того чтобы спасти себя, руководитель карательного органа должен был спасать писателя, которого преследовал. Может быть, действуя таким образом в отношении Солженицына, Андропов все же руководствовался какой-то тайной симпатией к писателю и его творчеству. Нет. Скажем прямо, симпатий к писателю он не испытывал. Что касается творчества, то в отличие от остальных членов Политбюро он читал много и с книгами Солженицына был хорошо знаком. С точки зрения литературы ценил их невысоко и, по его словам, дочитывал каждую из них с большим трудом. Единственной силой, двигавшей им в этом направлении, было желание остаться незапятнанным после непомерно затянувшегося пребывания на посту руководителя госбезопасности. Желание это было настолько велико, что очень скоро превратилось в комплекс, развитию которого способствовали многие обстоятельства, в том числе и одно, казалось бы, малозначительное событие. Александр Шелепин, весьма знаменитый советский политический деятель, во время своей поездки в Англию был освистан английской общественностью только за то, что менее четырех лет стоял во главе советской государственной безопасности. Легко спроецировав имевший место инцидент на себя, Андропов невольно пришел к печальному выводу и неоднократно возвращался к этой истории, трактуя ее каждый раз не в свою пользу» [203] .
203
Кеворков В. Тайный канал. М., 1997. С. 169–173.
Даже такой сторонник крайних оценок и резких суждений, как Владимир Буковский, ознакомившись с протоколами и рабочими записями Политбюро, был удивлен относительным либерализмом Ю. Андропова. В середине 1970-х годов, отмечал он, «западная пресса была полна рассуждений советологов о борьбе “голубей” и “ястребов” в Кремле… Но, как легко убедиться из приведенного протокола, единственным “голубем” оказался Андропов, да и тот предпочитал выслать Солженицына не по доброте душевной. Хорошо было Политбюро решать, что должны делать другие, не неся при этом никакой ответственности за исполнение решений. Андропов же знал, что все негативные последствия ареста и суда над Солженицыным повесят ему на шею. И он, разумеется, нашел выход, как повернуть решение Политбюро на 180 градусов, а точнее говоря, нашел страну, которая согласилась принять Солженицына вопреки его воле.
Для Андропова и отчасти для Громыко решение Политбюро об уголовном преследовании Солженицына было крайне неприятно. Мало того, что Политбюро с ними не согласилось и отвергло их рекомендации – а такое поражение уже само по себе ничего хорошего не предвещало, – но все их хитрые игры в “детант” оказывались под ударом. Что же им оставалось делать, как не обратиться к “партнерам” по этой игре – германским социал-демократам? И те не подвели» [204] .
Еще 2 февраля 1974 года в одном из своих публичных выступлений Вилли Брандт заявил, что при желании Солженицын может свободно и беспрепятственно жить и работать в ФРГ и у него не будет тех трудностей, с которыми всемирно известный писатель встречается в своей стране. Андропов немедленно доложил об этом выступлении Брандта Брежневу и поручил Кеворкову лететь в Берлин, чтобы провести тайные переговоры с Эгоном Баром, статс-секретарем ведомства канцлера. 7 февраля Андропов направил письмо лично Брежневу. В нем говорилось: «Совершенно секретно. Особая папка. Леонид Ильич! …Обращает на себя внимание тот факт, что книга Солженицына, несмотря на принимаемые нами меры по разоблачению ее антисоветского характера, так или иначе вызывает определенное сочувствие некоторых представителей творческой интеллигенции… Исходя из этого, Леонид Ильич, мне представляется, что откладывать дальше решение вопроса о Солженицыне, при всем нашем желании не повредить международным делам, просто невозможно, ибо дальнейшее промедление может вызвать для нас крайне нежелательные последствия внутри страны. Как я Вам докладывал по телефону, Брандт выступил с заявлением о том, что Солженицын может жить и свободно работать в ФРГ. Сегодня, 7 февраля, т. Кеворков вылетает для встречи с Баром с целью обсудить практически вопросы выдворения Солженицына из Советского Союза в ФРГ. Если в последнюю минуту Брандт не дрогнет и переговоры Кеворкова закончатся благополучно, то уже 9–10 февраля мы будем иметь согласованное решение, о чем я немедленно поставлю Вас в известность. Если бы указанная договоренность состоялась, то, мне представляется, что не позже чем 9–10 февраля следовало бы принять Указ Президиума Верховного Совета СССР о лишении Солженицына советского гражданства и выдворении его за пределы нашей Родины (проект Указа прилагается). Самую операцию по выдворению Солженицына в этом случае можно было бы провести 10–11 февраля.
204
Буковский В. Московский процесс. Париж; М., 1996. С. 12.
Все это важно сделать быстро, потому что, как видно из оперативных документов, Солженицын начинает догадываться о наших замыслах и может выступить с публичным документом, который поставит и нас, и Брандта в затруднительное положение. Если же по каким-либо причинам мероприятие по выдворению Солженицына сорвется, мне думается, что следовало бы не позднее 15 февраля возбудить против него уголовное дело (с арестом). Прокуратура к этому готова.
Уважаемый Леонид Ильич, прежде чем направить это письмо, мы, в Комитете, еще раз самым тщательным образом взвешивали все возможные издержки, которые возникнут в связи с выдворением (в меньшей степени) и с арестом (в большей степени) Солженицына. Такие издержки действительно будут. Но, к сожалению, другого выхода у нас нет, поскольку безнаказанность поведения Солженицына уже приносит нам издержки внутри страны гораздо большие, чем те, которые возникнут в международном плане в случае выдворения или ареста Солженицына. С уважением, Ю. Андропов» [205] .
205
Источник. Документы русской истории. 1993. № 3. С. 95–96.
Брандт «не дрогнул», и главные детали этой «операции» были с германской стороной согласованы. Практические действия – задержание Солженицына, предъявление ему обвинения и т. п. – были осуществлены Прокуратурой СССР, и Солженицын подробно описал все это в своих мемуарах.
14 февраля 1974 года в «Правде» и «Известиях» появилось сообщение ТАСС о выдворении Солженицына за пределы Советского Союза «за систематическое совершение действий, несовместимых с принадлежностью к гражданству СССР и наносящих ущерб Советскому Союзу». «Семья Солженицына, – говорилось в сообщении, – сможет выехать к нему, как только сочтет необходимым». И действительно, никто не чинил препятствий и к выезду семьи Солженицына, и к вывозу его огромного архива.