Политический порядок в меняющихся обществах

Марксизм есть теория истории. Ленинизм есть теория политического развития. Он имеет дело с социальной базой политической мобилизации, методами политической институциализации, основаниями общественного порядка. Теория верховенства партии есть, как мы уже говорили ранее, современный аналог возникшей в XVII в. теории абсолютной монархии. Модернизаторы XVII в. канонизировали короля, модернизаторы XX в. — партию. Но партия — намного более гибкий и открытый институт для модернизации, чем абсолютная монархия. Она способна не только к централизации власти, но и к ее распространению вширь. Вот что делает ленинскую теорию политического развития актуальной для переживающих модернизацию стран Азии, Африки и Латинской Америки.

Пожалуй, особенно ярко актуальность ленинской модели политического развития видна на примере Китая. Разумеется, одним из наиболее выдающихся политических достижений середины XX в. было установление в Китае в 1949 г. впервые за сотню лет системы правления, действительно способной управлять Китаем. В свою очередь, кризис этой системы наступил тогда, когда ее лидер отказался от Ленина в пользу Троцкого и подчинил интересы партии целям революционного обновления.

Эффективность ленинской модели можно наблюдать в сравнении на двух примерах, когда эта и альтернативная модели применялись одновременно к одному и тому же народу с одной культурой, примерно одинаковым уровнем экономического развития и проживающему на смежных территориях: на примерах Кореи и Вьетнама. Экономические аргументы здесь могут быть использованы двояко. Располагая большими ресурсами, Северная Корея сначала экономически развивалась быстрее, чем Южная Корея. В то же время Южный Вьетнам, до того как он испытал революционные потрясения, развивался быстрее, чем Северный Вьетнам. Можно, таким образом, приводить экономические доводы как за коммунизм, так и против него. Однако с точки зрения политики Северная Корея и Северный Вьетнам скоро достигли такого уровня политического развития и политической стабильности, которого долго не было в Южной Корее и которого все еще нет в Южном Вьетнаме. Политическая стабильность здесь означает институциальную стабильность, которая приводит к уверенности в том, что, когда Хо Ши Мин и Ким Ир Сен сойдут со сцены, ни одна из двух стран не будет переживать политический хаос и насилие, которые последовали за уходом Ли Сын Мана и Нго Динь Дьема. Различия в политическом опыте между северными и южными половинами этих двух стран не могут быть объяснены культурными различиями или существенными различиями в экономическом развитии. Нельзя и отделаться от них, сказав просто, что политическая стабильность — это оборотная сторона политической диктатуры. Дьем установил политическую диктатуру в Южном Вьетнаме; Ли пытался установить ее в Южной Корее. Ни тот, ни другой политической стабильности не добились. Различие между Севером и Югом в обеих странах было не различием между диктатурой и демократией, а, скорее, различием между хорошо организованными, с широкой социальной базой сложными политическими системами, с одной стороны, и нестабильными, расколотыми, с ограниченной социальной базой режимами личной власти, с другой. Это было различие в политической институциализации.

6. Реформа и политическое изменение

Стратегия и тактика реформ: фабианство, блицкриг и насилие

Революции редки. Реформы, пожалуй, еще более редки. И ни те, ни другие не являются необходимыми. Страны могут просто стагнировать или же меняться так, что происходящие перемены нельзя назвать ни реформами, ни революцией. Хотя граница между ними иногда бывает не вполне отчетливой, их можно различать в отношении скорости, масштабов и направления изменений в политической и социальной системах. Революция предполагает быстрое, полное и насильственное изменение ценностей, общественной структуры, политических институтов, государственной политики и социально-политического руководства. Чем шире эти изменения, тем более тотальной является революция. «Великая», или «социальная», революция предполагает существенные изменения во всех составляющих социальной и политической систем. Изменения в руководстве, политике и политических институтах, характеризующиеся ограниченностью масштабов и умеренной скоростью, можно назвать реформами. Однако не все умеренные изменения суть реформы. Понятие реформы связано с направлением изменений, а не только с их масштабами и скоростью. Реформа, как утверждает Хиршман, это изменение, в ходе которого «власть дотоле привилегированных групп урезается, а экономическое положение и социальный статус ущемленных групп соответственно улучшается»¹. Это означает изменение в направлении большего социального, экономического или политического равенства, вовлечение в общественную и политическую жизнь более широких слоев населения. Умеренные изменения в противоположном направлении лучше называть «консолидацией», нежели реформами.

Судьба реформатора нелегка. В трех отношениях его проблемы более трудны, чем проблемы революционера. Во-первых, он неизбежно ведет борьбу на два фронта против как консерваторов, так и революционеров. В сущности, чтобы добиться успеха, ему, возможно, приходится воевать на многих фронтах с множеством участников, в которой его враги находятся по одну сторону, а союзники по другую. Цель революционера — поляризовать политику, и поэтому он пытается упростить, драматизировать и сгруппировать политические вопросы в виде единой, жесткой дихотомии между силами «прогресса» и силами «реакции». Он стремится свести множество противоречий к одному глубокому противостоянию, тогда как реформатор стремится диверсифицировать и конкретизировать противоречия. Революционер стремится придать политике жесткость, реформатор — гибкость и адаптивность. Революционер должен уметь дихотомизировать общественные силы, реформатор — манипулировать ими. От реформатора, следовательно, требуется значительно более высокий уровень политического искусства, чем от революционера. Реформы редки хотя бы потому, что редки политические таланты, необходимые для того, чтобы сделать их реальностью. Успешный революционер не обязательно должен быть мастером политики; успешный реформатор всегда является таковым.

Реформатор должен не только быть более искусным в манипулировании общественными силами, чем революционер; он также должен лучше справляться с регулированием общественных изменений. Его целью являются какие-то изменения, но не тотальные; постепенные, а не конвульсивные. Для революционера какой-то интерес представляют все типы изменений и нарушений порядка. Все, что нарушает статус-кво, представляет для него какую-то ценность. Реформатор должен быть намного более избирательным и осторожным. Он должен уделять намного больше внимания методам, техникам и срокам изменений, чем это делает революционер. Как и революционера, его интересуют связи между типами изменений, но последствия этих связей для него часто оказываются даже более значимыми, чем для революционера.

Наконец, проблема приоритетов и выбора между различными типами реформ много острее стоит для реформатора, чем для революционера. Революционер в первую очередь нацелен на расширение политической активности; возникающие в результате политизированные силы используются затем для осуществления изменений в социальной и экономической структуре. Консерватор выступает против и социально-экономических реформ, и расширения политической активности. Реформатор должен сбалансировать эти две цели. Меры, способствующие установлению социально-экономического равенства, обычно требуют концентрации власти; меры, способствующие установлению политического равенства, обычно требуют рассредоточения власти. Эти цели в сущности своей не противоречат друг другу, но, как показывает опыт монархов, осуществлявших политику модернизации, слишком большая концентрация власти в институтах, по природе своей неспособных к расширению участия во власти, может завести политическую систему в тупик. Реформатору, следовательно, приходится уравновешивать изменения в социально-экономической структуре изменениями в политических институтах и так сочетать их друг с другом, чтобы ни та ни другая цель не пострадала. Лидеры и институты, подходящие для реформ одного типа, могут быть менее пригодны для реформ другого типа. Военный реформатор — Мустафа Кемаль, Гамаль Абдель Насер, Айюб Хан — добивается, к примеру, больших успехов в осуществлении социально-экономических изменений, чем в организации участия новых групп в политической системе. В то же время социал-демократическим и христианско-демократическим партийным лидерам, таким, как Бетанкур, Белаунде, Фрей, лучше удается способствовать идентификации с политической системой тех, кто был отверженным, нежели осуществлять социальные и политические изменения.

В теории для реформатора, желающего внести ряд существенных изменений в социально-экономическую структуру и политические институты, возможны две широких стратегии. Одна стратегия состояла бы в том, чтобы уже на раннем этапе обнародовать все свои цели и добиваться реализации возможно большего их числа, чтобы получить возможно большие результаты. Альтернативная стратегия состоит в том, чтобы «просунуть ногу в дверь», скрывать свои цели, отделять реформы друг от друга и каждый раз добиваться осуществления какого-нибудь одного изменения. Первый подход можно назвать всеохватным, «коренным», или блицкгригом; второй — подходом малых приращений, «отраслевым», или фабианским². В разные периоды истории реформаторы применяли оба эти подхода. Результаты их усилий показывают, что для большинства стран, переживающих трудности и конфликты, связанные с модернизацией, самым эффективным методом является сочетание фабианской стратегии с тактикой блицкрига. Для достижения своих целей реформатору следует отделить одну проблему от другой, но, сделав это, он должен, когда придет время, возможно быстрее разделываться с каждой проблемой, снимая ее с повестки дня прежде, чем его оппоненты сумеют мобилизовать свои силы. Способность достигать такого правильного сочетания фабианства и блицкрига служит верным признаком политического искусства реформатора.

Сточки зрения общей программы реформ можно, однако, привести некоторые доводы в пользу стратегии блицкрига. Почему бы реформатору не сделать известным сразу весь набор его требований, воодушевить и мобилизовать группы, настроенные в пользу перемен, и через процесс политического конфликта и политических соглашений осуществить столько, сколько позволит баланс сил сторонников изменения и консерваторов? Если он запросит 100% того, что ему нужно, разве не получит он наверняка по меньшей мере 60%? Или, еще лучше, если он запросит 150%, не сможет ли он договориться практически обо всем, что надеется получить? Не в этом ли состоит общая стратегия переговоров, наблюдаемая и в дипломатии, и в области отношений между рабочими и управляющими, и при обсуждении бюджета?

Ответ на эти вопросы применительно к осуществлению реформ в модернизирующемся обществе будет в целом отрицательным. Всеохватная стратегия, или блицкриг, эффективна только в том случае, когда участники процесса относительно известны и неизменны, если, короче, контекст процесса достижения соглашения в высокой степени стабилен. Сущность реформаторской деятельности в условиях модернизирующейся страны состоит, однако, в том, чтобы структурировать ситуацию таким образом, чтобы воздействовать на участников политического процесса, если не определять их. Характер требований и проблем, формулируемых реформатором, в значительной мере определяет союзников и оппонентов, которые будут исполнять свои роли на политической арене. Проблема реформатора состоит не в том, чтобы ошеломить одного оппонента исчерпывающим набором требований, а в том, чтобы минимизировать оппозицию за счет по видимости очень ограниченного набора требований. Реформатор, который пытается сделать все сразу, кончает тем, что добивается очень малого или ничего не добивается. Прекрасными примерами этого служат Иосиф II и Гуансюй. Оба они пытались одновременно осуществить большое число реформ на многих фронтах, чтобы полностью изменить существующий традиционный порядок. Они потерпели поражение, поскольку их попытки добиться столь кардинальных перемен мобилизовали очень много оппонентов. Практически все общественные группы и политические силы, имевшие какие-то преимущества в рамках существующего общественного устройства, почувствовали угрозу своему положению; блицкриг, или атака на всех фронтах, послужил лишь тому, что насторожил и активизировал потенциальную оппозицию. Вот почему всеохватные реформы, в смысле «революции сверху», никогда не удаются. Они вовлекают в политику не те группы, не в то время и в связи не с теми проблемами.

С поражением Иосифа II и Гуансюя очевидным образом контрастирует успешная фабианская стратегия, примененная Мустафой Кемалем на раннем этапе существования Турецкой республики. Перед Кемалем стояли практически все обычные проблемы модернизации: определение границ национального сообщества, создание современной светской политической организации, осуществление социальных и культурных реформ, ускорение экономического развития. Однако вместо того, чтобы пытаться решить все эти проблемы одновременно, Кемаль аккуратно отделил их друг от друга и добился согласия или даже поддержки для одной реформы от тех, кто выступал бы против других реформ. Последовательность, в которой решались проблемы, была выбрана таким образом, чтобы двигаться от тех вопросов, в которых Кемаль располагал наибольшей поддержкой, к тем, которые могли вызвать наибольшее противодействие. Приоритет пришлось отдать определению национального сообщества и очерчиванию этнических и территориальных границ государства. После того как было сформировано сравнительно однородное в этническом отношении сообщество, следующим шагом — как и в случае мексиканской, русской и китайской революций — стало создание эффективных современных политических институтов для отправления власти. После этого те, кто обладал властью, получили возможность навязать обществу религиозные, социальные, культурные и правовые реформы. Когда традиционные формы и обычаи были ослаблены или уничтожены, открылся путь для индустриализации и экономического развития. Короче говоря, экономический рост требовал культурной модернизации; культурная модернизация требовала эффективной власти; эффективная власть должна была уходить корнями в однородное национальное сообщество. Последовательность, в которой многие страны решали проблемы модернизации, была делом случая и исторических обстоятельств. Между тем в Турции последовательность изменений была сознательно спланирована Кемалем, и эта линия единство-власть-равенство и есть самая эффективная последовательность модернизационных реформ³.

Успех Кемаля в проведении этих реформ определялся его способностью заниматься каждой из них в отдельности и особенно умением создавать впечатление, что когда он занимается одной реформой, то вовсе не собирается проводить другие. Свой большой проект и конечные цели он держал при себе. Прежде всего было необходимо создать турецкое национальное государство в Анатолии на развалинах Османской империи. В своих действиях по определению национального сообщества Кемаль тщательно отделял вопрос об ограниченном, целостном, однородном турецком национальном государстве от вопроса о том, какого типа будет в этом государстве политическая власть. Между 1920 и 1922 г. султан оставался в Константинополе, тогда как националистическое движение под водительством Кемаля набирало силу во внутренних областях. Своими успешными сражениями с армянскими, французскими и греческими войсками Кемаль приобрел значительное число сторонников. Однако султан и султанат все еще пользовались широкой народной поддержкой и симпатией. Кемаль поэтому разделял борьбу за национальное государство и противостояние султанату. Он провозгласил одной из целей националистического движения освобождение султана от контроля британских и французских сил, оккупировавших Константинополь. Он нападал на министров султана за их сотрудничество с чужеземцами, но не на самого султана. Как говорил впоследствии сам Кемаль, «мы избрали своей мишенью один кабинет Ферид-паши и притворялись, что ничего не знаем о соучастии падишаха [султана]. Наша теория состояла в том, что суверен был обманут кабинетом и пребывал в полном неведении о том, что реально происходит»⁴. Благодаря такой тактике Кемалю удалось привлечь к националистическому делу тех консерваторов, которые все еще считали своим главным долгом сохранять верность традиционному авторитету султана.