Политический порядок в меняющихся обществах

Таблица 7.1. Перевороты и попытки переворотов в модернизирующихся странах с момента завоевания страной независимости

Источник: Fred R. von der Mehden, Politics of the Developing Nations (Englewood Cliffs, N.J., Prentice Hall, 1964), p. 65.

Подверженность политической системы риску военного вмешательства находится в обратной зависимости от силы ее политических партий. Такие страны, как Мексика и Турция, обзаведясь сильными политическими партиями, нашли тем самым путь к снижению вмешательства в политику военных. Снижение силы партий, фрагментация лидерства, размывание массовой поддержки, деградация организационной структуры, переключение внимания политических лидеров с партии на бюрократию, подъем персонализма — все это предвестники одного прекрасного момента, когда являются полковники и оккупируют столицу. Военные перевороты не разрушают партии; они просто ратифицируют факт их уже случившейся деградации. В Доминиканской Республике, например, партия Хуана Боша «начала разваливаться» с момента выборов, на которых он был избран президентом. В результате она «не оказала сопротивления полиции и вооруженным силам. Большинство ее лидеров превратилось по всем признакам в бюрократов, погруженных в технические и административные дела, связанные с реформой»¹⁰. То же самое относится и к насилию, бунтам и другим формам политической нестабильности; все это более вероятно в системах, лишенных сильных партий, чем в системах, обладающих ими.

Большинство модернизирующихся стран вне коммунистического лагеря не имели после Второй мировой войны сильных политических партий и партийных систем. Большинство партий были слишком молоды, чтобы быть по-настоящему способными к адаптации. Основное исключение представляли некоторые латиноамериканские партии и партия Конгресса в Индии. Большинство остальных были не просто молоды: их возглавляли основатели. Первейшим свидетельством институционной силы политической партии является ее способность пережить своего основателя — харизматического лидера, приведшего ее к власти. Способность партии Конгресса к адаптации выразилась в преемственности ее лидерства: от Банерджи и Безанта к Гокхале и Тилаку и далее к Ганди и Неру. Так и в Мексике переход лидерства от Кальеса к Карденасу утвердил Национальную революционную партию на пути успешной институциализации, прямо обозначенной последующей сменой ее названия на Институционно-революционную партию. Институционная сила Мапай была продемонстрирована тем фактом, что она смогла пережить не только уход Бен-Гуриона, но и его активную оппозицию. Партия тем самым убедительно показала, что она сильнее своего лидера. В отличие от Бен-Гуриона, Муньос Марин в Пуэрто-Рико сознательно сложил с себя лидерство в Народно-демократической партии именно для того отчасти, чтобы продвинуть ее институциализацию: «Выборы были началом, — сказал он, — я взялся доказать, что остров может обойтись без меня. Люди приучатся к идее институциализованной партии и научатся работать с Санчесом так же, как работали со мной» ¹¹ . С другой стороны, слабые партии зависят от своего лидера. Смерть Сенанаяке на Цейлоне, Джинны и Али Хана в Пакистане и Аун Сана в Бирме оказались прямой причиной ускоренной дезинтеграции их политических партий. Тот факт, что в Индии смерть Ганди и Пателя [68] не имела таких же последствий для партии Конгресса, был связан не только с фигурой Неру.

68

Патель, Валлабхан (1875–1950) — один из крупнейших деятелей партии Конгресса в Индии.

Вторым аспектом силы партии являются развитость и глубина ее организации, особенно в том, что касается связей с такими социально-экономическими организациями, как профсоюзы и крестьянские ассоциации. В Тунисе, Марокко, Венесуэле, Индии, Израиле, Мексике, Ямайке, Перу, Чили и некоторых других странах такие связи очень усилили влияние и укрепили организацию главных партий. Заодно они породили обычные проблемы в плане отношений между организациями функционального и политического характера, и степень близости партии к профсоюзу или ассоциации варьировала от почти полной интеграции до аморфных эпизодических альянсов. Если партия идентифицировала себя только с одной социальной силой, она, конечно, проявляла тенденцию к утрате собственной идентичности и превращению в придаток этой группы. В случае более сильных партий лидеры профсоюзов и других функциональных групп подчинялись партийным лидерам, так что сфера политических решений оставалась монополией последних. Однако большинство партий в модернизирующихся странах не имели такой организационной опоры. Чаще всего они не могли рассчитывать на массовую поддержку рабочих и крестьян. Иногда партии или отдельные лидеры имели такую поддержку, но не развили организационной и институционной инфраструктуры, которая бы структурировала их опору на массы.

Третий аспект силы партии связан с тем, в какой степени политические активисты и люди, стремящиеся к власти, идентифицируют себя с партией, а в какой они видят в ней просто средство достижения иных целей. С партией за лояльность таких политически активных деятелей соревнуются традиционные социальные группы, бюрократия и другие партии. Консервативные партии, например, склонны больше опираться на социальную структуру и аскриптивные отношения и потому принимают организационные формы, менее автономные и слабее артикулированные, чем партии более радикальные, отвергающие наличную социальную структуру и борющиеся с ней. Как предположил Ф. Конверс, «в большинстве политических систем стресс в отношении групповой лояльности и сплоченности как таковых становится все более явным по мере того, как мы движемся от правого к левому краю партийного спектра»¹².

Во многих модернизирующихся странах с получением независимости политические лидеры переносят свою лояльность с националистической партии на правительственную бюрократию. По существу, речь здесь идет о подрыве их идеологической позиции колониальными нормами и политической переориентации с популизма к администрированию. Во многих африканских странах перед обретением ими независимости националистическая партия была единственной значительной организацией современного типа. Обычно она была «хорошо организована. В условиях политической борьбы, будучи связаны со своей партией как главным инструментом политических перемен, верхи партийной элиты отдавали большую долю энергии и ресурсов созданию крепкой и хорошо управляемой организации, способной на дисциплинированное действие в соответствии с директивами сверху, на разжигание недовольства в массах и на использование его в политических целях»¹³. Однако обретение независимости часто ослабляет правящую партию, вынужденную теперь распылять свои организационные ресурсы на множество конфликтующих целей. Такое распыление ресурсов означает снижение общего уровня политической институциализации. Как предупреждал один наблюдатель, «таланты, которые когда-то были направлены на партийную организацию как главнейшую цель, могут быть теперь заняты управлением каким-то министерством или правительственным учреждением… Если не найти новые источники лояльных организационных и административных талантов, партийная организация — а значит, и главная связь между режимом и массами — может быть ослаблена»¹⁴. В подобных ситуациях идентификация с партией носит преходящий характер и подрывается преимуществами, которые предлагает правительственный пост.

В развитых политических системах лидер редко меняет свою партийную принадлежность, и перемещение социальных групп и классов от одной партии к другой представляет собой сложный и длительный исторический процесс. Для некоторых же модернизирующихся систем очень характерно перемещение индивидов и групп между партиями. На Филиппинах, например, политические лидеры постоянно дрейфуют между двумя главными партиями. Для местных лидеров характерна смена партии в зависимости от того, кто выиграл национальные выборы, а национальные лидеры меняют свою партийную принадлежность в зависимости от выборных перспектив той или иной партии. Как сказал один лидер, «знаете, как это здесь, — это вам не Великобритания и не США. Здесь существуют только личные интересы и никаких партийных привязанностей. Мы меняем партии, когда этого требуют наши интересы. Все так делают»¹⁵. За неизменностью наименования партии легко увидеть постоянно меняющиеся коалиции политических лидеров.

Процессы партийного развития

Сильная система политических партий обладает способностью, во-первых, расширить политическую активность населения и таким образом предотвратить или преодолеть аномию или революционную активность и, во-вторых, смягчить активность новых групп, вступающих в политику, и направить ее таким образом, чтобы она не подрывала порядок. То есть сильная партийная система обеспечивает институционные формы и процедуры для вовлечения новых групп. Развитие в модернизирующихся странах таких институционных форм является предпосылкой политической стабильности.

Развитие партийной системы проходит через четыре фазы.

Раздробленность

В первой фазе и политическая активность, и ее институциализация слабы. Индивиды и группы расстаются с традиционными формами политического поведения, но еще не развили политических организаций современного типа. В политике участвует незначительное количество людей, соперничающих друг с другом в рамках широкого спектра слабых, переменчивых альянсов и группировок. Группировки эти недолговечны и бесструктурны. Обычно они представляют собой продукт индивидуальных амбиций в контексте личной и семейной вражды и союзов. Такие группировки могут рассматриваться как партии, но они лишены устойчивых организационных форм и социальной базы, т. е. черт, составляющих сущность партии. Сведения о 42 партиях в Корее, 29 в Южном Вьетнаме или 18 в Пакистане нельзя принимать за чистую монету. На самом деле речь идет о фракциях, которые очень похожи на политические клики, хунты, кланы и семейные группировки, которые преобладали на политической сцене Европы и Америки XVIII в. В американской политике 1780-х гг. «фракция фигурировала как часть электората, политической элиты или судебного сообщества, участников которой объединяло и противопоставляло другим фракциям параллельное действие или координация некоторой степени согласованности, но малой длительности. Клика… выступала как фракционная группа, отношения внутри которой базировались на семейных связях, на сильном лидере или на тесном союзе людей, связанных совпадением личных интересов. Обычно смерть или отход отдел центральной фигуры приводил к разрушению клики… Такая политика решающим образом зависела от личностей и личных отношений и была подвержена резким калейдоскопическим переменам»¹⁶.

Этого же рода формы доминировали в XX в. в большинстве модернизировавшихся стран. Например, в Пакистане в 1950-х гг. «политическая партия… стала орудием личной политической карьеры. Когда старая партия не обеспечивала карьеры, формировалась новая. Партию создавали лидеры или группы, которые затем старались мобилизовать сторонников. Некоторые из партий формировались почти целиком из членов законодательного сообщества и представляли собой, по существу, временные парламентские группировки, целью которых было создание или ликвидация какого-нибудь министерства»¹⁷.

То же самое и в Таиланде: существующие партии «имеют очень слабую, если вообще какую-то, организацию вне пределов законодательного собрания. В основном каждый член партии избирается в парламент в результате собственных усилий в своем регионе. Названия партий имеют случайный характер. Партии никогда не представляли каких-то реальных социальных сил, но состояли из клик и индивидов, действующих в верхах»¹⁸.

В политических системах, имеющих законодательные собрания, фракции ориентированы на маневры в рамках этих собраний, а не на работу с гражданами. Это организации парламентского, а не электорального уровня. Создаются они обычно кандидатами, прошедшими в парламент, в среде самих законодателей, а не в населении в порядке организации поддержки того или иного кандидата на выборах. Выбираются кандидаты на основе их социального или экономического статуса и привлекательности. Таким образом, фракция или клика внутри парламента оказывается средством их объединения с другими политическими активистами, а не средством связи политических активистов с массами. В Корее после Второй мировой войны, например, кандидаты избирались как индивиды и присоединялись к партиям после того, как приезжали в Сеул для участия в законодательном собрании. Партии «возникали в столице в качестве фракций, обеспечивавших альтернативные, и при этом оппортунистически меняемые, пути к исполнительной власти». Даже в такой стране, как Нигерия, колониальное прошлое которой способствовало развитию настоящих партий, большинство кандидатов, избранных в законодательные собрания в 1951 г., выставлялись как независимые кандидаты, и только будучи избранными, входили в партийные фракции¹⁹.

Таким образом, парламентская клика представляет собой допартийную фракцию, типичную для ранних стадий модернизации. В отсутствие парламента и института выборов преобладающая форма допартийной фракции — революционный заговор. Как и в случае парламентских клик, заговорщицкие сообщества невелики, слабы в плане жизнеспособности и многочисленны. Как и клики, поначалу они лишены связей с какими-то существенными социальными силами. Интеллектуалы и другие участники таких заговоров организуются и реорганизуются через серии путаных перестроек и комбинаций. Несмотря на громкие названия и пространные манифесты, это не более чем все те же фракции. Можно сказать, что это — гражданский эквивалент подпольных хунт и клубов офицерства, задумавшего сменить существующий традиционный порядок. Если Англия XVIII в. являет прототип политики, действующие лица которой — парламентские фракции, Россия XIX в. — прототип политики революционных фракций. И как бы велика ни была разница, она не имеет принципиального характера. В одном случае фракции действуют внутри существующей системы, в другом — вне ее, однако в обоих случаях политическая энергия очень ограничена, а та, что имеется, очень фрагментирована.