"Политическое завещание" Ленина

В эти месяцы Ленина кроме вопросов образования СССР и монополии внешней торговли, о которых речь пойдет дальше, беспокоил ряд других вопросов, в которых у него со Сталиным отмечается нормальное сотрудничество, взаимопонимание, единство позиций. Это относится к реорганизации РКИ (о чем шла речь выше), а также формированию бюджета 1923 г., в процессе которого встал вопрос о сокращении судостроительной программы и направлении сэкономленных средств на нужды просвещения. В этом вопросе Ленин оказался в противостоянии с Троцким. Сталин поддержал Ленина[617]. В конце сентября 1922 г. заместитель председателя Госплана Пятаков подписал военную смету, превышающую сумму, предложенную наркомом финансов, на 26 триллионов руб. 28 октября СНК под председательством Каменева в отсутствие Ленина утвердил ее, о чем Каменев сообщил Ленину, одновременно указав, что «эта сумма явно непосильна для государства» и предложив отменить решение СНК, а для изучения этого вопроса создать комиссию[618]. 30 октября 1922 г. Ленин пригласил к себе для обсуждения этого вопроса Сталина, Каменева, Зиновьева и Молотова. Примечательно, что наркомвоенмора Троцкого для обсуждения сметы военного ведомства в узком кругу Ленин не пригласил. Это совещание оценило допущенную ошибку как «архиопасный путь» и предложило впредь таких ошибок не допускать[619]. 30 ноября Политбюро приняло решение сократить расходы на судостроительную программу до 8 млн золотых рублей[620].

Осень 1922 г. принесла Сталину расширение если не власти, то своего политического влияния, что не могло произойти без ведома Ленина. Накануне начала работы IV конгресса Коминтерна, 2 ноября 1922 г., Политбюро утвердило принятое накануне «опросом» предложение Зиновьева об увеличении числа представителей РКГТ(б) в Коминтерне за счет включения в их число Сталина, Каменева, Луначарского, Пятакова, Мануильского[621]. А 30 ноября 1922 г. накануне окончания конгресса Коминтерна Политбюро утвердило новый состав представительства РКП(б) в Коминтерне: члены - Бухарин, Радек, Зиновьев («прежняя «тройка») и кандидаты - Ленин, Троцкий и Сталин[622]. А ведь это было уже после известной дискуссии Сталина и Ленина об основах строительства СССР, т.е. по вопросу, принципиально важному для Коминтерна.

С другой стороны, нет никаких оснований считать, что Ленина беспокоило усиление политических позиций Сталина. Нам неизвестны документы, которые бы свидетельствовали о том, что Сталин расширял свою власть дальше установленных (если такие установления были) пределов или злоупотреблял ею, проявлял грубость, «нелояльность», т.е. то, что ставилось ему в упрек в «Письме к съезду». Наоборот, он держал себя подчеркнуто скромно, что удивляло тех, кто знал истинную расстановку сил в руководстве партии. Любопытные воспоминания об этом оставил Микоян, настроенный к Сталину критически. Рассказывая о работе XII партконференции (4-7 августа 1922 г.), он пишет, что был поражен скромным поведением Сталина, которое у него и других делегатов «вызывало недоумение. «Вначале я подумал, не было ли это проявлением его чрезмерной скромности… Но в данном случае такая скромность уже выходила за пределы необходимого… такое поведение генерального секретаря, как я понимал, не мешало, а скорее содействовало сплочению сложившегося руководящего ядра партии. Оно повышало в глазах делегатов личный престиж Сталина»[623]. Скромное поведение Сталина бросалось в глаза и удивляло несоответствием его авторитету и положению в партии.

Сказанное, конечно, не означает, что в отношениях между Лениным и Сталиным в это время не было никаких проблем. Проблемы были, отрицать или игнорировать их было бы наивно и неправильно. У Сталина были свои сложившиеся политические взгляды, свой политический почерк, свои представления, что и как надо делать. На этой почве возникали разногласия, которые не выходили за рамки обычных трений, возникающих в процессе работы. Показательна, например, телефонограмма Сталина Ленину (6 мая 1922 г.), вызванная недоразумениями в связи с отправлением телеграммы членам советской делегации на Генуэзской международной конференции Чичерину и Красину. «Проект ответа т. Рыкова на телеграмму Чичерина и Красина о топливе послан как ответ т. Рыкова за его подписью. Я не возражал против вашего предложения о посылке телеграммы Чичерину и Красину в советском порядке, хотя ни по существу, ни формально я не согласен с Вами. Поступил я так потому, что ответ требовался немедленный и невозможно было откладывать дело. Я пустил на голосование проект ответа Рыкова после телефонного разговора с Вами, имея Ваше согласие узнать мнение членов Политбюро по интересующему Красина и Чичерина вопросу: я не мог допустить, чтобы ответ был послан в советском порядке, без ведома и контроля Политбюро. Это, во-первых, во-вторых, ясно, что кем бы ни была послана телеграмма, она будет расценена, как ответ, санкционированный Политбюро, и, в-третьих, запрос Чичерина и Красина был направлен в Политбюро, и последнее не могло ответить молчанием. Я не знаю других средств для определения мнения членов Политбюро о телеграмме, посланной, скажем, в советском порядке, кроме опроса последних.

Вы, оказывается, упрекали т. Манучарьянц за опрос членов Политбюро и советовали ей по вопросам советского порядка не опрашивать членов Политбюро. Если есть тут чья-либо вина (я ее не вижу), я принимаю ее целиком на себя, ибо Манучарьянц только исполнительница моих распоряжений. Я думаю, что по вопросам, касающимся направления дел, следует делать замечания или давать советы не исполнительнице распоряжений, а автору последних, т.е. мне. В противном случае мы рискуем разрушить всякую дисциплину в техническом аппарате Политбюро»[624].

Вот еще один подобный документ. 13 ноября 1922 г. Сталин писал Ленину о том, что в связи с одним из его выступлений возникли политические проблемы. «Я получил ряд заявлений от практиков московской парторганизации и от членов Российской фракции конгресса Коминтерна о некотором неудобстве, создаваемом Вашим интервью корреспонденту Обсервера о левых и правых коммунистах»[625]. Заявления говорят о том, что интервью т. Ленина освящает существование левого коммунизма (может быть, рабочей оппозиции), как партийно-законного явления. Практики считают, что теперь, когда левый коммунизм во всех его формах (не исключая рабочей оппозиции) ликвидирован, опасно и нецелесообразно говорить о левом коммунизме, как о законном явлении, могущем конкурировать с коммунизмом официально-партийным, тем более что на XI-м съезде нами констатировано полное единство нашей партии, а период, следующий за XI-м съездом, говорит о дальнейшем укреплении партии в смысле ее единства и сплоченности. Я думаю, что если в дипломатическом отношении подчеркивание существования левого коммунизма может быть и полезно, то в отношении партийном это подчеркивание ведет к некоторым отрицательным результатам в ущерб партии и в угоду рабочей оппозиции, создает сумбур, неясности. Хорошо бы в дальнейшем исправить этот недочет»[626].

По существу поднятых вопросов Сталин, думается, был прав. Со стороны Ленина не последовало никакой отрицательной реакции, хотя можно допустить, что Ленину эти письма не понравились. Но в любом случае их нельзя расценивать как злоупотребление властью генерального секретаря ЦК РКП (б), проявление грубости и пр. Эти письма остались без видимого последствия, как и проявления других разногласий в текущей политической работе. Более того, в тех мерах, которые Ленин в это время предлагал для совершенствования работы ЦК и его аппарата, нет и намека на то, что он был недоволен Сталиным, ростом его политической активности, общим ходом дел в ЦК партии и его аппарате. Это, например, проявилось в направленных Лениным 8 декабря 1922 г. ЦК партии «Предложениях Пленуму, касающиеся регламента работы Политбюро»[627].

Показательным является также то, что именно Сталину Ленин направил 15 декабря 1922 г. свое последнее деловое письмо с сообщением о том, что он закончил «ликвидацию» своих дел и может уезжать спокойно. «Осталось только одно обстоятельство, которое меня волнует в чрезвычайно сильной мере, - это невозможность выступить на съезде Советов»[628]. В этом выступлении, насколько можно судить о намерениях Ленина по подготовленным материалам и плану, он не собирался затрагивать ни одного вопроса, по которому прежде имели место какие-то разногласия со Сталиным, в том числе и вопросы национально-государственного строительства и монополии внешней торговли[629]. И самый факт этого письма, и поставленные в нем вопросы, и его тон говорят о том, что доверительные политические и личные отношения между Лениным и Сталиным, несмотря на имевшие место разногласия, продолжали сохраняться.

Д. А. Волкогонов опубликовал очень важное для нашей темы письмо Ленина Сталину, не датировав его. Мы сначала воспроизведем его текст, а затем попробуем определить время, к которому оно относится. «Т. Сталин! Врачи, видимо, создают легенду, которую нельзя оставить без опровержения. Они растерялись от сильного припадка в пятницу и сделали сугубую глупость: пытались запретить "политические" совещания (сами, плохо понимая, что это значит). Я чрезвычайно рассердился и отчитал их. В четверг у меня был Каменев. Оживленный политический разговор. Прекрасный сон, чудесное самочувствие. В пятницу паралич. Я требую Вас экстренно, чтобы успеть сказать на случай обострения болезни. Только дураки могут тут валить на политические разговоры. Если я когда волнуюсь, то из-за отсутствия своевременных разговоров. Надеюсь Вы поймете это, и дурака немецкого профессора и К° отошлете. О пленуме ЦК непременно приезжайте рассказать или присылайте кого-либо из участников…»[630].

Точная привязка событий к дням недели, упоминание о предстоящем Пленуме ЦК РКП(б), факт запрета врачами «политических совещаний», а также состояние здоровья и работоспособности Ленина позволяют уверенно датировать это письмо кануном декабрьского (1922) Пленума. 14 декабря обозначен как четверг. «Дневник дежурных секретарей» в этот день не фиксирует посещение Каменевым Ленина в кабинете[631], но нельзя исключить, что Каменев был у Ленина на квартире. Опубликованный «Дневник дежурных врачей» не содержит записей за 15 декабря 1922 г., однако запись за 16 декабря говорит о том, что накануне, 15-го (т.е. в пятницу), у Ленина действительно был приступ паралича: «Вчера весь день было чувство тяжести в правых конечностях. Мелких движений правой рукой почти не может совершать. Попробовал писать. Но с очень большим трудом написал письмо, которое секретарша разобрать не могла, и Владимиру Ильичу пришлось его продиктовать»[632]. В этой записи имеется еще одно указание на 15 декабря - о тексте, написанном Лениным так плохо, что его пришлось переписывать. Известно, что начиная с 15 декабря Ленин уже не мог писать сам. В этот день он не смог написать письмо Троцкому и вынужден был прибегнуть к помощи Фотиевой, которая записала его под диктовку[633]. Таким образом, письмо было написано не ранее 16 и не позднее 18 декабря 1922 г., так как в этот день работал Пленум ЦК РКП(б).

Это письмо «на корню» убивает легенду об охлаждении Ленина к Сталину, о недоверии к нему и пр. и пр. На 16 декабря между Лениным и Сталиным сохраняются все те же, знакомые по предыдущему времени тесные, хорошие деловые и близкие, доверительные человеческие отношения.

Был ли Сталин у Ленина, неизвестно****. О чем хотел говорить с ним Ленин «на случай обострения болезни», мы тоже не знаем, но можем сделать аргументированное предположение на основе воспоминаний Л.А. Фотиевой и М.И. Ульяновой. 22 декабря после второго инсульта вновь возникла угроза паралича и утраты речи*****, т.е. то состояние, с которым Ленин связывал самоубийство. Он опять обратился к Сталину за ядом. Фотиева писала: «22 декабря Владимир Ильич вызвал меня в 6 часов вечера и продиктовал следующее: "Не забыть принять все меры достать и доставить… в случае если паралич перейдет на речь, цианистый калий, как меру гуманности и как подражание Лафаргам…" И прибавил при этом: "Эта записка вне дневника. Ведь Вы понимаете? Понимаете? И, я надеюсь, что Вы это исполните". Пропущенную фразу в начале я не могла припомнить. В конце - я не разобрала, т.к. говорил очень тихо. Когда переспросила, не ответил. Велел хранить в абсолютной тайне»[634]. М.И. Ульянова в заявлении объединенному (1926) Пленуму ЦК и ЦКК писала, что во время второго удара в декабре 1922 г. « В.И. вызывал к себе Сталина и обращался к нему с самыми интимнейшими поручениями… И при этом Ильич подчеркивал, что хочет говорить именно со Сталиным» (выделено нами.
– В. С)[635]. «Вызывал» и «обращался» - значит, Сталин был у Ленина в период от 16 до 22 или 23 декабря.