Полковнику никто не пишет. Шалая листва. Рассказ человека, оказавшегося за бортом корабля

Как всегда, полковник читал в газетах все подряд, от первой страницы до последней, включая объявления. Но на этот раз никак не мог сосредоточиться, думая о своей пенсии ветерана. Девятнадцать лет назад, когда конгресс принял соответствующий закон, начался оправдательный процесс, длившийся восемь лет. После этого понадобилось еще шесть лет, чтобы его включили в список ветеранов, о чем говорилось в последнем полученном полковником письме.

Он дочитал газеты уже после наступления комендантского часа. И хотел погасить лампу, как вдруг заметил, что жена не спит.

– У тебя сохранилась та вырезка?

Жена подумала.

– Да. Она должна лежать там же, где все остальные бумаги.

Жена откинула москитную сетку и достала из платяного шкафа деревянную шкатулку, в которой лежала пачка писем, сложенных по порядку и перетянутых резинкой. Она отыскала объявление адвокатской конторы, предлагавшей действенную помощь в оформлении пенсии ветеранам войны.

– Не устаю повторять тебе, чтобы ты сменил адвоката, – сказала она, передавая мужу газетную вырезку. – Если бы ты послушал меня, мы бы успели не только получить деньги, но и истратить их. К чему дожидаться, пока их сунут нам в гроб, как индейцам?

Полковник прочитал вырезку двухлетней давности и убрал ее в карман рубашки, висевшей за дверью.

– Загвоздка в том, что на адвоката тоже нужны деньги.

– Ничего подобного, – уверенно возразила жена. – Можно написать им, чтобы они удержали нужную сумму из пенсии, когда она будет назначена. Это единственный способ заинтересовать их.

И вот в субботу под вечер полковник отправился к своему адвокату. Тот находился дома и беспечно покачивался в гамаке. Это был громадный негр, сохранивший в верхней челюсти всего два резца. Он сунул ноги в сандалии на деревянной подошве и открыл окно кабинета. Под окном пылилась пианола, заваленная бумажными рулонами, старыми бухгалтерскими книгами и прикрепленными к ним вырезками из «Диарио офисиаль» и разрозненными экземплярами бюллетеня Инспекторского надзора. Не объясняя причину своего прихода, полковник выразил обеспокоенность тем, как движется его дело.

– Я же предупреждал вас, что такие дела в несколько дней не решаются, – сказал адвокат, дождавшись паузы в речи полковника. От жары его совсем разморило. Он откинул спинку раздвижного кресла и теперь почти лежал в нем, обмахиваясь рекламной брошюрой. – Мои доверенные лица постоянно напоминают мне, что не следует терять надежду.

– Пятнадцать лет это тянется, – сказал полковник. – Смахивает на сказку про белого бычка.

Адвокат весьма красноречиво описал административные уловки. Кресло было слишком узким для его расплывшихся ягодиц.

– Пятнадцать лет назад было легче, – сказал он. – Тогда существовала муниципальная ассоциация ветеранов, куда входили представители обеих партий. – Он наполнил легкие раскаленным воздухом и изрек с таким видом, словно сам это придумал:

– В единстве – сила.

– В моем случае это не сработало, – сказал полковник, впервые осознав свое одиночество. – Все мои товарищи умерли, не дождавшись почтовых переводов.

Адвокат оставался невозмутим:

– Закон приняли слишком поздно. Не всем повезло, как вам, – стать полковником в двадцать лет. Кроме того, закон не устанавливал, из какого источника будут финансироваться пенсии, так что правительству нужно внести поправки в бюджет.

Знакомая история. Слушая ее, полковник каждый раз испытывал глухую досаду.

– Мы не просим милостыни. Нам не нужны одолжения. Мы рисковали своей шкурой, чтобы спасти Республику.

Адвокат развел руками:

– Все верно, полковник. Человеческая неблагодарность не знает границ.

И эта песня была знакома полковнику. Он услышал ее впервые уже на следующий день после заключения Неерландского договора, когда правительство обещало возместить убытки и помочь вернуться домой двумстам офицерам. Революционный батальон, состоявший в основном из бросивших школу подростков, расположился в Неерландии лагерем вокруг гигантской сейбы. Они ждали три месяца. Потом добрались домой, кто как смог, и дома все продолжали ждать. С тех пор прошло более пятидесяти лет, а полковник все еще ждал. Но теперь, растревоженный воспоминаниями, он наконец приступил к решительным действиям.

Он принял горделивую позу, уперся костлявой рукой в костлявое бедро и сдавленным голосом произнес:

– Итак, я принимаю новое решение.

Адвокат насторожился.

– А именно?

– Я меняю адвоката.

В кабинет вошла утка в сопровождении нескольких желтых утят. Адвокат привстал в кресле, чтобы прогнать их.

– Как вам будет угодно, полковник, – сказал он. – Как скажете, так и будет. Если бы я мог творить чудеса, я не поселился бы в этом птичнике.

Он вставил в дверь, ведущую во двор, деревянную решетку и вернулся в кресло.

– Мой сын работал всю свою жизнь, – сказал полковник. – Мой дом заложен. А закон о пенсиях стал пожизненной кормушкой для адвокатов.

– Только не для меня, – возразил адвокат. – Все деньги, вплоть до последнего сентаво, пошли на судебные издержки.

От одной только мысли о том, что он может оказаться несправедливым, полковник испытывал страдания.

– Именно это я и хотел сказать, – поправился он. – От этой жары голова кругом.

Через несколько мгновений адвокат принялся искать доверенность и в результате переворошил весь дом. Солнце тем временем передвинулось к центру его жалкой клетушки, сколоченной из неструганых досок. После долгих безуспешных поисков адвокат встал на четвереньки и, отдуваясь, выдернул из-под пианолы сверток с бумагами.

– Вот она где. – Он протянул полковнику лист гербовой бумаги. – Надо написать моим доверенным лицам, чтобы они уничтожили копии, – добавил он. Полковник стряхнул пыль и положил бумагу в карман рубашки.

– А вы разорвите ее сами, – предложил адвокат.

– Нет, – ответил полковник. – Это двадцать лет моей жизни. – Он ждал, что адвокат продолжит поиски, но тот подошел к гамаку и вытер пот. Потом взглянул на полковника сквозь дрожащее марево.

– Мне нужны и другие документы, – сказал полковник.

– Какие?

– Расписка полковника Буэндиа.

Адвокат развел руками.

– Это совершенно невозможно, полковник.

Полковник заволновался. В свое время в качестве казначея повстанцев округа Макондо он совершил трудный шестидневный переход с казной повстанческой армии в двух сундуках, навьюченных на мула. Он добрался до Неерландского лагеря, волоча за собой мула, околевшего от голода за полчаса до подписания договора. Полковник Аурелиано Буэндиа – главный интендант повстанческих сил Атлантического побережья – выдал ему расписку и включил оба сундука в реестр имущества, сдаваемого при капитуляции.

– Это документы чрезвычайной важности, – сказал полковник. – И среди них – собственноручная расписка полковника Аурелиано Буэндиа.

– Не стану спорить, – сказал адвокат. – Однако эти документы прошли через тысячи рук и сотни учреждений, прежде чем оказаться неизвестно в каком департаменте военного министерства.

– Документы такого рода не могут пропасть, к какому бы чиновнику их ни направили, – сказал полковник.

– Но за последние пятнадцать лет много раз сменялись сами чиновники, – заметил адвокат. – Вспомните, за это время сменилось семь президентов, и каждый из них по меньшей мере десять раз менял свой кабинет, а каждый министр менял своих чиновников не менее ста раз.