Полководцы и военачальники Великой Отечественной. (Выпуск 1)
Шрифт:
Последние сведения о сыне Павел Семенович и Надежда Давыдовна получили ранней весной сорок второго: Виль писал, что закончил училище и получил назначение в Энскую танковую бригаду. А через несколько месяцев принесла почта беленький листочек с черною вестью: «Сообщаем… Ваш сын Рыбалко Виль Павлович, 1923 года рождения… пропал без вести». И на несчетные запросы матери шел один ответ: «Пропал без вести».
Ведь просила Надежда Давыдовна мужа: «Павлуша, возьми Виля к себе в армию, будет воевать близко от тебя, и мне спокойнее…» Не взял! Нет, не из упрямства ответил жене: «Сколько сыновей воюют вдали от отцов, а ты хочешь, чтоб хлопец по отцу шел, как генеральский сынок. Не смогу я другим батькам в глаза после этого смотреть…»
Вот и досмотрелся батька! Пропал, сгинул девятнадцатилетний
Не мог отец свыкнуться с мыслью, что больше не увидит единственного своего ребенка, сына. На чудо надеялся…
Когда Виль кончал училище, шутил генерал Рыбалко: обычно сын идет по стопам отца, у них же получилось наоборот — сначала Виль определился в танкисты, а потом — он, Павел Семенович, из общевойсковика превратился в танкиста.
Конечно, не против желания отца, а как раз по его настоянию пошел семнадцатилетний мальчишка учиться на танкового командира. Полковник Рыбалко задолго до войны предвидел расцвет танковых войск как самостоятельного, мощного и маневренного рода войск, способных решать на полях сражений задачи оперативного масштаба, и мечтал стать танкистом. Осуществить это удалось только в сорок втором, незадолго до получения горькой вести о сыне.
По своей «линии» — уже не через военкомат, а у коллег-танкистов удалось Павлу Семеновичу выяснить: воевал сын в Сорок восьмой отдельной танковой бригаде, а она весной 42-го, когда отходили наши от Харькова, прикрывала войска в районе станции Барвенково — и навалился немец на танкистов всей своей силою…
Вот тогда и получила мать «похоронку» на сына.
Ударила тяжело страшная весть родителей. Надежда Давыдовна занемогла, слегла, с трудом заставляла себя писать мужу на фронт вымученно-бодрые письма. Павел Семенович постарел, осунулся, резко напомнила о себе старая болезнь почек — теперь с палкой-подпоркой приходилось передвигаться…
Комиссар Мельников видел душевные мучения командующего, но о причинах не спрашивал — не хотел бередить рану. Павел Семенович сам открылся: «С сыном у меня, Семен Иванович, несчастье. Пропал без вести…» — «Где?» «Не знаешь разве, где сыновья пропадают — на войне…» И стал Мельников (не по службе, не по должности — по душе) узнавать о судьбе младшего Рыбалко. Выяснил: сгорел будто бы Виль в танке… Ничего не сказал Семен Иванович отцу, а когда летом сорок третьего могуче шагнула Красная Армия на запад и выручали из лагерей наших военнопленных, ездили с Павлом Семеновичем, смотрели, расспрашивали. Но не находился среди освобожденных лейтенант Рыбалко. Никто ничего сказать о судьбе его не мог.
Однако жил и воевал, не теряя надежды, отец, и не Мельникову было разуверять его в ней…
Да и по правде сказать — чем ближе подходил срок, назначенный Верховным Главнокомандующим для боевой готовности Третьей гвардейской танковой армии, тем меньше оставалось у ее командующего времени для личных горестей и забот.
В конце июня, в самый канун Курской битвы, в деревню Дерюжинку, на КП Брянского фронта приехали генералы Федоренко и Рыбалко. Их встретил начальник штаба фронта генерал Л. М. Сандалов.
При подчиненных, да еще в такой предбоевой, предельно напряженной обстановке, генералы не сочли возможным обняться, ограничились крепкими рукопожатиями и тотчас занялись делом.
Леонид Михайлович был давний однокашник и приятель обоих танкистов по Академии имени Фрунзе — «фрунзенке». Все трое в начале тридцатых годов учились в одной группе основного (общевойскового) факультета. Рыбалко, Федоренко да еще Баграмян и Романенко, воюющие сейчас неподалеку, в должностях командующих Одиннадцатой гвардейской армией Западного и Сорок восьмой Центрального фронтов, на факультете считались «стариками». Для младшекурсников да и товарищей по группе, не воевавших в гражданскую — это шло уже новое поколение советских военачальников, — «старики» (ненамного они были старше таких, как Сандалов) являлись предметом доброй зависти
и подражания. Рыбалко же был особенно авторитетен среди молодых слушателей. И не только потому, что имел орден за гражданскую войну: был старостой курса, членом партийного бюро академии. Привлекали людей к нему простота я задушевность, большой природный ум и неуемная жажда познания, общительность и строгая деловитость. Все эти качества, щедро собранные в одном человеке и именуемые талантливостью, выделяли Рыбалко даже из числа незаурядных людей, которых много было в числе слушателей знаменитой военной академии.Теперь три товарища — воспитанники «фрунзенки», выпускники 1934 года, — сидели в саду под деревьями, колдуя над картой, разложенной на грубо сколоченном деревенском столе.
Затишье господствовало на передовой. Оттуда изредка доносило приглушенные расстоянием удары разрывов — это какая-то вражеская дежурная батарея вела тревожащий огонь. Порой с нашей стороны солидно, басовито грохало тяжелое орудие, и ответный снаряд уходил далеко во вражеский тыл. Со свистом проносились легкие наши «ястребки», стерегущие небо от чужих железных птиц. Зеленые неспелые яблоки совсем мирно качались на ветках.
Рыбалко в разговор товарищей почти не вмешивался, курил, порой кивал головой, подтверждая свою солидарность с мнением Федоренко, или вставлял короткие реплики.
Яков Николаевич, сначала неторопливо, спокойно, а потом чуть разгорячась, заговорил о Третьей танковой. Она еще не сколочена. Экипажи и машины продолжают прибывать, в танковых корпусах больше половины подразделений созданы заново, мехкорпус формирование не закончил…
— К чему же ты клонишь, Яков Николаевич, не пойму, — сказал Сандалов.
— Як тому это говорю, Леонид, что посылать такую армию через многочисленные укрепленные рубежи противника на Орловском выступе едва ли целесообразно. Она идет, как я понимаю, в качестве тарана на Орел, в лоб, но в своем наступлении упрется в Оку и поневоле застопорит.
— Но наш Брянский фронт не может наступать без танковой армии, возразил Сандалов.
— Смотри на карту, — Федоренко многозначительно свел обе руки над синей линией вражеского полукольца. — Думаю, что под Орлом сложилась выгодная для наших войск обстановка. Может, не менее благоприятная, чем под Сталинградом. Уже теперь орловская группировка немцев, по существу, находится в полуокружении. Если нанести одновременный удар крупными силами с севера и юга на Орел, то все вражеские войска окажутся в мешке. Совместить мощный удар армий Баграмяна и Белова с севера с наступлением Рокоссовского им навстречу с юга. Для развития удара с севера и выгодно ввести Третью танковую. Если бы командование Брянского фронта внесло такое предложение в Ставку, оно, вероятно, было бы принято…
Павел Семенович поднял взгляд на Сандалова. Смотрел испытующе, строго, но спокойно. Не требовал — думать толкал. Точно из той давней «академической» поры с ее напряженными размышлениями и горячими спорами над сложными тактическими задачами глянул на старого товарища. «Решай, Леонид, очень это важно…»
Но, видно, одно дело было спорить, будучи слушателем, оппонировать своему же однокурснику в академической аудитории, и совсем по-иному увиделась начальнику штаба фронта его роль в создавшейся ситуации.
— Ну прежде всего, — отвечал Леонид Михайлович на предложение Федоренко и невысказанную просьбу Рыбалко, — для окружения орловской группировки противника у нас мало сил. Поэтому Военный совет фронта в план Орловской операции заложил более скромную идею: раздробить группировку, громить ее по частям.
— Выталкивать, хочешь сказать… — заметил Рыбалко.
— Что поделаешь, Павел, если у нас силенок недостаточно для окружения немцев, — отвечал Сандалов. — Центральному же фронту предстоит отражать наступление крупной немецкой группировки, и вряд ли поэтому Рокоссовский сможет добиться значительных успехов от наступления на Орел своим правым крылом. Наступление на город с севера в этом случае не получит завершения и приведет лишь к образованию большой вмятины в фашистской обороне. Кроме того, мы ослабляем главный удар двух армий Брянского фронта на Орел с востока — наступление, оторванное от других ударов, неизбежно заглохнет…