Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах
Шрифт:
Вечером на конспиративную квартиру прибыл Б. Савинков в сопровождении какого-то лица и с холодным деланым пафосом, скрестив руки на груди, обратился к генералу Алексееву:
– Итак, генерал, я вас призываю исполнить свой долг перед Родиной. Вы должны сейчас же ехать со мной к донским казакам, властно приказать им седлать коней, стать во главе их и идти на выручку Временному правительству. Этого требует от вас Родина.
Присутствующий при разговоре ротмистр Шапрон стал горячо доказывать, что это – бессмысленная и непонятная авантюра. Казаки сплошь охвачены большевизмом или желанием «нейтралитета», и появление генерала, не пользующегося к тому же особенным их расположением, приведет только к выдаче его большевикам. Шапрон подчеркнул,
– Где же ваши большие силы, организация и средства, о которых так много было всюду разговоров? – закончил он, обращаясь к Савинкову.
Генерал Алексеев отклонил предложение Савинкова, как совершенно безнадежное. Опять последовала патетическая фраза Савинкова:
– Если русский генерал не исполняет своего долга, то я, штатский человек, исполню за него!
И в эту же ночь он уехал. Правда, – подчеркнул А. И. Деникин, не к полкам, а в Гатчину, под защиту Керенского…»
30 октября генерал Алексеев, не перестававший еще надеяться на перемену политической обстановки в столице, с большим трудом согласился, наконец, на уговоры окружавших его лиц уехать на Дон. Начинался новый этап его военно-политической деятельности, связанной с организацией вооруженной силы, которой судьбой суждено было сыграть весьма значительную роль в истории русской смуты.
Первым, как известно, вызвался на бой с большевиками атаман Войска Донского А. М. Каледин. Уже 25 октября, получив сообщение о свержении Временного правительства, он стал рассылать по стране, в том числе и в Ставку, телеграммы о поддержке Временного правительства, о том, что донской атаман принимает «на себя всю полноту исполнительной государственной власти в Донской области». Выступая в этот день на заседании Войскового правительства, он выразил надежду на то, что общая цель для всех присутствующих – «борьба с большевизмом», и она будет «объединяющим началом».
Генерал же Алексеев прибыл в Новочеркасск накануне своего шестидесятилетия, 2 ноября. Он преисполнен был самых деловых намерений. О его устремлениях свидетельствует разговор при встрече на станции в вагоне, предоставленном Алексееву, когда Каледин стал жаловаться на сложность положения и недостаток сил.
– Трудновато, Михаил Васильевич, становится. Главное, меня очень беспокоят Ростов и Макеевка. Положим, в Ростове и Таганроге у меня надежные люди, а вот в Макеевке сил не хватает…
– Церемониться нечего, Алексей Максимович. Вы меня извините за откровенность: по-моему, много времени у вас на разговоры уходит, а тут ведь, если сделать хорошее кровопускание, то и делу конец!..
Осмотревшись на месте, Алексеев составляет план действий. «Дело спасения государства, – пишет он в послании к генералу М. К. Дитериксу, своему соратнику по Юго-Западному фронту и работе в Ставке, – должно где-либо зародиться и развиваться. Само собой ничего не произойдет…
Только энергичная, честная работа всех сохранивших совесть и способность работать может дать результаты… Слабых мест у нас много, а средств мало. Давайте группировать средства главным образом на юго-восток, проявим всю энергию, стойкость… Откуда-то должно будет идти спасение от окончательной гибели, политической и экономической. Юго-восток имеет данные дать источники такого спасения. Но его нужно поддержать, спасти самого от потрясений. Вооружимся мужеством, терпением, спокойствием сбора сил и выжиданием…»
Обстановка на Дону оказалась, однако, намного сложнее, чем предполагал Алексеев, стремившийся использовать донские казачьи части для прикрытия сравнительно спокойного формирования армии. Атаман Каледин, ознакомившись с его планами и выслушав просьбу «дать приют русскому офицерству», посочувствовал, но считаясь с теми настроениями, которые сложились в Донской области, просил Михаила Васильевича не задерживаться в Новочеркасске, перенеся временно свою деятельность
за пределы Дона: в Екатеринодар, Ставрополь, Владикавказ, Камышин.– Я убежден, – завершил беседу Каледин, – что в самом ближайшем будущем Ваше присутствие здесь будет совершенно необходимо. Тогда Вы вернетесь, и мы будем работать вместе.
Не обескураженный этим приемом и почти полным отсутствием денежных средств, Алексеев горячо взялся за создание офицерской организации, ставшей вскоре ядром Добровольческой армии. «Было трогательно видеть, – вспоминал А. И. Деникин, – как бывший Верховный главнокомандующий, правивший миллионными армиями и распоряжавшийся миллиардным военным бюджетом, теперь бегал, хлопотал и волновался, чтобы достать десяток кроватей, несколько пудов сахару и хоть какую-нибудь ничтожную сумму денег, чтобы приютить, обогреть и накормить бездомных, гонимых людей».
Люди шли на Дон – офицеры, юнкера, кадеты, гимназисты, солдаты, казаки старших возрастов – сначала поодиночке, затем группами. Уходили из тюрем, из разваливавшихся войсковых частей. Большинство шло на Дон, не имея никакого представления о том, что их ожидает, шли туда, где маяком служили вековые традиции казачьей вольницы. Приходили измученные, оборванные, голодные. Не хватало оружия, боеприпасов – донские склады оказались пустыми. В ноябре прибыл наконец Георгиевский полк, точнее, его ядро, спустя месяц – Славянский ударный полк. Появились юнкера Константиновского и Николаевского киевских военных училищ. 6 декабря приехал Корнилов, несколько позже – Деникин, Марков, Лукомский.
«Шли долгие переговоры об образовании центра, – вспоминал Б. А. Энгельгардт, член Государственной думы, после Февральской революции – военный комендант Петрограда, активный участник контрреволюции на Юге России, – который возглавил бы борьбу с большевиками. Алексеев предлагал взять в руки финансы и политику, предоставляя формирование армии Корнилову. Однако отношения их не налаживались – уж очень различны были по характеру эти два человека. Алексеев стал даже толковать о территориальном разделении работы: он будет вести формирование на Дону, Корнилов – на Кубани.
Но общественные деятели настаивали на том, чтобы тройка – Алексеев, Корнилов, Каледин – работала дружно, совместно. Представители союзников якобы обещали при таких условиях денежную помощь движению в размере 10 млн рублей в месяц. Когда я узнал об этом обещании, то невольно связал его с желанием французского посольства весной 1918 года неофициальным путем приобрести 15 млн рублей, с делом, в котором я принимал участие в Петрограде. Родзянко говорил мне, что первый месячный взнос был получен Алексеевым. Помимо того, при содействии Каледина из конторы государственного банка в Ростове-на-Дону было взято до 40 млн рублей. Начались формирования».
В середине декабря создается Донской гражданский совет – «Всероссийское правительство». Его возглавил триумвират: М. В. Алексеев, А. М. Каледин и Л. Г. Корнилов. На Рождество был обнародован приказ о вступлении генерала Корнилова в командование Добровольческой армией. Ее штаб развернулся в Ростове-на-Дону. Начальником штаба назначается генерал А. С. Лукомский.
«Это было тяжелое время для всех, в том числе и генерала Алексеева, – подчеркивал А. П. Богаевский, описывая свою первую встречу с Михаилом Васильевичем. – В жарко натопленной комнате сидел он за письменным столом, похудевший, осунувшийся, но все такой же деятельный. Сердечно и тепло встретил он меня, вспомнил недавнее прошлое и перешел к настоящему – формированию Добровольческой армии, святому делу, которому он посвятил остаток своей жизни. Я с грустью слушал старика. Еще так недавно передвигал миллионы людей, одним росчерком пера отправлял их на победу или смерть… В его руках была судьба России. И вот сейчас я увидел его с той же крошечной записной книжечкой в руках, как и в Ставке, и тем же бисерным почерком подсчитывал беленький старичок какие-то цифры. Но как они были жалки!