Полководцы Первой Мировой. Русская армия в лицах

В Ставке вторые сутки царила растерянность и начались недоразумения по вопросу об опубликовании и неопубликовании обоих манифестов (государя и великого князя Mихаила Александровича) и приказа нового Верховного главнокомандующего. И в штабе Северного фронта и в штабе Западного фронта просили разъяснения. Весь разговор, изложенный в этом документе, отражает как в зеркале путаницу, суету, спешку в Ставке. Главнокомандующие уже сбиты сами с толку, и не успеет Ставка принять одно решение, как обстановка в столице требует принятия нового. Генерал Данилов смущен всеми противоречиями в важнейших документах и считает долгом отметить, для доклада М. В. Алексееву, насколько опасно такие несверенные и несогласованные документы объявлять несомненно взволнованным событиями войскам.

Вслед за этими первыми, не особенно приятными сношениями между Ставкой и штабом Рузского, наступает период все усиливающихся разногласий. Уж 5 марта Ставка предлагает ряд мер для охранения армии от пропаганды из недр столичного Совета и для прекращения начавшихся в фронтовых и тыловых районах убийств офицеров. Рузский эти меры уже принял, но не ожидает от них успеха и просит Ставку снестись с правительством, чтобы оно и Совет рабочих депутатов осудили выступление против вооруженных команд и офицеров. Рузский не знал, что революция уже была правительством объявлена «великою и бескровною», а все жертвы эксцессов толпы надлежало во имя идеалов свободы замалчивать и скрывать.

Рузский уже видит, что обещанного Родзянкой подъема духа и наступления успокоения нет. Наоборот, части волнуются, офицеры гибнут на фронте и в тылу от русских пуль и штыков, но он еще надеется, что правительство пользуется доверием народным и, не допуская мысли дать на фронте врагам и союзникам зрелища междоусобных сражений, предлагает вызвать авторитетных правительственных комиссаров для успокоения войск. Мера, чреватая печальными последствиями. Рузский объяснил ее принятие тем, что офицерство само слишком взволновано и сбито с толку, чтобы спокойно и объективно разъяснять солдатам положение, и искал лиц – очевидцев, лиц гражданских, которые выяснили бы, что раз все офицерство подчинилось новому правительству, то нет оснований его подозревать в стремлении ему изменить.

В ночь на 6 марта генерал Рузский обращается с телеграммой к генералу Алексееву, Гучкову, Керенскому и князю Львову. Он указывает на безобразные случаи ареста и обезоружения офицеров и, выясняя грозное значение этих явлений, требует немедленного и «авторитетного разъяснения недопустимости сего центральной властью», без чего развал неизбежен. На все свои ходатайства Рузский не получает ответа. Вместо этого на фронт летят знаменитые приказы Совета солдатских и рабочих депутатов и прибывают агитационные делегации и депутации.

18 марта Рузский еще раз говорит с Родзянко, желая выяснить, что делается в столице и что делает Временный комитет Государственной думы. Путаница в словах «Совет министров» и «Временное правительство», по его мнению, была вредна и производила впечатление неустойчивости. Родзянко пытался разъяснить сомнения генерала, но не убедил его и поспешил закончить разговор банальными любезностями.

– Не стоило с ним говорить, – вспоминал об этом разговоре впоследствии Рузский.

Через день произошел у него обмен телеграммами с военным министром Гучковым. Телеграмма того, кто носил звание военного министра и пока выказывал себя лишь тем, что допустил издание приказа номер первый Совета солдатских и рабочих депутатов и запретил опубликование прощального приказа по армии отрекшегося государя и Верховного главнокомандующего. Телеграмма эта глубоко возмутила военную душу Рузского. Он понял, что Гучков может быть прекрасным оратором, отличным критиком военного бюджета, но руководить обороной государства во время войны он не может. В нем не было чувства дисциплины, он не понимал основ воинского духа.

Еще через два дня пришла длинная телеграмма из Ставки. Критические пометки на ней Рузского и горькие заключительные фразы этих пометок показывают, что Рузский потерял окончательно веру в новое правительство и не одобрял оптимизма Ставки. Его присутствие во главе Северного фронта стало для него невозможным.

«Н. В. Рузский мало знал государя, и, случалось, порицал его, – делает вывод Васильченко. – Еще меньше он знал государыню. Но он был справедлив, глубоко любил Россию, был убежденный монархист, весь проникнутый чувством долга, прямолинеен и честен. Он не скрывал своих мнений, но умел слушать и был, хотя и либеральных взглядов, но беззаветно преданный престолу человек и солдат. Он не отделял трона от России. Он с первых минут революции предвидел, к чему она приведет, и обвинял в отречении, которое считал ошибкой, больше всего генерала Алексеева, как обвинял его и в разных военных неудачах.

В трагические дни стоянки императорского поезда в Пскове Н. В. Рузский считал, что далеко не все потеряно, но был глубоко убежден в пользе ответственного перед палатами министерства и считал своим долгом настаивать на нем перед государем. Это ему удалось. Родзянко нашел, что, однако, государь промедлил два дня, и, скрывая свое бессилие справиться с анархией в Петрограде, он решил пожертвовать государем. А М. В. Алексеев сгоряча поверил Родзянке, принял решение, посоветовал государю отречься от престола и увлек к тому остальных главнокомандующих».

Безусловно, причастность к отречению государя, к кровавым событиям 1917 года, резко изменившим судьбы России, заставила многих людей, в том числе и Н. В. Рузского, оправдывать себя перед историей всевозможными способами. Не исключено, что все предложенные читателю записи и интервью были сделаны именно с такой целью. Оставим это для выяснения будущим исследователям. В то же время не вызывает никаких сомнений тот факт, что действия генерала Рузского в конце февраля – начале марта 1917 года если и не могли изменить ход российской истории, но они несомненно ускорили развитие последующих революционных событий.

Позже даже появились утверждения о причастности Николая Владимировича к антироссийскому заговору масонов, который якобы глубоко пустил корни в высших военных кругах и там возглавлялся генералом М. В. Алексеевым. Однако последующие отношения Рузского с Алексеевым и полностью масонским Временным правительством ставят под сомнения объективность этих утверждений.

Пленный немецкий солдат.

О том, что между масонами – будущими активными деятелями Временного правительства князем Львовым, А. И. Гучковым, Коноваловым и генералом Алексеевым уже осенью 1916 года существовал заговор против Николая II, пишут такие авторитеты, как военный корреспондент при Ставке главнокомандующего М. К. Лемке, генерал А. И. Деникин, историк А. Ф. Керенский и другие. О причастности к этому заговору генерала Рузского прямых доказательств нет, как нет их и о принадлежности его к масонам. Более того, зная высокую дисциплину масонов, едва ли можно объяснить отказ Рузского голосовать за кандидатуру Алексеева, выдвигавшуюся Временным правительством на пост Верховного главнокомандующего, а затем его сопротивление алексеевским наступательным планам военной кампании 1917 года. На основании этого Алексеев в апреле 1917 года жаловался военному министру Гучкову: «Только генерал Рузский… ссылаясь на расстройство продовольственных, вещевых и артиллерийских запасов, на ненадежность укомплектований, приходит к определенному заключению о необходимости отказаться в ближайшие месяцы от выполнения наступательных операций и сосредоточить все усилия на подготовке к упорной обороне».

Важно понимать, что сопротивление Рузского шло вразрез с политикой Временного правительства. Поэтому не удивительно, что оно решило избавиться от строптивого генерала. Ему было рекомендовано «отдохнуть», и в середине апреля Николай Владимирович, в очередной раз оставив фронт, выехал к семье в Петроград. Там он узнал о провале июньского наступления войск Юго-Западного фронта, спланированного Алексеевым и проведенного уже при Верховном командовании генерала А. А. Брусилова. Не достигнув поставленных целей, оно вылилось для русских войск потерей более 50 тысяч человек убитыми и ранеными. Таким образом, предупреждения Рузского о неспособности русских «революционных» армий вести наступательные действия оказались пророческими.

Правда, виной тому были не столько материальные трудности, сколько моральное разложение войск, падение воинской дисциплины. В донесении военного совета Юго-Западного фронта указывалось: «В настроении частей, двинутых недавно вперед героическими усилиями меньшинства, определился резкий и гибельный перелом. Наступательный порыв быстро исчерпался. Большинство частей находится в состоянии все возрастающего разложения. О власти и повиновении не может быть и речи, уговоры и убеждения потеряли силу – на них отвечают угрозами, а иногда и расстрелом. Были случаи, что отданное приказание спешно выступить на поддержку обсуждалось часами, почему поддержка опаздывала на сутки. Некоторые части самовольно уходят с позиций, даже не дождавшись подхода противника… На протяжении сотни верст в тыл тянутся вереницы беглецов с ружьями и без них – здоровых, бодрых, чувствующих себя совершенно безнаказанными. Иногда так отходят целые части… Положение требует самых крайних мер… Пусть вся страна узнает правду, … содрогнется и найдет в себе решимость беспощадно обрушиться на всех, кто малодушием губит и продает и Россию, и революцию».