Полководцы Украины: сражения и судьбы
Шрифт:
Из этого видно, что военная игра составляет занятие в полном смысле слова примерное и относительно маневрирования более самостоятельное, чем было примерное заряжание ружья, примерное отмыкание штыка относительно действительного заряжания, действительного отмыкания штыка: там по крайней мере обращались с одним и тем же ружьем в обоих случаях. Следовательно, военная игра не может стать не только в число первостепенных, но даже в число обязательных отделов образования, и частых упражнений в ней должно избегать для пользы самого дела. Подтверждением опасности частых в ней упражнений могут служить инструкции г. H., приложенные к его военной игре; они представляют целый кодекс правил модельной тактики, не имеющей, по духу, ничего общего с действительной. Но разбор инструкций отнесен до следующей статьи; здесь предположено проследить
2) Какого рода умственную деятельность возбуждает игра?
В поле человек употребляет все усилия, чтобы не потеряться в пространстве, чтобы отдать себе отчет во взаимном отношении различных частей его, трудно объемлемых глазом и притом видимых в перспективе; на модели он обнимает разом десятки квадратных верст, видит то, чего на деле видеть не в состоянии, и притом сверху, а не в перспективе. Вместе с тем линию в дюйм он должен представлять себе линией в 50, 25 сажен; выпуклость, закрываемую концом пальца, довольно большой горой и т. п. Итак, в поле воображение стремится заключить большое в малый объем; на модели – малое представлять большим. Понятно, что последней работой оно не только не укрепляется к дельной работе в поле, а расслабляется, становится к ней неспособным. Не будет, следовательно, преувеличением, если к фразе г. изобретателя: «военная игра возбуждает умственную деятельность» прибавить: «противоположную той, которая необходима в поле».
3) Кто может безнаказанно заниматься военной игрой, как игрой, а не обязательно?
Даже те, которые возятся с картою целую жизнь, зачастую затрудняются воссоздавать в воображении местность по карте или модели; можно себе представить, до какой степени усилие поддерживать в себе эту иллюзию должно быть велико и бесполезно для тех, которые, кроме настоящей местности, понимаемой ими очень хорошо, не видали и не понимают никаких более или менее изуродованных ее подобий? Для ума простого, реального, не привыкшего ни к каким отвлечениям, вообразить, напр., что зеленое пятно в вершок не есть зеленое пятно, а лес в несколько верст в окружности, вовсе не легко, а главное бесплодно; зачем простолюдину начинать изучение свойств леса с зеленого пятна, когда, прожив до 20–25 лет в поле, он очень хорошо понимает, что такое настоящий лес? Неудивительно, если он будет путаться на модели в том самом, что нимало не затрудняло бы его на местности. А между тем, добродушный учитель припишет это тупости человека, а не тому, что, привыкнув к настоящей работе, он никак не может сузить свое воображение настолько, чтобы игру в куклы принимать за настоящую работу. Репутация подобного солдата будет сделана сразу: не развит, не может быть унтер-офицером… Прежде чем валять таким образом с плеча, не мешало бы подумать – в чем не развит? Ней тоже попал бы, вероятно, в неразвитые за то, что никак не мог взять в толк разницу масштабов.
Простолюдина должно стараться учить делу по возможности на самом же деле. Привыкнув с малолетства видеть вещи не иначе как такими, каковы они в действительности, он может быть скорее испорчен, чем развит всяким занятием, в котором считают за необходимое потчевать его подобием дела, вместо самого дела. Поверхностных наблюдателей вводит в заблуждение то, что в подобных случаях человек очень хорошо рассказывает на модели, что нужно делать; грустная иллюзия, способная удовлетворить заинтересованное самолюбие, но ничего не дающая на пользу делу; чего не расскажет русский человек, когда он зависим?.. Беда в том, что против неприятеля нужно делать; разговорами от него не отделаешься; а доказывать, что уменье говорить о деле и уменье делать дело – суть две вещи совершенно различные и развивающиеся не иначе, как одна на счет другой, кажется, излишне. Можно еще до некоторой степени допустить упражнения, приучающие только говорить о деле, для тех, которые должны объяснять его другим; но для тех, которые должны быть исполнителями, подобные, если можно так выразиться, болтательные занятия могут быть только вредны, приучая к резонерству о деле, а не к самому делу.
Не назовет же г. Н. знанием дела того, если унтер-офицер положит цепочку по окраине зеленого пятна, а на самом зеленом пятне поставит шашку, означающую резерв. Считать это распорядительностью – самое наивное самообольщение; достаточно раз видеть этот процесс, чтобы исполнять его машинально, не соединяя с ним и тени мысли о том, что пришлось
бы делать на практике в случае соответствующем. Сомневающимся в этом достаточно вспомнить тех из школьных товарищей, которые задалбливали геометрию от доски до доски и отвечали с интонациями голоса, обнаруживающими понимание, пока им не переменяли букв.В военной игре, имея дело с мелкими частями, этой перестановки букв сделать нельзя, т. е. нельзя варьировать задачи до бесконечности, чтобы уберечься от задалбливания. Г. Н. придумал, правда, накладные изображения различных предметов, нарисованных на свинцовых листках; но это сущности дела не изменяет: ведь зеленое, напр, пятно на свинцовом листке остается тем же зеленым пятном; и по его краю точно так же вытянется цепочка, и на нем точно так же поставится резерв. Наконец, занятия нижних чинов военной игрою бесполезны и потому, что она нисколько не упражняет в индивидуальном применении к местности; на деле унтер-офицеру приходится большею частью располагать одиночных людей или звенья за такими предметами, которые не вошли в масштаб рельефов г. К.
Посмотрим, в какой мере игра может быть полезна офицерам и какие военные явления подлежат розыгрышу, какие нет.
После сказанного выше, едва ли может быть подвержено сомнению, что упражнения на моделях не могут способствовать развитию тактического понимания местности; на практике в этом отношении не так трудно воспользоваться узнанным, как узнать; и так как тактическое знание местности приобретается возможно частым наблюдением местности и только одной местности, то бесполезность для этого каких-либо моделей обнаруживается сама собою».
Командуя округом, Драгомиров не только внес огромный вклад в подготовку плана стратегического развертывания для предстоящей войны на Западе (которая, повторим, долгое время представлялась как война только с Австро-Венгрией), но и соответственно будущим задачам готовил войска. Кроме того, теперь он мог, в самых широких масштабах и без согласования с кем бы то ни было, воплотить свою концепцию обучения войск только тому, что будет жизненно необходимо на войне, на полях будущих сражений.
К этому времени авторитет Драгомирова как ведущего военного теоретика империи и воспитателя войск стал абсолютно непререкаемым. Вся армия, а не только Киевский округ, стала обучать солдат по системе Драгомирова. Недаром именно Драгомирову было поручено в 1900 г. подготовить новый Полевой устав, который впервые в боевых условиях был применен в русско-японской войне.
В 1892 г. была издана небольшая книга под названием «Офицерская памятка» с наиболее важными высказываниями Драгомирова о воспитании солдат. В авторском предисловии к ней содержались такие красноречивые слова: «Ни одним из современных военных авторитетов, исключая генерала М. И. Драгомирова, не выяснены так отчетливо и доступно сущность, дух требований от армий вашего времени; никто, кроме его, не умел так ясно выразить то, чем должен быть истинно военный человек. Но не каждый офицер имеет возможность познакомиться со всеми сочинениями Михаила Ивановича. Это-то обстоятельство натолкнуло меня на мысль сгруппировать те места из его сочинений, в которых наиболее отражаются его идеи. Популяризировать эти идеи между военными – вот цель “Офицерской Памятки”».
Эта книга стала, без преувеличения, своеобразным Евангелием для офицеров российской армии. Причем не совсем точно было бы назвать ее настольной – значительно чаще, чем на рабочем столе, она бывала на маневрах и походах.
Мысли Драгомирова нисколько не устарели и в наше время. Да в принципе и не могли устареть – меняется техника, но психология человека, особенно человека на войне, остается неизменной.
Думается, что после прочтения нижеприведенных шедевров военной мысли станет еще яснее непреходящая ценность великого военно-педагогического наследия Драгомирова, без которого сегодня немыслима любая боеспособная армия:
«– Если бы всякий военный был проникнут мыслью, что он назначается, как кровавая жертва, для блага всего народа; что он в народе представитель великого принципа, что «нельзя иметь любви больше того, как душу свою положить за други своя»; если б это помнили постоянно, возник бы другой строй мысли, и другое обращение, и другой характер занятий; мы, обреченные на смерть, должны вести и держать себя, как таковые; к сожалению, простой человек зачастую понимает это гораздо лучше, чем цивилизованный.