Полночная месса

Был и еще один сюрприз к сочельнику: новая вспышка для фотоаппарата, которую Слиман еще не видел. Фрейлейн Виндлинг собиралась сделать побольше снимков рождественского вертепа и Слимана, который будет его разглядывать; она увеличит их и покажет ученикам. Она сходила в лавку и купила новый тюрбан для Слимана; у него уже больше года не было никакого. То был мужской тюрбан, превосходно сделанный: десять метров нежнейшего египетского хлопка.

Накануне Рождества она проспала — ее ввело в заблуждение тяжелое небо. Зимой в оазисе порой бывали темные дни; они случались редко, но сегодня был именно такой. Лежа в постели, она слышала рев ветра, а когда встала и выглянула в окно, не обнаружила ничего лишь тусклый, скрывавший все розовато-серый туман. Песок кружил и беспрерывно царапался в стекла; на пол террасы тоже намело. Завтракать фрейлейн Виндлинг пошла в бурнусе, укутав лицо капюшоном. Порыв ветра ударил ее своей монолитной тяжестью, когда она шагнула на террасу; песок скрипел на бетонном полу под ее туфлями. В столовой Буфельджа уже запер ставни; он бодро поздоровался в полумраке, радуясь, что она пришла.

— Увы, очень плохой день для вашего праздника, мадмуазель! — заметил он, ставя на стол кофейник.

— Праздник завтра, — сказала она; — Он начинается ночью.

— Конечно, конечно. — Его раздражали праздники назареев: часы их начала и окончания соблюдались очень небрежно. Мусульманские праздники начинались точно: или на закате, или за час до рассвета, или когда молодой месяц только проступал в сумерках на западе. А назареи начинали праздновать, когда вздумается.

Все утро она сидела в комнате и писала письма, К полудню воздух еще сильнее потемнел от песка: ветер тряс гостиницу на скале так, словно собирался швырнуть ее за верхушки пальм внизу в речное русло. Несколько раз фрейлейн Виндлинг вставала и подходила к окну взглянуть на розовую пустоту под террасой. Бури ей нравились, хотя этой неплохо бы налететь и после Рождества. Ей представлялась ясная ночь пустыни — холодная, с живыми звездами, с лаем собак в оазисе. «Может, так оно и будет, есть еще время», Щдумала фрейлейн Виндлинг, надевая бурнус, чтобы пойти пообедать.

При таком ветре камин был сомнительной благодатью: хотя он давал тепло и единственный свет в столовой, валивший из него дым ел глаза и горло. Ставни на окнах дребезжали и грохотали громче ветра.

После обеда она сразу ушла из столовой к себе в комнату; в сгущавшихся сумерках писала письма» ожидая, когда совсем стемнеет: Слиман должен был придти в восемь. Хватит времени, чтобы отнести все в столовую и поставить рождественский вертеп в темном закутке, куда Буфельджа вряд ли зайдет. Но когда пришло время, она убедилась, что ветер сильнее, чем ей казалось. Много раз ей пришлось ходить в столовую, перенося каждый предмет, аккуратно завернутый в бурнус. Всякий раз, минуя дверь кухни, она ожидала, что Буфельджа откроет дверь и заметит ее. Ей не хотелось, чтобы он видел, как она показывает Слиману ясли: пусть лучше посмотрит утром за завтраком.

Шум бури позволил ей перенести все в дальний темный угол столовой, не возбудив подозрений Буфельджи. Задолго до ужина рождественский вертеп был готов ожить, когда загорятся свечи. Она оставила коробок спичек рядом на столе и поспешила к себе — причесаться и переодеться. Песок набился в одежду и теперь хрустел повсюду: сыпался с нижнего белья и, точно сахар, лип к коже. Когда она вышла, на часах было чуть за восемь.

На столе оказалась лишь одна тарелка. Под дребезжание и хлопки ставень фрейлейн Виндлинг подождала, пока не появился Буфельджа с супницей.

— Какой плохой вечер, — сказал он.

— Ты забыл накрыть для Слимана, — сказала она.

Но он не обращал внимания.

— Он глуп! — воскликнул Буфельджа и стал наливать суп.

— Подожди — вскричала она. — Придет Слиман. Я не буду есть, пока он не пришел.

Буфельджа по-прежнему не понимал.

— Он хотел войти в столовую, — сказал он, а знает, что это запрещено за ужином.

— Но я его пригласила! — Она посмотрела на одинокую тарелку супа на столе. — Скажи, чтобы он вошел, и поставь еще одну тарелку.

Буфельджа молчал. Он опустил поварешку в супницу.

— Где он — настаивала фрейлейн Виндлинг и, не дожидаясь ответа, продолжила: — Разве я не сказала тебе, что он будет ужинать со мной сегодня вечером? ^—И тут же заподозрила: желая держать все в тайне, она действительно могла не сообщить о приглашений Буфельдже.

— Вы ничего не говорили, — сказал он. — Я не знал. Я отправил его домой. Но он вернется после ужина.

— Ох, Буфельджа! — вскричала она. — Ты знаешь, что Слиман никогда не лжет.

Он укоризненно потупился.

— Я ничего не знал о планах мадмуазель, — произнес он обиженно.

На какой-то быстрый миг у нее возникла мысль, что он обнаружил ясли, но будь это так, он бы сам о них заговорил.

— Да, да, знаю. Я должна была тебе сказать. Это я виновата.

— Это правда, мадмуазель, — сказал Буфельджа. И, подавая остальные блюда, хранил гордое молчание, которое она, все еще недовольная, и не пыталась нарушить. Лишь в конце трапезы, когда она, отодвинув стул, сидела, изучая узоры пламени в камине, он решился заговорить: — Мадмуазель выпьет кофе?

— Да, мне бы хотелось. — Она постаралась, чтобы прозвучало бодрее.

— Bien, — пробормотал Буфельджа и вышел из комнаты. Когда он принес кофе, с ним был Слиман — и оба смеялись, отметила она, словно бы и не было недоразумения с ужином. Слиман секунду постоял у двери, топая ногами и стряхивая песок с бурнуса. Когда он подошел пожать ей руку, она вскричала:

— Ох, Слиман, это я виновата! Я забыла сказать Буфельдже. Это ужасно!

— Никто не виноват, мадам, — сказал он серьезно: — Это праздник.

— Да, это праздник, — эхом откликнулась она. — А ветер по-прежнему дует. Послушай!

Слиман отказался от кофе, но Буфельджа, уступив ей, взял чашку и выпил, стоя у камина. Втайне он рад, заподозрила она, что Слиману не удалось с нею поужинать. Допив кофе, Буфельджа пожелал им доброй ночи и ушел спать в свою каморку возле кухни.

Они посидели немного, глядя на огонь и не говоря ни слова. В пустоте за окном несся ветер, грохотали ставни. Фрейлейн Виндлинг была довольна. Даже если первая часть празднества пошла наперекосяк, остаток вечера будет приятным.

Только убедившись, что Буфельджа действительно лег спать, она полезла в сумку, достала полиэтиленовый пакетик с шоколадными ирисками и положила на стол.

— Ешь, — произнесла она беззаботно и сама взяла конфетку. Слиман нерешительно потянулся к пакетику. Когда конфета оказалась у него во рту, фрейлейн Виндлинг заговорила. Она собиралась рассказать ему историю Рождества Христова — она много раз об этом заговаривала в походах, но не вдавалась в детали. Она чувствовала, что теперь нужно рассказать все предание целиком. Фрейлейн Виндлинг ждала, что Слиман перебьет, когда сообразит, что это религиозное предание, но он лишь смотрел на нее уклончиво, механически жёвал и показывал, что слушает, время от времени кивая. Фрейлейн Виндлинг увлеклась и даже начала размахивать руками. Слиман взял еще одну конфету и слушал дальше.