Полночная месса

Его виноватый взгляд заставил фрейлейн Виндлинг посмотреть дальше — где на полу лежало что-то похожее на то, что мальчик держал в руке. То был один из волхвов, оторванный по пояс. Волхв в руке Слимана был нетронутым, но верблюд лишился головы и почти всей шеи.

— Слиман! Что ты делаешь? — закричала она с неприкрытой злостью. — Что ты сделал с яслями?

Она зашла за угол и посмотрела. От вертепа мало что осталось: ряд свеч и горка песка, усыпанного мандариновыми шкурками и финиковыми косточками; тут и там в песок были всунуты тщательно сложенные квадратики лавандовой или розовой фольги. Всех трех волхвов призвали в битву Слимана на полу, навес рухнул после набега на миндаль, из мешков с дарами исчезли трофеи — шоколадки с ликером. Малютка Иисус исчез, как и его одеяние из золотой фольги. На глаза фрейлейн Виндлинг навернулись слезы. Затем она усмехнулась;

— Ну, с этим покончено. Да?

— Да, мадам, — спокойно ответил он. — Вы будете сейчас фотографировать? — Он поднялся на ноги и положил сломанного верблюда на подставку в песке рядом с остальными руинами.

Фрейлейн Виндлинг ответила ровно:

— Я хотела сфотографировать ясли.

Он помедлил мгновение, словно прислушивался к чему-то далекому:

— Мне надеть бурнус?

— Нет. — Она стала доставать вспышку. Приготовив ее, сделала снимок, не успел он встать в позу. Его изумила неожиданно яркая вспышка, и он удивился, что все уже кончилось, а потом обиделся, что его застали врасплох; но притворившись, что ничего не заметила, фрейлейн Виндлинг со щелчком надела крышку. Мальчик смотрел, как она складывает камеру.

— Это все? — разочарованно спросил он.

— Да, — ответила она. — Это будет очень хорошая фотография.

— Иншалла.

Она не откликнулась на его благочестие.

— Надеюсь, праздник тебе понравился, — сказала она.

Слиман широко улыбнулся:

— Ах да, мадам. Очень. Спасибо.

Она выпустила его на верблюжью стоянку и заперла дверь. Быстро вернулась к себе — ей хотелось, чтобы ночь была ясной, как другие, когда можно стоять на террасе и смотреть на барханы и звезды, или сидеть на крыше и слушать собак: несмотря на поздний час, ее не клонило ко сну. Она убрала с постели все вещи и легла, не сомневаясь, что без сна лежать будет долго. Потому что он потряс ее — тот хаос, что Слиман учинил, пока ее не было. За время их дружбы она привыкла думать о нем так, словно он на нее очень похож, хотя и знала, что он таким не был, когда они познакомились. Теперь она видела, что в сердцевине этой фантазии таилось опасное тщеславие: она возомнила, будто связь с ней автоматически пошла ему на пользу, что он неизбежно становится лучше благодаря знакомству с ней. Желая, чтобы Слиман переменился, она стала забывать, кем он в действительности был. «Я никогда его не пойму», — безнадежно думала она, веря, что именно из-за подобной близости не сможет смотреть на него бесстрастно.

«Это пустыня, — сказала она себе. — Еда здесь не украшение, ее следует есть». Она выложила еду, и он ее съел. Бессмысленно осуждать за это. Так что она лежала, обвиняя себя. «Слишком много ума и высоких идей, — размышляла она, — и маловато сердца». Наконец с гулом ветра фрейлейн Виндлинг унесло в сон.

Проснувшись на рассвете, она поняла, что наступил еще один темный день. Ветер сник. Она поднялась и закрыла окно. Рассветное небо тяжелело от туч. Фрейлейн Виндлинг вновь тяжело опустилась на кровать и уснула. А позднее обычного поднялась, оделась и вышла в столовую. Когда Буфельджа пожелал ей доброго утра, лицо его было странно невыразительным. Она предположила, что еще сказывалось воспоминание о вчерашнем недоразумении — или, быть может, он злился, что пришлось убирать остатки вертепа. Когда она села и расстелила на коленях салфетку, он все же соизволил сказать:

— С праздником.

— Спасибо. Скажи мне, Буфельджа, — продолжила она, чуть изменив тон, — когда ты привел обратно Слимана после ужина вчера вечером — не знаешь, где он был? Он сказал тебе?.

— Он глупый мальчишка, = ответил Буфельджа. — Я велел ему идти домой, поесть и вернуться попозже. Думаете, он так и сделал? Вовсе нет. Он все время бродил взад-вперед по дворику за дверью кухни, в темноте.

— Все ясно! — с торжеством воскликнула фрейлейн Виндлинг. — Так он совсем не ужинал.

— Мне было нечего ему дать, — стал оправдываться Буфельджа.

— Разумеется, — твердо сказала она. — Ему следовало вернуться домой и поесть.

— Вот именно, — ухмыльнулся Буфельджа. — Это я и велел ему сделать.

Она представила как развивалась история: Слиман надменно сообщает отцу, что поужинает в гостинице со швейцарской дамой, старик несомненно говорит о ней что-то язвительное, и Слиман уходит. После того, как его не пустили в столовую, немыслимо вернуться и услышать насмешки родни.

— Бедняга — пробормотала она.

— Вас желает видеть комендант, — сказал Буфельджа, по обыкновению резко сменив тему. Фрейлейн Виндлинг удивилась, поскольку шли годы, а капитан ничем не выдавал, что осведомлен о ее существовании; гостиница и форт были словно две отдельные страны. — Наверно, из-за праздника, — предположил Буфельджа с каменным лицом.

— Наверное, — тревожно сказала она.

Позавтракав, она отправилась к воротам форта. Часовой, похоже, ожидал ее. На плацу знакомый ей юный солдат красил стул. Поздоровавшись, он сказал, что капитан ждет ее в своем кабинете. Она поднялась по высокой лестнице и чуть задержалась на верхней площадке, глядя на долину в непривычном сером свете и отмечая, как изменилось все в этот тусклый день. Голос из-за двери выкрикнул:

— Entrez, s’il vous plait! [14]

Она открыла дверь и вошла. Капитан сидел за столом.

У фрейлейн Виндлинг возникло неприятное ощущение, что эта же сцена уже разыгрывалась в иной раз, в ином месте. И вдруг ее охватила уверенность: уже ясно, чт о скажет капитан. Она схватилась за спинку стула напротив его стола.

— Присаживайтесь, мадемуазель Виндлинг, — сказал он, приподнявшись, махнул рукой и быстро сел обратно.

14

Пожалуйста, входите! (фр.).

На стене позади него висели несколько топографических карт, размеченных сиреневым и зеленым мелом. Капитан взглянул на стол, затем на нее и громко произнес:

— Это горестная причуда судьбы, что мне пришлось вызвать вас сюда в праздничный день.

Фрейлейн Виндлинг присела; подавшись вперед, она, казалось, хотела облокотиться о стол, но вместо этого положила ногу на ногу и туго сложила руки на груди.

— Вот как? — произнесла напряженно она, ожидая известия. Оно последовало незамедлительно, и за это, как фрейлейн Виндлинг поняла в тот же миг, она была ему признательна. Капитан просто сказал ей, что вся область закрыта для гражданских лиц; этот приказ относится и к французам, и к иностранцам, поэтому ей не следует чувствовать себя дискриминированной. Последнее было сказано с кислой улыбкой.

— Это значит, что вам завтра утром придется уехать на грузовике, — продолжил он. — Водитель извещен о вашем отъезде. Возможно, в другой год, когда беспорядки закончатся… — («Зачем он это говорит, — подумала она, — если знает, что это конец, время дружбы закончилось?») Он поднялся и протянул руку.

Она не помнила, как вышла из комнаты и спустилась на плац, — но вот уже стояла у будки часового за стеной форта, прижав ко лбу руку. «Уже, — подумала она. — И так скоро». И вдруг поняла, что ей не оставляют времени загладить вину перед Слиманом, и теперь она и вправду никогда его не поймет. Она подошла к парапету, чтобы взглянуть на краешек оазиса, а потом вернулась к себе паковать вещи. Весь день она провозилась, вытаскивая коробки, заставляя себя думать лишь о решении, что взять, а что оставить раз и навсегда.

За обедом Буфельджа не отходил от ее стула.

— Ах, мадмуазель, мы столько лет были вместе, а теперь этому конец!

«Да», — подумала она, но тут уж ничего не поделаешь. Его причитания нервировали ее, и она была резковата. Затем, усовестившись, медленно произнесла, глядя прямо на него:

— Мне очень грустно, Буфельджа.

— Ох, мадмуазель, я знаю!

К ночи пелену туч унесло за пустыню, небо на западе слегка прояснилось. Фрейлейн Виндлинг закончила сборы. Она вышла на террасу, увидела розовые пылающие барханы и поднялась на крышу посмотреть на закат. Все небо исполосовали огромные мотки яростной грозовой тучи. Фрейлейн Виндлинг машинально проследила взглядом извивы речной долины, терявшейся в мрачной пустыне на юге. «Это в прошлом», — напомнила она себе; уже настала новая эпоха. Пустыня выглядела такой же, как всегда. Но небо, драное, черно-красное, походило на только что вывешенную прокламацию, возвещающую начало войны.