Полное собрание рассказов

— Миссис Гейлер, — сказал Генри, — думаю, нам с Анной следует навестить мистера Карпински и выразить ему, как мы сожалеем о случившемся.

— Нет! — воскликнула мать Анны. Воскликнула резко и быстро. Даже чересчур резко и быстро, с паникой в голосе. — Я хочу сказать, — повела она руками в воздухе, словно бы что-то стирая, — об этом уже позаботились. Ваши отцы поговорили с ним. Попросили прощения, дали работу и… — Тут ее голос затих, словно она услышала себя со стороны.

Мать Анны поняла: она не может принять саму идею того, чтобы Генри и Анна повзрослели и взглянули в лицо трагедии. Она признавалась, что сама так до сих пор и не выросла, не научилась смотреть в лицо трагедии. Признавалась, что самое прекрасное, что можно купить за деньги — это детство длиною в жизнь…

Мать Анны отвернулась. Никак иначе она не могла сказать детям, мол, если считаете нужным, то ступайте и поговорите с Карпински.

Генри и Анна уехали.

Стэнли Карпински сидел у себя в комнате за столом с львиными ножками. Легонько прикусив большие пальцы рук, он смотрел на середину столешницы, где лежало то немногое, что не вылетело в окно на рассвете. Карпински спас главным образом книги в потрескавшихся переплетах.

На лестнице послышались шаги — поднимались двое. Дверь Карпински запирать не стал, так что стучаться пришедшим нужды не было. В дверном проеме появились Генри и Анна.

— Неужели? — поднялся Карпински из-за стола. — Король и королева вселенной. Большего сюрприза я ожидать просто не мог. Проходите.

Генри натянуто поклонился.

— Мы… Мы пришли сказать, что нам очень жаль.

Карпински поклонился в ответ.

— Большое спасибо вам.

— Нам очень жаль, — сказала Анна.

— Спасибо.

Последовала неловкая пауза. Генри с Анной не думали заранее, что говорить, приготовив лишь первые свои фразы. И все-таки ждали, наверное, мол, вот они пришли, и сейчас должно случиться нечто волшебное.

Карпински молчал, не находя слов. Из всех участников трагедии Генри и Анна были, пожалуй, самыми невинными и безликими.

— Ну что ж, — произнес наконец Карпински. — Может, кофе?

— Согласен, — ответил Генри.

Карпински отошел к газовой плитке, зажег ее и поставил на огонь чайник.

— А у меня теперь шикарная работа. Слышали, поди?

Ему неожиданное счастье радости доставило не больше, чем Генри и Анне.

Молодые люди не ответили.

Тогда Карпински обернулся и посмотрел на них, пытаясь понять, если выйдет, чего они ждут. И с великим трудом, поднявшись над собственной бедой, он догадался: эти двое соприкоснулись с жизнью и смертью, они потрясены до глубины души. И теперь им надо знать, к чему все это.

Порывшись в уме на предмет светлой идеи, Карпински к собственному удивлению обнаружил нечто действительно важное.

— Знаете, — заговорил он, — если бы нам удалось обмануть прошлой ночью мою матушку, я счел бы свой долг оплаченным и тем бы удовольствовался. Окончил бы жизнь на дне или даже наложил на себя руки. — Пожав плечами, он грустно улыбнулся. — Но теперь, если мне суждено платить по счетам, то следует верить, что матушка взирает на меня с Небес и видит, какого успеха я добился ради нее.

Слова эти прозвучали для Генри и Анны глубоко утешительно. Как и для самого Карпински.

Тремя днями позже Генри признался Анне в любви, и Анна призналась ему во взаимных чувствах. В любви друг другу они признавались и прежде, однако на сей раз эти признания не были пустыми словами. Молодые люди наконец поняли, что такое жизнь.

Легкие десять тысяч в год

— А, все-таки переезжаешь наконец? — сказал мне Джино Доннини, маленький, свирепого вида человечек, в прошлом — блистательный оперный тенор.

Дни его величия миновали, он разменял седьмой десяток и теперь давал уроки вокала, чтобы оплачивать захламленную квартирку этажом ниже моей и покупать себе скромную еду, вино и дорогие сигары.

— Один за другим мои молодые друзья покидают меня. И как мне теперь оставаться молодым?

— Может, на моем месте поселится кто-то, кому не наступил медведь на ухо, и вы еще рады будете.

— A-а, зато у тебя в голове пение звучит мелодично… А это что за книга?

— Да вот, разбирался на антресолях, маэстро, и откопал школьный альбом из старших классов.

Я продемонстрировал ему раздел, посвященный выпускникам, — разграфленные на клеточки страницы с фото и краткими биографиями. Сто пятьдесят человек.

— Видите? Я не оправдал возложенных на меня ожиданий. Мне прочили будущее великого романиста, а я работаю инженером по техобслуживанию в телефонной компании.

— Ох уж эти американские детки со своими большими надеждами… — Джино был американцем уже сорок лет, но по-прежнему считал себя чужаком. — Вот этот толстый мальчик вознамерился стать миллионером, а эта девочка — первой женщиной на посту спикера палаты представителей.

— Теперь у него бакалейный магазин, а она — его жена.

— Надо же, как низко пали!.. О, а вот и Ники! Я все забываю, что вы одноклассники.

Джино был старым другом отца Ники Марино. После войны Ники пришел к нему заниматься вокалом, а когда я собрался учиться на инженера на пособие для демобилизованных, подыскал мне квартирку в доме, в котором жили они оба.

— Ну, — проговорил я, — зато предсказание для Ники сбылось как по написанному.

— «Пойдет по стопам отца и станет великим тенором», — прочел Джино.

— Или по вашим стопам, маэстро, — ввернул я.

Джино покачал головой.

— Его отец был куда лучше. Ты себе не представляешь. Могу поставить пластинки, ты сразу поймешь — даже в такой паршивой записи, как тогда делали. Таких голосов теперь нет и, наверное, не будет много поколений. Чудо, а не голос. А обладатель его взял и умер в двадцать девять лет…

— Слава богу, он оставил после себя сына.

В маленьком городке, где прошло наше детство, все знали, чей сын Ники, — и никто не сомневался, что он еще прославит свою малую родину. На каждом городском мероприятии Ники должен был исполнить нечто приличествующее случаю. Его мать, далекая от музыки деловая женщина, тратила большую часть доходов от своего бизнеса на уроки вокала и сценической речи для Ники, надеясь воссоздать в сыне образ умершего мужа.

— Да, слава богу, — вздохнул Джино. — Выпьешь со мной на прощание или не в твоих правилах пить после завтрака?

— Ну, мы еще не прощаемся. Я через два дня перееду. Так что выпьем, только в другой раз. Сейчас я пойду, мне надо отдать Ники пару книжек.

Когда я зашел к Ники, хозяин принимал душ, распевая с громкостью оркестровой трубы. Я присел подождать.

Стены однокомнатной квартирки были сплошь оклеены фотографиями его отца и афишами отцовских выступлений. На столе в компании метронома, кофейника, треснутой чашки и засыпанного сигаретным пеплом блюдца лежал блокнот. Из него в три стороны топорщились края вложенных газетных вырезок об отце.