Полное собрание сочинений и писем в двадцати томах. Том. 7
Шрифт:
От Крицкой узнали о продолжительной прогулке Райского с Верой накануне семейного праздника. После этого Вера объявлена была больною, заболела и
741
сама Татьяна Марковна, дом был на заперти: никого не принимали. Райский ходил как угорелый, бегая от всех; доктора неопределенно говорили о болезни…
О свадьбе ни слуху ни духу. Отчего Тушин не делает предложения, или, если сделал, отчего оно не принято? Падало подозрение на Райского, что он увлек Веру: тогда – отчего он не женится на ней? Общественное мнение неумолимо требовало на суд – кто прав, кто виноват – чтобы произнести свой приговор.
И Татьяна Марковна, и Райский чувствовали тяжесть положения
– Бабушка! – вдруг сказал Райский после долгого молчания, – прежде всего надо вам самим всё сказать Ивану Ивановичу. Как он примет эту сплетню: он ее герой – он и судья, как решит – так и поступите. А его суда не бойтесь. Я теперь знаю его – он решит правильно. Вере он зла не пожелает: он ее любит – я видел это, хотя мы о ней ни слова не сказали. Он мучается ее участью больше, нежели своей. В нем разыгрывается двойная трагедия. Он и сюда приехал со мной, потому что растревожился вашим письмом ко мне… конечно, за нее. А потом уж я побываю у Полины Карповны, а может быть, повидаюсь и с Тычковым…
– Я не хочу, чтоб ты виделся с Тычковым!
– Бабушка, нельзя оставить!..
– Я не хочу, Борис! – сказала она так решительно и строго, что он наклонил голову и не возразил более ни слова. – Ничего хорошего из этого не выйдет. Ты сейчас придумал, что нужно сделать: да, сказать прежде всего Ивану Ивановичу, а потом увидим, надо ли тебе идти к Крицкой, чтобы узнать от нее об этих слухах и дать им другой толк или… сказать правду! – прибавила она со вздохом. – Посмотрим, как примет это Иван Иванович. Попроси его ко мне, а Вере не говори ни слова. Она ничего не знает – и дай Бог, чтоб не узнала!
Райский ушел к Вере, а к Татьяне Марковне, на смену ему, явился Тушин.
742
XX
Татьяна Марковна внутренно смутилась, когда Тушин переступил порог ее комнаты. Он молча, с опущенными глазами, поздоровался с ней, тоже перемогая свою тревогу, – и оба в первую минуту не глядели друг на друга.
Им приходилось коснуться взаимной раны, о которой до сих пор не было намека между ними, хотя они взаимно обменивались знаменательными взглядами и понимали друг друга из грустного молчания. Теперь предстояло стать открыто лицом к лицу и говорить.
Оба молчали. Она пока украдкой взглядывала на него и замечала перемены, какие произошли в нем в эти две-три недели: как осанка у него стала не так горда и бодра, как тускло смотрит он в иные минуты, как стали медленны его движения. И похудел он, и побледнел.
– Вы от Веры теперь? – спросила она наконец. – Как вы нашли ее?
– Ничего… она, кажется, здорова… покойна…
Татьяна Марковна вздохнула.
– Какой покой! Ну пусть уж она: а вам сколько беспокойства, Иван Иванович! – тихо проговорила она, стараясь не глядеть на него.
– Что мои беспокойства! Надо успокоить Веру Васильевну.
– Бог не дает, не судьба! Только стала оправляться она, и я было отдохнула от домашнего горя, пока оно крылось за стенами, а теперь перешло и за стены…
Тушин вдруг навострил уши, как будто услышал выстрел.
– Иван Иванович, – решительно заговорила Татьяна Марковна, – по городу сплетня ходит. Мы с Борюшкой погорячились и сорвали маску с лицемера Тычкова: вы знаете. Мне бы и не под лета, да он уж очень зазнался. Терпенья не было! Теперь он срывает маску с нас…
– С
вас? С кого – с вас?– Обо мне он что-то молол – его не слушали: я мертвая… а о Вере…
– О Вере Васильевне?
Тушин привстал.
– Садитесь, Иван Иваныч, – сказала Татьяна Марковна, – да, о ней. Может быть, так и надо… может быть, это – возмездие. Но тут припутали и вас…
743
– Меня: рядом с Верой Васильевной?
– Да, Иван Иванович, – и вот где истинное наказание!
– Позвольте же узнать, что говорят?
Татьяна Марковна передала ему слух.
– В городе заметили, что у меня в доме неладно: видели, что вы ходили с Верой в саду, уходили к обрыву, сидели там на скамье, горячо говорили и уехали, а мы с ней были больны, никого не принимали… вот откуда вышла сплетня!
Он молча слушал и хотел что-то сказать, она остановила его.
– Позвольте, Иван Иванович, кончить: это не всё. Борис Павлыч… вечером, накануне дня рождения Марфиньки… пошел искать Веру…
Она остановилась.
– Что же дальше? – спросил Тушин нетерпеливо.
– За ним потащилась Крицкая: она заметила, что Борюшка взволнован… У него вырвались какие-то слова о Верочке… Полина Карповна приняла их на свой счет. Ей, конечно, не поверили – знают ее – и теперь добираются правды, с кем была Вера, накануне рождения, в роще… Со дна этого проклятого обрыва поднялась туча и покрыла всех нас… и вас тоже.
– Что же про меня говорят?
– Что и в тот вечер, накануне, Вера была там, в роще, внизу, с кем-то… говорят – с вами.
Она замолчала.
– Что же вам угодно, чтоб я сделал? – спросил он покорно.
– Надо сказать, что было: правду. Вам теперь, – решительно заключила Татьяна Марковна, – надо прежде всего выгородить себя: вы были чисты всю жизнь, таким должны и остаться… А мы с Верой, после свадьбы Марфиньки, тотчас уедем в Новоселово, ко мне, навсегда… Спешите же к Тычкову и скажите, что вас не было в городе накануне, и, следовательно, вы и в обрыве быть не могли…
Она замолчала и грустно задумалась. Тушин, сидя, согнулся корпусом вперед и, наклонив голову, смотрел себе на ноги.
744
– А если б я не так сказал?.. – вдруг подняв голову, отозвался он.
– Как знаете, Иван Иванович: так и решайте. Что другое могли бы вы сказать?
– Я сказал бы Тычкову, – да не ему: я с ним и говорить не хочу, а другим – что я был в городе, потому что это – правда: я не за Волгой был, а дня два пробыл у приятеля здесь – и сказал бы, что я был накануне… в обрыве – хоть это и неправда, – с Верой Васильевной… Прибавил бы, что… делал предложение и получил отказ, что это огорчило меня и вас, так как вы были – за меня, и что Вера Васильевна сама огорчилась, но что дружба наша от этого не расстроилась… Пожалуй, можно намекнуть на какую-нибудь отдаленную надежду… обещание подумать…
– То есть, – сказала Татьяна Марковна задумчиво, – сказать, что было сватовство, не сладилось… Да! если вы так добры… можно и так. Но ведь не отстанут после, будут ждать, спрашивать: скоро ли, когда? Обещание не век будет обещанием…
– Забудут, Татьяна Марковна, особенно если вы уедете, как говорите… А если не забудут… и вы с Верой Васильевной будете всё тревожиться… то и принять предложение… – тихо досказал Тушин.
Татьяна Марковна изменилась в лице.
– Иван Иванович! – сказала она с упреком, – за кого вы нас считаете с Верой? Чтобы заставить молчать злые языки, заглушить не сплетню, а горькую правду, – для этого воспользоваться вашей прежней слабостью к ней и великодушием? И потом, чтоб всю жизнь – ни вам, ни ей – не было покоя! Я не ожидала этого от вас!