Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 1. Стихотворения. Поэмы (1902–1910)
Шрифт:
16

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир), Ст (Яр), Круг чтения, Престол, ОЧ, Изб 1997, ВБП, МП.

Дат.: 1903 г. — до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Ю. Верховский указывал на связь этого ст-ния со ст-нием Ф. И. Тютчева «День и ночь»: «...Над неведеньем души о своем запредельном прошлом и будущем торжествует утверждение “наброшенного” на мир ее творческого сновидения» (Верховский. С. 99–100). И. Делич считает, что устойчивая образность ранней лирики Гумилева полностью развернута в ст-нии «Credo»: «Воспоминания о былом существовании» в мире, где «звезда целуется со звездой»; понимание, что земля — это «царство пустоты»; сознание, что земные радости приносят одно лишь пресыщение. В «Кредо» ощущается влияние «Ангела» М. Лермонтова: поэт обречен постигать, сколь «скучны земные песни в сравнении с песнями небесными» (Делич И. Николай Гумилев // История... С. 492–493; То же: Irene Delic. Nikolai Goumiliov // Histoire de la Litterature Russe. Le XX-e siecle: L’Age d’Argent, ed. E. Etkind, G. Nivat, I. Serman, V. Strada. [Paris], 1987. P. 524–525).

По мнению Домбр-Потоцки, ст-ние является примером «пренебрежительного отношения ко всякого рода интеллектуальным догадкам в области метафизики, исходящим у Гумилева из очень четкого различия между сферами разума и веры» (Dombre-Potocki N. L’Exotique et le merveilleux dans la poesie de Goumilev. Paris-Nanterre, 1971. P. 181). О. Ронен рассматривает 20-ю строку ст-ния в контексте многочисленных поэтических сочетаний «звезды со звездой» — у Бальмонта, Кузмина, Сологуба — в связи с лермонтовским подтекстом мандельштамовской строки «Звезда с звездой — могучий стык» («Грифельная ода») (Ronen O. An Approach to Mandel’stam. Jerusalem, 1983. P. 3) Образ сада, возникающий в 4-й строке ст-ния, по мнению О. Клинг, является синонимом «внутреннего мира лирического героя, души» (Клинг О. Стилевое становление акмеизма: Н. Гумилев и символизм // Вопросы лит-ры. 1995. № 5. С. 114).

Ст. 23–24. — Цветки лотоса или лилии и гирлянды роз использовались в мистических символических системах для означения вихрей духовной энергии. Ст. 31–32. — В. Я. Брюсов в рецензии на ПК привел эти стихи в качестве примера «обычных заповедей декадентства» (Среди стихов. С. 165).

17

ПК, др. ред., РЦ 1918.

СС I, ред. 1905 и 1916, СП (Волг), СП (Тб), СП (Тб) 2, БП, СП (Феникс), ред. 1905, Изб (Кр), ред. 1905 и 1918, Ст ПРП (ЗК), ред. 1905, Ст ПРП, ред. 1905, ОС 1989, Изб (М), ред. 1905, СС (Р-т) I, ред. 1905 и 1918, Изб (Х), ред. 1905, ОС 1991, ред. 1905, Соч I, ред. 1905 и 1918, СПП, ред. 1905 и 1918, СП (Ир), ред. 1905, ЧК, Ст (Яр), ред. 1905, Круг чтения, ред. 1905, Изб (XX век), ОЧ, ред. 1905, Изб 1997, ВБП. ред 1905 и 1918, Макферсон Дж. Поэмы Оссиана. Л., 1983 (Лит. памятники).

Автограф — архив Лозинского.

Дат.: 1903 г. — до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

В рецензии С. Штейна на ПК была выделена «Греза ночная и темная» как одна из творческих удач поэта (см.: С. Ш-нъ. Путь конквистадоров: Стихи // Слово. 1906. 21 января. № 360. С. 7). Затем это ст-ние трактовалось в сугубо политическом плане: «Гумилев устает от “ласковых слов и объятий”, от “мыслей и дней повседневных” и стремится к “грозным проклятьям”, к “героям суровым и гневным”. Он остро сознает свою принадлежность к обреченному миру и предвидит близость расплаты...» (Лелевич Г. Гумилев Николай Степанович // Большая советская энциклопедия. М., 1930. Т. 19. Стлб. 807). «Агрессивно-империалистическая сущность буржуазной идеологии этих лет нашла яркое выражение в творчестве Н. Гумилева <...> Романтизм Гумилева вырастает на почве расхождения “конквистадорских”, воинственных устремлений с реальным социальным окружением, в котором не дано “расковать последнее звено”... И он предпочитает второй путь, который открывается перед ним по ту сторону “мыслей и дел повседневных”...

Когда я устану от мыслей и дел повседневных, Я слышу, как воздух трепещет от грозных проклятий, Я вижу на холме героев суровых и гневных, —

провозглашает поэт. И он идет по этому пути на всем протяжении “Романтических цветов” и последующей книги — “Жемчуга”» (Волков А. А. Русская литература XX века: дооктябрьский период / Издание пятое, исправленное, дополненное. М., 1970. С. 413). Ю. Д. Левин отметил, что ст-ние Гумилева является, возможно, своеобразным «откликом» на перевод «Поэм Оссиана» Е. В. Балобановой (Поэмы Оссиана Джеймса Макферсона: Исследование, перевод и примечания Е. В. Балобановой. СПб., 1890; переизд. в школьной серии «Русская классная библиотека», 1897). По отношению к этому ст-нию Ш. Грэм отмечает: «В “Фингале” Оссиана-Макферсона Кухулин побежден, но не убит Свараном; согласно легенде, он был убит после того, как он одержал победу над бунтарем Торлат» (см.: «The Death of Cuthullin» в кн.: The Poems of Ossian, translated by James Macpherson, Esq. London, 1822. Vol. 1). Некоторые обороты Макферсона находят свое отражение в ст. Гумилева: шотландский поэт называет войско Кухулина «зеленого Эрина воинами», а Фингала «Фингалом, королем пустынь» (N. S. Gumilyov and Irish Legend: An Unpublished Fragment from The Beauty of Morni // Irish Slavonic Studies. 5. 1984. P. 179, note 5).

От имени кельтского барда и воина Оссиана, по преданию, жившего в III в., шотландский поэт Джеймс Макферсон (1736–1796) написал «Поэмы Оссиана». Метрическая и строфическая основа ст-ния Гумилева (5 Амф, АБАБ) восходит к ст-нию Андрея Белого «Битва».

В ст-нии используются сюжетные мотивы из поэмы «Фингал», однако ход событий решительно изменен — пример «модернизации» Гумилевым мифологического (а в данном случае — quasi-мифологического) источника. Ст. 2 — устойчивый «оссиановский» культурологический «знак» эпохи «начала века» (см. ст-ние О. Мандельштама «Я не слыхал рассказов Оссиана...»). Ст. 3–4. — Этот эпизод в «Фингале» отсутствует: по Макферсону, Кухулин и Фингал — герои Ирландии («зеленого Эрина») одерживают победу над войском владыки морей Сварана.

Ст. 9–10. — Сваран был побежден в единоборстве с Фингалом и связан (см.: Макферсон Джеймс. Поэмы Оссиана. Л., 1983. С. 16–65). Ст. 13–14 — ср.: «Я устал от нежных снов...» (К. Д. Бальмонт. «Кинжальные слова»).

18

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), Изб (Слов), СС (Р-т), Ст (М), Изб (Х), Соч I, СП (XX век), СПП, СП (Ир),

Круг чтения, Престол, ОЧ, ВБП.

Дат.: 1903 г. — до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

Об этом ст-нии в рецензии на ПК Брюсов отозвался следующим образом: «Отдельные строфы до мучительности напоминают свои образцы, то Бальмонта, то Андр. Белого, то А. Блока <...> Есть совпадения целых стихов: так, стих “С проклятьем на бледных устах...” уже сказан раньше К. Бальмонтом (“Мертвые корабли”)» (Среди стихов. С. 165). С. Л. Слободнюк рассматривает указанное Брюсовым заимствование как пример творческой полемики Гумилева с Бальмонтом: «...У Бальмонта “проклятье” неразрывно связано со смертью, а, следовательно, выступает в качестве одного из атрибутов разрыва с миром. У Гумилева же картина совершенно иная. “Проклятье” — спутник созидательного акта, необходимый... элемент установления связи с бытием» (Слободнюк. С. 19). Н. А. Богомолов рассматривал ст-ние в качестве «вполне убедительного» примера «бессознательных заимствований» Гумилевым образов и ситуаций из романа Ницше (Соч I. С. 9). С. Л. Слободнюк, напротив, подчеркивал, что «ницшевские образы травестированы и направлены против самой идеи о сверхчеловеке» (Слободнюк. С. 127). Вероятнее всего, основным источником «Песни...» Гумилева послужил, все-таки, не роман Ницше, а баллада Л. Уланда «Проклятие певца». С этой балладой связан биографический эпизод из «царскосельской эпохи» взаимоотношений Гумилева и Ахматовой. В. С. Срезневская вспоминала: «Мы его часто принимались изводить: зная, что Коля терпеть не может немецкого языка, мы начинали вслух вдвоем читать длиннейшие немецкие стихи, вроде “Des Sangers Fluch” [14] (Уланда или Ландау — уже не помню...), и этого риторически цветистого стихотворения (которое мы запомнили на всю жизнь) нам хватало на всю дорогу. А бедный Коля терпеливо, стоически слушал его...» (Неизд 1986. С. 167).

14

«Проклятие певца» (нем.).

В ст-нии присутствует и мифологический, «нибелунговский» подтекст.

Ст. 1–6 — ср.: «Когда-то гордый замок стоял в одном краю, / От моря и до моря простер он власть свою... / И в замке том воздвигнул один король свой трон. / Он был угрюм и бледен, хоть славен и силен» (Л. Уланд. «Проклятие певца». Пер. В. Левика). Далее Гумилев использует все важнейшие «узлы» сюжета уландовой баллады (пение и игра на арфе, гнев короля, убийство певца, гибель арфы), однако произвольно переиначивает их. Ст. 8–12. — Тролли — в германо-скандинавской мифологии обитатели подземного царства и хранители сокровищ (иногда их отождествляли с гномами). Возможно, речь идет об Альберихе (см. комментарий к № 14). Ст. 25–48. — В песне «безумного певца», возможно, присутствует мотив сказаний о Сигурде. После победы над драконом Фафниром Сигурд поднимается на вершину горы Хиндарфьялль, где спит мертвым сном заколдованная Одином валькирия Сигрдрива, окруженная огненными щитами.

Ст. 25–28 — ср.:

Я помню боль, я помню ужас страсти, И страшный вид окровавленных губ, И смутный звон разорванных запястий!.. Но там, в горах, с уступа на уступ Идет заря, и нет у ночи власти. Кругом светло, в моих объятьях труп... (В. Я. Брюсов. «И снова»)

Сходство данных ст-ний подкрепляет и свойственная той эпохе натуралистическая романтизация смерти.

Ст. 32–41 — ср. образ «пьяного красного карлика», пляшущего над телом спящей девушки в «Обмане» А. А. Блока (1904). Ст. 37–39. — По свидетельству А. Биска, в 1906–1908 гг. в Париже «одна высокопоставленная дама читала “стихи поэта Гумилева”, где ...рифмовались “кольца” и “колокольца”» (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 37).

19

ПК.

СС I, СП (Тб), СП (Тб) 2, СП (Феникс), Изб (Кр), Ст ПРП (ЗК), Ст ПРП, Изб (М), СС (Р-т) I, Изб (Х), ОС 1991, под загл. раздела ПК «Мечи и поцелуи», Соч I, СПП, СП (Ир), Круг чтения, ОЧ, Изб 1997, ВБП.

Дат.: 1903 г. — до октября 1905 г. (см. комментарий к № 14).

«В “Деве Солнца” преобладает юношеская риторика и в положительном смысле характерна не повествовательная или описательная сторона, а несвязываемая с нею афористически-заостренная манера выражения, уже кое-где схваченная» (Верховский. С. 109). Л. А. Смирнова утверждала, что «образы богов, королей, царей и пророков (в ПК. — Ред.) — символы отнюдь не власти над людьми, а противоположения их слабости <цит. ст. 69–72>» (Изб (М). С. 11). Л. К. Василевская писала о преодолении Гумилевым избыточного лиризма поэмы с помощью перифрастических сочетаний («божий бич», «божий глас», «тихий гимн луны» и т. д.) и делала вывод о сознательном отчуждении автора от героя поэмы (см.: Василевская Л. И. О приемах коммуникативной организации ранней лирики Н. Гумилева // Изв. РАН. Серия лит-ры и языка. 1993. № 1. С. 51–52).

Луи Аллен указал на строфы этой поэмы, где явно слышатся интонации поэтов — современников Гумилева.

В. Брюсова:

Я стал властителем вселенной, <...> Но лишь для вас, о лишь для вас;

А. Блока:

И гордый царь опять остался <...> Бездонной радостью глубин;

К. Бальмонта:

Он как гроза, он гордо губит <...> Безумно-белые цветы.
Поделиться с друзьями: