Полное собрание сочинений в 10 томах. Том 8. Письма
Шрифт:
180
При жизни не публиковалось. Печ. по: Жизнь Николая Гумилева.
Жизнь Николая Гумилева, ПРП, Соч III.
Автограф — Альбом «Чукоккала» (до 1991 г. находился в семейном архиве Чуковских).
Дат.: первая половина февраля 1921 г. — по датировке П. Н. Лукницкого (Труды и дни. С. 316).
«Как-то на заседание издательства вошел встревоженный А. М. Горький и сообщил, что в зарубежной прессе печатаются злые измышления о задачах и методах нашей работы. Было решено обратиться в одну из иностранных газет с протестом от лица «Всемирной литературы». Написать этот протест было поручено Гумилеву. Автограф протеста, составленного Гумилевым, сохранился в “Чукоккале”» (Чуковский К. И. Воспоминания о Н. С. Гумилеве // Жизнь Николая Гумилева. С. 129). Об этом же эпизоде рассказывается и в воспоминаниях члена редколлегии «Всемирной литературы» А. Я. Левинсона: «Помню как сейчас: кто-то принес на заседание редакционной коллегии издательства «Всемирной литературы» в Петрограде бумажку: копию письма Д. С. Мережковского, напечатанного в парижской газете (в газете «Последние новости» (Париж) в ноябре 1920 г. (см.: Соч III. С. 337) — Ред.). То, что называлось по-советски «коллегией», была группа писателей и ученых, голодных, нищих, бесправных, отрезанных от читателей, от источников знания, от будущего, рядов которой уже коснулась смерть, писателей, затравленных доносами ренегатов, вяло защищаемых от усиливающегося натиска власти, — и безоговорочно, до конца (от истощения, как
О судьбе гумилевского протеста сообщает П. Н. Лукницкий: «Проект этот обсуждался на заседаниях редакционной коллегии [«Всемирной литературы»] 18 февраля и 1 марта [1921 г.]. Было постановлено приобщить письмо к делам издательства и никаких опровержений в иностранные газеты не посылать» (Труды и дни. С. 316).
181
При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.
Автограф — РГБ. Ф. 620. К. 63. Ед. хр. 45.
Дат.: 27 марта 1921 г. — авторская датировка.
Стр. 4. — Правильное название журнала «Дом искусств» (1920–1921). Стр. 5–6. — Георгий Владимирович Иванов (1894–1958) в последние годы жизни Гумилева входил в «ближайший круг» поэта, являясь, по существу, его заместителем по работе в петроградском отделении Всероссийского Союза поэтов (см. комментарии к стр. 3 № 182 наст. тома) и играя одну из главных ролей в т. н. «Третьем Цехе поэтов» (см. ниже). Статья, о которой идет речь, называлась «О новых стихах. Владислав Ходасевич. Путем зерна. Стихи. М., 1920. И-во «Творчество»; Дракон. Альманах стихов. Кн. 1. Изд. Цеха поэтов. П., 1921; Анна Ахматова. Подорожник. Стихи. И-во «Петрополис». П., 1921». Стр. 10–11. — В 1920–1921 гг. вокруг Гумилева объединились молодые поэты Петрограда, провозгласившие себя новым (третьим) «Цехом поэтов» (зима 1920/1921 — см.: Труды и дни. С. 313). Отношение к поэтам «Цеха» — Георгию Иванову, Оцупу, Адамовичу, Одоевцевой и др. среди творческой интеллигенции Петрограда было «неоднозначным». Поэтов «Цеха» обвиняли, среди прочего, в «келейности», самоизоляции от современного литературного процесса и в «безыдейности» творчества. Необходимо отметить, что, продолжая традиции «дореволюционного» «Цеха поэтов», молодые поэты, окружавшие Гумилева в это время, также много работали над формальным совершенством стиха и уделяли много внимания теоретическим вопросам стихосложение (многие из участников «третьего» «Цеха» были слушателями лекций Гумилева по теории поэзии). Тем не менее, они не были связаны (как это казалось, например, Блоку) некоей «формальной» эстетической программой, оставаясь свободными в своем эстетическом самоопределении (как и поэты «первого» «Цеха» не были обязаны следовать собственно «акмеистическим» установкам Гумилева и Городецкого). Стр. 12. — Статья Иванова вышла в № 2 «Дома искусств» (С. 96–98). Она была написана в традициях критических обзоров журнала «Аполлон» и носила в какой-то мере «программный» характер, что, если учесть настойчивое желание Гумилева видеть ее опубликованной в кратчайший срок, позволяет предположить активное участие поэта в ее создании. Приведем несколько наиболее характерных выдержек из нее: «Простота стихов Ходасевича таит за собой высшую гармоническую сложность. И его почти разговорная (иногда только чуть-чуть приподнятая) речь действует неотразимо. <...> ...Эта благородная бедность, столь близкая целомудренной музе Баратынского, прекрасна и драгоценна. <...> Ирина Одоевцева тяготеет к бутафории «страшных» баллад... Ее стихи построены как рассказ, но сквозь их внешнюю эпичность всегда пробивается какой-то очень женский лиризм и затаенное, но острое чувство иронии. <...> Всеволод Рождественский находится на перепутьи. Ему предстоит сделать серьезный выбор: или <...> выйти на широкую дорогу истинной поэзии <...> или окончательно примкнуть к лагерю т. наз. «старой школы», <...> к лагерю людей, одинаково чуждых и старой, и новой, и какой бы то ни было школе, ибо само понятие «школы», т. е. дисциплины, знания и движения вперед, — им чуждо и ненавистно». Эту статью можно рассматривать как ответ на резкие выпады некоторых поэтов и критиков против Гумилева в связи с выходом первого «цехового» сборника «Дракон». Стр. 13. — В Бежецке в голодные годы «военного коммунизма» жила семья поэта — мать, жена — Анна Николаевна Энгельгардт с маленькой дочерью Леной — и сын Лев. 30 марта 1921 г. в Бежецке состоялся творческий вечер Гумилева, на котором он прочел доклад о литературе, статью К. И. Чуковского «Ахматова и Маяковской» и стихи членов третьего «Цеха поэтов». Во втором отделении он читал свои стихи. Аудитория вечера состояла из местных педагогов (см.: Труды и дни. С. 318).
182
При жизни не публиковалось. Печ. по автографу.
Из творческого наследия советских писателей. Л., 1991 (публ. В. В. Базанова).
Автограф — ИРЛИ. Ф. 720. Ед. хр. 81.
Дат.: 16 июля 1921 г. — авторская датировка.
Сутугина (в замужестве — Кюнер) Вера Александровна (1892–1969) — секретарь издательства «Всемирная литература» и делопроизводитель Всероссийского профессионального союза поэтов. Как указывает В. В. Базанов, речь в записке Гумилева «идет о делопроизводственной документации возглавляемого тогда Гумилевым петроградского отделения Всероссийского Союза поэтов, о чем свидетельствует содержащаяся на обороте этой записки расписка брата поэта Дмитрия Степановича Гумилева: «Печать, штамп, 7 (семь) билетов и все дела Союза поэтов от В. А. Сутугиной получил. 18.VII. Управдел Союза поэтов Д. Гумилев».
Сохранился в архиве В. А. Сутугиной и тогда же подаренный ей Гумилевым его сборник «Шатер. Стихи 1918 г.» (Севастополь, 1921) со следующей надписью: «Всегда бесконечно любимой Вере Александровне Сутугиной. Н. Гумилев. 22 июля 1921» (Ф. 720. Ед. хр. 43). Это, в сущности, один из самых поздних автографов поэта: буквально через несколько дней, 3 августа, он был арестован и уже больше никому не надписывал своих сборников» (Из творческого наследия советских писателей. Л., 1991. С. 322).
Стр. 3. — История Петроградского отделения Всероссийского профессионального союза поэтов, просуществовавшего восемь лет (1920–1928), является своеобразной страницей «духовного противостояния» в начале 1920-х гг. «красной» Москвы и оппозиционного ей Петрограда. Идея профессиональных объединений работников искусства (и, в частности, поэтов) была популярной в первые годы советской власти, причем если представители последней видели в таком объединении первый шаг по пути к «организации» творческой интеллигенции под центральным руководством коммунистических идеологов, то большинство самих художников трактовали его как меру, необходимую «для физического и духовного выживания тех, кто если не создавал русскую поэзию в ту пору, то, по крайней мере, ее слышал и, с большим или меньшим успехом, заявлял о себе» (см.: Блок и Союз поэтов. Блок в архиве Вс. А. Рождественского. Предисловие и публикация М. В. Рождественской. Комментарии Р. Д. Тименчика // Литературное наследство. Александр Блок. Новые материалы и исследования. Кн. 4. М., 1987. С. 684). Петроградское отделение Союза поэтов создавалось по непосредственной «инициативе Москвы» как прямое продолжение «левого» московского поэтического профессионального объединения (которое тогда возглавлял В. Я. Брюсов). В качестве «московского эмиссара» Союза в Петроград прибыла Н. А. Павлович.
«У меня сохранилась, — вспоминала она, — копия Протокола № 1 от 4.VII.1920 г. Общего собрания Петроградского отделения Всероссийского профессионального союза поэтов.«Присутствуют: Блок, Оцуп, Эрберг, Рождественский, Георгий Иванов, Нельдихен, Павлович.
Председатель Блок, секретарь Павлович.
Зачитывается протокол заседания инициативной группы по организации Петроградского отделения Всероссийского профсоюза поэтов <...> Постановляется: признав тов<арищей>, указанных в списке организационной группы, временным Президиумом, назначить вторичное общее собрание, на котором и будет разработан точный план деятельности Союза». <...> Я отвезла в Москву Брюсову протоколы наших собраний; московский Президиум Союза поэтов утвердил состав президиума Петроградского отделения. <...> Председателем был избран Блок, секретарями Рождественский и я, членами президиума были Оцуп, Лозинский, Эрберг, Зоргенфрей. Позднее в президиум вошла и М. М. Шкапская. Председателем хозяйственной комиссии была Н. Грушко» (Жизнь Николая Гумилева. С. 162). Однако «красный» Союз поэтов в Петрограде не получился: «Сам тон тогдашней петроградской литературной жизни очень отличался от московского. Если в Москве тон определялся Маяковским, Есениным, Брюсовым, Пастернаком, то здесь — Блоком, Гумилевым, Ахматовой, Лозинским, Кузминым... Чувствовались и разные традиции, уходящие корнями еще в пушкинскую эпоху, и совершенно иной ритм жизни, иной характер взаимоотношений» (Там же). Дальнейшие события в изложении И. В. Одоевцевой развивались так. «Союз поэтов, как и предполагалось по заданию, был «левым». И это, конечно, не могло нравиться большинству петербургских поэтов. К тому же стало ясно, что Блок, хотя и согласился возглавить Союз поэтов, всю свою власть передаст Надежде Павлович «с присными», настроенными более чем пробольшевистски. Выгод от такого правления петербургским поэтам ждать не приходилось. Гумилев же был полон энергии, рвался в бой, желая развить ураганную деятельность Союза на пользу поэтам. Лагерь Павлович «с присными» был силен и самоуверен. Ведь его поддерживала Москва — и все же ему пришлось потерпеть поражение. Гумилев проявил в этой борьбе чисто маккиавелистические способности. Придравшись к тому, что Правление Союза было выбрано без необходимого кворума, некоторые поэты потребовали перевыборов, на что правление легко согласилось, предполагая, что это простая формальность, и оно, конечно, останется в своем полном и неизменном составе. Но в гумилевском лагере все было рассчитано и разыграно виртуозно; на перевыборах совершенно неожиданно была выставлена кандидатура Гумилева, который и прошел большинством... одного голоса. Результат перевыборов ошеломил и возмутил прежнее правление.
— Это Пиррова победа, — горячилась Павлович, — мы этого так не оставим. Мы вас в порошок сотрем!
В Москву полетели жалобы. Но вскоре выяснилось — ничего противозаконного в действиях Гумилева «не усматривалось». Все, по заключению экспертов, было проведено так, что и «комар носа не подточит». Хотя Блок нисколько не держался за свое председательство, все же провал не мог не оскорбить его. Но он и вида не показал, что оскорблен. Когда новое правление во главе с председателем Гумилевым и секретарем Георгием Ивановым отправилось к нему с визитом, Блок не только любезно принял его, но нашел нужным «отдать визит», посетив одну из пятниц, устраиваемых Союзом...» (Одоевцева I. С. 119–120).
В архиве П. Н. Лукницкого сохранилось много документов, связанных с деятельностью Гумилева на посту председателя петроградского отделения Союза поэтов, свидетельствующих о том, что свое желание «развить ураганную деятельность Союза на пользу поэтам» он выполнил. Союз под руководством Гумилева решал, конечно, прежде всего, трудные «бытовые» проблемы тех лет (продовольственные, жилищные), но был и организацией просветительской, противостоящей «звериному быту» (В. И. Немирович-Данченко) того мрачного времени. «Семейственное» же назначение Д. С. Гумилева на должность «ответственного работника» Союза было, вероятно, одним из последних распоряжений Гумилева в качестве Председателя:
16 июля 1921
№ 213
г. Петроград
Сим удостоверяется, что Дмитрий Степанович Гумилев действительно состоит Юрисконсультом и Управляющим финансовой частью Петроградского отделения Всероссийского профессионального союза поэтов.
Председатель: Н. Гумилев.
На «новой должности» Дмитрий Степанович проработал немного: его здоровье было радикально подорвано тяжкой военной контузией, и состояние старшего брата поэта ухудшалось с каждым днем. 1 августа 1921 г. его жена, А. А. Гумилева-Фрейганг увезла мужа к своим родным в Прибалтику, где, в Резекне, в 1922 году он скончался.
183
При жизни не публиковалось. Печ. по: Жизнь поэта.
Жизнь поэта (публ. В. К. и С. П. Лукницких).
Автограф — Дело Гумилева.
Дат.: до 3 августа 1921 г. — по местонахождению автографа (изъят при обыске).
Николай Авдеевич Оцуп (1894–1958) — поэт, прозаик, литературовед и мемуарист — ученик и друг Гумилева в последние годы его жизни, эмигрировавший во Францию в 1922 г. См. о нем комментарии к стр. 81 № 75 в т. VII наст. изд., а также — Аллен Л. «С душой и талантом»: Штрихи к портрету Николая Оцупа // Оцуп Николай. Океан времени: Стихотворения; Дневники в стихах; Статьи и воспоминанья. СПб., 1993. С. 3–24. Н. А. Оцуп познакомился с Гумилевым в начале 1918 г., хотя, как следует из его воспоминаний, он увидел его гораздо раньше, еще мальчиком в Царском селе. С конца 1918 или начала 1919 г. начинаются их дружеские отношения. Обладавший «деловой хваткой» Оцуп играл заметную роль в организации литературной жизни Петрограда начала конца 1910-х — начала 1920-х годов, был секретарем «гумилевского» Союза поэтов и входил в состав правления «Дома литераторов». В августе 1921 г. Оцуп вместе с С. Ф. Ольденбургом, А. Л. Волынским и Н. М. Волковысским безуспешно ходатайствовал у председателя ЧК об освобождении Гумилева из-под ареста (Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 177–178; ср. Жизнь Николая Гумилева. С. 210–213). Оцуп написал несколько мемуарных очерков о Гумилеве (см. к примеру: Николай Гумилев в воспоминаниях современников. С. 173–181; 182–199; Жизнь Николая Гумилева. С. 199–203), а также ряд литературно-критических работ, посвященных Гумилеву (напр.: О Н. Гумилеве и классической поэзии // Цех поэтов. Альманах II-III. Берлин, 1922. С. 111–114), часто упоминал о нем в работах о других (Блоке, Белом, П. Потемкине и др.). В 1952 г. он защитил в Парижском университете в Нантерре докторскую диссертацию о Гумилеве (в переводе на русский язык: Оцуп Николай. Николай Гумилев. Жизнь и творчество. СПб., 1995), а в 1959 г. выпустил в Париже с большим предисловием «Избранное» Н. Гумилева. На поэтическое творчество Оцупа Гумилев оказывал заметное влияние (см., к примеру: Doherty J. Three Poetic Responses to the Death of Nikolai Gumilev // Slavonica. 3/2. 1996–1997. P. 27–48).
Стр. 3–5. — Конфликты «буржуазных» писателей с «новаторами» из Пролеткульта были традиционным «сюжетом» литературной жизни Петрограда тех лет, причем источником этих конфликтов были не только «идейные» расхождения, но и разница в воспитании. Характерная сцена того времени приведена в воспоминаниях И. М. Басалаева: «Уже в двадцатые годы. В теперешнем Доме радио идет Литературный вечер. Появляется Гумилев с новой женой — Анной Николаевной, остроносенькой, недалекой; она с подругой — тоже Анной. <...> Николай Степанович усаживает своих дам с краю прохода, а сам на минутку уходит. В зал входит Садофьев. Огляделся, увидел свободное место рядом с незнакомыми женщинами — плюхнулся. Возвращается Гумилев. «Извините, это место занято!» Садофьев, рывком: «Ну и что?» — «Но извините, я еще раз говорю — место занято!» Садофьев еще громче: «Ну и что ж?» — «Я повторяю, извините, это место занято мной!» — «Наплевать!» — огрызнулся Садофьев. Гумилев не выдержал и громогласно, на весь зал крикнул: «Послушайте, Садофьев! Если бы Вы не были поэтом, я бы за такие слова дал Вам по физиономии!» Садофьев вскочил и убежал» (Жизнь Николая Гумилева. С. 22). Но, конечно, идеология здесь также играла основную роль: «Илья Садофьев рассказывал мне, — вспоминал М. Л. Слонимский, — что Гумилева спросил кто-то в Студии пролеткульта о его убеждениях. Гумилев ответил: «Я монархист!». Это тогда сочли за позу» (Там же. С. 156).