Полное собрание сочинений. Том 14. Таежный тупик
Шрифт:
Пробуем ее поливать, но вода в емкости замерзает. Изготовили спешно из железных уголков раму, положили на раму три старых матраса, тряпье, облили бензином и подожгли. Волочили этот костер в надежде, что он поможет образоваться ледяной корочке на снегу.
Два дня работы. Обморожены и измотаны до предела. Все опасаемся, как бы эта работа не прибавила нам больных. Теперь мы особенно хорошо понимаем, что значит тут гипоксия в союзе с морозом. Неделю назад наш Мишка был крепко здоровым, цветущим парнем».
«17 марта. В глазах круги. Сердце колотится уже не в груди, а в горле. Но все волочим «костер» в конце полосы. Терпимо, когда идешь против ветра, а когда под ветер — дым, совершенно нечем дышать, хоть падай. Мороз — 68. И результат нашего «боронирования» равен нулю —
Самолет из «Мирного» приближался к «Востоку». На борт передали, что корочку льда наморозить не удалось, и командир принимает решение не садиться, а ограничиться сбросом медикаментов и барокамеры для больного.
Но вот момент… Люди такие моменты запоминают на всю жизнь: метеоролог Велло Парк прибежал с известием: температура повысилась! Редкостный случай: на фоне солнечной тихой погоды, когда обычно мороз усиливается, невесть откуда пришел относительно теплый воздушный фронт. Температура — 63!
Для посадки она все равно не годится — самолет не может взлететь. И летчики, сделав круг над «Востоком», бросают контейнер с грузом. Но опытный Велло догадался измерить температуру у поверхности полосы, и она на солнце от копоти сделалась чуть теплее, чем окружающий воздух — минус 60 градусов! С этим известием Велло, задыхаясь, бросился в радиорубку: «Женя, на полосе 60! Можно садиться.
Беру всю ответственность на себя». С самолета спокойный голос Евгения Кравченко ответил: «Хорошо, Велло, я знаю твой опыт. Я тебе верю. Садимся».
Из дневника А. М.: «Самолет, чтобы лыжи не прихватило, все время бегал по полосе. Скорее, скорее доставить больного. Закутанного, как куклу, Мишку примчали на тягаче.
Самолет на минуту, может быть, на две остановился. Бежим, на руках несем Мишку. Задыхаемся, ветер от винтов забивает рот и нос снежной пылью, обжигает огнем — температура с учетом ветра не менее 90. Подымаем друга нашего в самолет. Дверь захлопнулась… И вот уже с замиранием сердца следим, как бежит самолет по нашей закопченной полосе. Тысяча метров… тысяча пятьсот, две тысячи — отрыва нет. Две тысячи пятьсот — нет отрыва. Полосы остается, очень хорошо знаем, всего пятьсот метров. И вот уже в самом конце, чуть не касаясь застругов снега, натужно ревя, оставляя шлейф дыма, самолет отрывается… Вздох облегченья.
Смотрим друг на друга. Собираем на полосе брошенные мешки, в которые кутали Мишку. И, еле передвигая ноги, идем домой.
Когда я разделся, то мокрыми были не только две рубашки, но даже носки. Каэшка наверху была покрыта звенящей коркой льда.
Подшлемник снять сразу не мог — так сильно примерз к бороде. У многих ребят обморожены веки».
Вечером из «Мирного» на «Восток» сообщили: больной доставлен благополучно. Даже для Антарктиды, много всего повидавшей, операция эта по спасению человека была из ряда вон выходящей. Летчики (командир Евгений Кравченко, второй пилот Владимир Кузнецов, штурман Игорь Игнатов, механик Виктор Маслов и радист Юрий Пустохин), летчики проявили высший класс мастерства, проявили опыт и мужество, а также решительность пройти по самому острию бритвы, соблюдая регламенты строгой работы, но помня также о человеческом долге. Молодцы! — сказали о летчиках в Антарктиде. Удостоенных такой похвалы тут долго помнят. Тут еще скажут, как сказал Евгений Кравченко Велло Парку в минуту, когда все решалось: я тебя знаю, я верю тебе…
С «Востока» летчики получили сердечную благодарность. Сами они тоже послали «Спасибо!»
«восточникам» за все, что ими сделано было в критической обстановке. Москва — Ленинград поздравили тех и других. Все было сделано по хорошим законам и правилам Антарктиды.
Из дневника А. М.: «Теперь осталось два дня подождать, убедиться, что никто у нас на «Востоке» не простудился, не заболел. Холодного воздуха нахватались сверх всякой меры. На морозе в 65 по здешней норме находиться можно 30–40 минут, а мы находились шесть — восемь часов. Одна надежда: как на войне, сработает то, что мы, врачи, называем «защитные силы организма». «Восток» есть «Восток». Но такого тут не бывало».
Эта запись помечена 17 марта. Ни автор записок
и никто из зимовщиков не могли тогда знать, насколько более грозное испытание ожидает их впереди.* * *
Вернемся к снимку. Третий слева домик с пристройкой — ДЭС. С пристройки в ночь на 12 апреля начался пожар, мгновенно лишивший людей в этой самой далекой обитаемой точке планеты тепла и света.
О самом насущном…
О тепле, о свете, о еде и воде. Срочно необходимым было тепло! Без него, даже будучи сытым, тут, в самой холодной точке Земли, быстро протянешь ноги. Тепло на «Востоке» всегда берегли. Сейчас надо было вести за тепло подлинную войну. И обязательно ее выиграть.
Две керосинки «Алма-Ата» не могли одолеть Антарктиду. Надо было срочно что-то придумать.
На «Восток» подбираются люди бывалые и смекалистые. Мысль о печках-капельницах сразу же высказал Борис Моисеев. Что касается изготовления печек, то за это дело взялись инженер-буровик Валерий Лобанов и электрик Валентин Морозов. Дело было нехитрым, если бы действовать сваркой: окошко в баллоне, дверца, трубочка для солярки вовнутрь, краник снаружи, подающий горючее каплями… Но движок берегли исключительно для радиосвязи, и печки начали делать слесарным путем, оставляя на холодном металле кожу…
В конце концов к электросварке все же пришлось прибегнуть. И семь самодельных «буржуек» вскорости задымили на полюсе холода. Сразу же обнаружилось: движком опять придется рискнуть. Солярка в баках возле сгоревшей ДЭС была густой, как гудрон, «палкой тычешь — едва проминается». Опустили в солярку тэн. (Многим знакомый бытовой электрический кипятильник дает представление об этом приборе. Но воду в стакане мы греем две-три минуты, тут же движок гоняли весь день). Перекачали потом горючее в бочки, перекатали бочки к местам потребления. Из дневника А. М.: «Обращаясь постоянно с соляркой, неизбежно там плеснешь, тут капнешь — запах солярки нас будет преследовать всю жизнь. Все: одежда, пол в помещении, наши бороды, одеяла, приборы, вещи — все пропитано этим запахом. Кажется, даже в жилах не кровь течет, а солярка».
Свои самодельные печи они сейчас вспоминают с любовью и содроганьем. Как не любить, когда жизнь спасена. Но сколько хлопот они доставляли! Обжегшись на молоке, известное дело, дуют на воду. И поначалу возле каждой печки, как египетский жрец, сидел дежурный. Называлось это: нести печку-вахту.
Потом пробовали, уходя, выключать агрегаты, но, возвратясь, находили в помещении мороз градусов 15–20. И попробовали доверять печкам.
В пожарном смысле эти «буржуйки» ни разу не подвели. Но требовали за собой ухода. По недостатку кислорода солярка горела с большой копотью. Копоть оседала в трубе так густо, что через день-другой надо было забираться на крышу и чистить. Поленился вовремя сделать работу, потухшая печь заставит тебя проснуться от холода. А приятно ли лезть из постели на крышу при морозе 78? Из дневника А. М.: «Генка ночью чистил трубу. Интеллигентный человек, но какие глубокие знания народного языка обнаружил! Излишне сильно начал он наверху швабрить. А дверца у печки возьми и откройся. Сажа завалила практически все наше антарктическое купе. Выгружали маслянистую грязь, мыли пол горячей водой с порошком, оттирали соляркой…. Нет, если печь подает голос «пора меня чистить!», то надо чистить без промедленья».
У каждой печи был свой характер. Одна булькала, другая присвистывала, третья сопела. По этим звукам постепенно научились угадывать, «что печка хочет», и всячески ей угождали, чтобы не проснуться от нестерпимой жары или зверского холода. И примерно 60–70 раз за зимовку каждую чистили.
Распределенье тепла при таком отоплении было своеобразным: «У печки — Сочи, у стены — Антарктида». Особенно велика была разница температур по вертикали. «Сидишь — голове жарко, а ноги в унтах и, смотришь, к полу примерзли». Спали на койках в два яруса. «Верхний бедолага-зимовщик лежит в трусах. Нижний предпочитает одеться возможно теплее. А в самом низу по углам и у стен — лед. Ко льду привыкли. Когда его становится слишком уж много, берем топоры и ведрами носим эти дары Антарктиды наружу». Так обстояло дело с теплом.